Петруха

Петруха
Николай Годовиков в роли Петрухи
Первое появление	Белое солнце пустыни
Создатель	Валентин Ежов
Исполнение	Николай Годовиков (озвучивал Анатолий Соловьёв)
Информация
Прозвище	Петруха
Род занятий	Красноармеец

Петру́ха — один из персонажей фильма «Белое солнце пустыни», одноименных: театрального спектакля, компьютерной игры, а также ряда книг, телевизионных программ и анекдотов. Как типаж молодого неопытного бойца из советского вестерна, Петруху отождествляют с Колорадо Райеном, персонажем более раннего американского вестерна «Рио Браво» (1959) и легендарным Петькой из советского «Чапаева» (1938).

Краткое описание персонажа

Петруха — молодой парень, призванный в Красную Армию незадолго до показанных в фильме событий. Убеждённый трезвенник, ответственный, но ещё слишком юный и неопытный, он быстро привязывается и влюбляется в охраняемую им местную жительницу Гюльчатай. Вскоре Петруха уже начинает строить планы женитьбы, которые утверждаются его непосредственным начальником, товарищем Суховым. Но этим планам не суждено сбыться, так как нынешний муж Гюльчатай, Чёрный Абдулла душит сначала её, а потом закалывает Петруху штыком, к великому горю товарища Сухова и таможенника Верещагина, для которого Петруха стал за это время как родной сын.

Вхождение в образ

Николай Годовиков, вместе с Павлом Луспекаевым, сыгравшим роль таможенника Верещагина, снимался в фильме «Республика ШКИД», но по-настоящему они сдружились именно на съемках «Белого солнца пустыни»:

Я очень его люблю. Ни к кому не был так привязан, как нему. Он всегда меня опекал. Учил. Был со мною добр. Я не покривлю душой, если скажу, что встреча с этим удивительным актером — лучшее из того, что случилось со мной тогда.

Анализ личности персонажа

Профессор Ричмондского университета Елена Прохорова в своей работе, посвящённой советскому кино, называет Петруху кинематографическим наследником доблестного чапаевского ординарца Петьки и фольклорного персонажа «Петрушки». Согласно Прохоровой, молодой солдат Петруха имеет множество потенциальных отцов в фильме: красноармеец Сухов, старый таможенник Верещагин и местный предводитель басмачей Абдулла. Петруха действительно выглядит так, что ему в его жизни необходим отец: он слаб, стеснителен, и больше заинтересован в погоне за девочками, нежели в выполнении мифического революционного долга. Так вот, эти «отцы» и учат его трём вещам, которые имеют мало общего с революционной идеологией, но имеют важное значение как элемент воспитания «настоящих мужчин»: драться, пить и умирать. Сухов выступает для Петрухи отцом и учителем или, по крайней мере, «должен» выполнять эти функции согласно традициям военного романа, но при этом Сухов так занят защитой восточных красавиц и мыслями о своей русской жене, что фактически ничему не учит Петруху, равно как и не пытается его защищать как своего сына, и Петруха попадает в руки к двум другим смертельно-опасным «воспитателям» — Абдулле и Верещагину.

Согласно декану факультета глубинной психологии Санкт-Петербургского Института психологии и сексологии, Владимиру Александровичу Медведеву, типаж Петрухи необходим сюжету только для того, чтобы подвергнуть всех героев искушению примерить на себя отцовскую роль. Он ещё в сущности ребёнок, который добросовестно пытается стать настоящим воином (тщетно пытается убить Абдуллу из неисправной винтовки), что для него заканчивается гибелью, но он идет к этой развязке с открытым сердцем. По Медведеву, волнует Петруху только одно — естественное для данной стадии психосексуального развития неискоренимое сексуальное любопытство.

При этом Петруху связывают особые отношения с Павлом Артемьевичем Верещагиным. За словами последнего: «Уж больно мне твой Петруха по душе» кроется взаимная компенсаторная тяга отца, потерявшего своего родного сына, и сына не родного, которого заставляют срочно повзрослеть. В замкнутый мирок страдающего от воспоминаний о своих былых геройствах Верещагина является первый гость — Петруха, он насильно втаскивается в крепость самозамкнутой психической реальности Верещагина родительской интенцией последнего, желанием стать Отцом «на халяву» посредством чудесно найденного сына, рождение которого никак не затрагивает ужасов материнского комплекса, поскольку обходится без участия женщины (таков психологический механизм одной из разновидностей мужской дружбы). Петруха — новый человек, не знающий, в чей дом он «забрался»; Верещагина с его набором инфантильных комплексов в округе «каждая собака знает», а тут налицо шанс сыграть искомую и недоступную отцовскую роль перед новым человеком, на лице которого кулаки Ибрагима оставили явную печать негативного Эдипа. Из вынужденного психологического симбиоза с женой, потерявшей ребёнка и с радостью воспринявшей и поддержавшей инфантилизацию мужа, Павел Артемьевич хочет перейти к желанному для него симбиозу с Петрухой, который, отторгнутый от Рахимова и постоянно бросаемый Суховым, ищет себе нового символического Отца. Выпаивая Петруху водкой из заветной бутыли (как ранее Сухов выпаивал водой из чайника Саида), Верещагин создает собственного ребёнка, проецируя на него свои собственные психические проблемы, тем самым освобождаясь от них (данный механизм лежит в основе психологической комфортности любого родительства — как непосредственного, так и сублимационного). Именно здесь коренится глубинный смысл знаменитой фразы Верещагина, брошенной им Сухову: «Уж больно мне твой Петруха по душе». Сухов опять же пытается сделать из Петрухи человека, подобного себе — вкладывает в него заряд страха в ходе минирования баркаса и дарит ему с барского плеча Гюльчатай как объект фантазий.

На вопрос «Почему же погиб Петруха?», — Медведев отвечает следующим образом: Потому, что у него была ахиллесова пята — мама в деревне под Курском. Именно память о матери, любовь к ней и породили лицо Абдуллы под паранджой Гюльчатай. Хватается Петруха за свою нестреляющую винтовку, но как во сне силы оставляют его и он проткнут собственным штыком. Данная сцена содержит в себе глубокий смысл и символизм: Парализующий силы страх Петрухи порожден его внезапным импульсом любви к сверхотцовской фигуре Абдуллы, желанием отдаться на волю пассивным страстям негативного Эдипа. Петруха устрашён наличной амбивалентностью реализованной мужественности, подавлен перспективой постоянного отстаивания своего права на данный вид существования, явно избалован Рахимовым, поощрявшим его инфантилизм. И лишь товарищ Сухов абсолютно адекватно воспринимает либидные порывы Петрухи и трансформирует их в режим идентификации. Верещагин же с Абдуллой не выдерживают и выдают реакции хотя и противоположные по видимости, но тождественные по сути. И слезливая нежность Верещагина и холодная жестокость Абдуллы питаются водами одного и того же источника — порыва к человеку, который не несет с собой проклятья Эдипа и может просто, не терзаясь и не беснуясь, произнести это страшное для них слово — «мама». Убивая Петруху, Абдулла как бы в ярости разбивает зеркало, в котором видит собственное отражение, карикатуру на самого себя; вот он, полюбуйтесь — Петруха как воин и соблазнитель женщин. По Медведеву, смерть Петрухи обусловлена тем что он не имел запаса нарциссического десексуализированного либидо (будь то чайник с водою, бутыль с самогоном или же груженый золотом баркас). Петруху сгубило то, что свой эротический порыв, направленный на смутный пока объект желания (ведь лица Гюльчатай при жизни он так и не увидел), он не сумел перехватить, полюбив женщину, сам стал ею посредством механизма спонтанной идентификации и погиб, проткнутый штыком убийцы-деструктора — таков урок, извлекаемый из гибели Петрухи. Этот урок максимально пытается усвоить Фёдор Иванович Сухов, который, обнаружив тело только что убитого единственного своего соратника, не гонится за Абдуллой, а устраивает сцену «венчания смертью».

В совместном труде коллектива научных работников Новосибирского института концептуальной аналитики, Петруха назван недовоспитанным, неизменно не готовым к бою, не ко времени и не по обстоятельствам возжелавшим Гюльчатай и потому погибшим. На вопрос: «Могло ли быть иначе? Могли бы Петруха и Гюльчатай остаться живы?», авторы отмечают, что такое стало бы возможно только под заботливым материнским оком Катерины Матвевны, а не под руководством товарища Сухова, который был более занят борьбой с басмачами, нежели судьбой своих подопечных.

Интересные факты

• Николай Годовиков, сыгравший роль Петрухи, на премьере фильма не был, поскольку вот уже полгода как служил в рядах Советской армии в Сибири. «Загремел» он туда по собственной вине: во время монтажа картины поругался с администратором и тот снял с него бронь, подписанную лично министром культуры Екатериной Фурцевой. Поэтому фильм Годовиков посмотрел только несколько месяцев спустя, когда его привезли в клуб воинской части, где артист служил. А позже, как и киношный Петруха, Годовиков едва не был зарезан. Правда, не штыком, а так называемой «розочкой» — разбитой бутылкой.
• В спектакле «Белое солнце пустыни», поставленном в 1978 году, роль Петрухи была исполнена актёром Р. Алиевым.
• В компьютерной игре «Белое солнце пустыни» можно забрать у Петрухи винтовку и снять с неё штык, чтоб Абдулле было нечем его заколоть. Также была создана мини-игра в жанре Аркада «Солдат Петруха» .

В популярной культуре

Российский музыковед Татьяна Васильевна Чередниченко в своей работе «Россия девяностых в слоганах, рейтингах, имиджах» среди прочего отметила и музыкальный клип начала 90-х, в котором российский певец Аркадий Укупник пошёл по дороге, проторенной группой «Любэ», которые первыми начали исполнять песни о героях культовых советских кинофильмов, сделав шлягер по мотивам культового советского телесериала «Место встречи изменить нельзя» (песню «Атас»). Укупник же, приняв образ незадачливого солдата Петрухи из «Белого солнца пустыни», спел и сплясал: «Восток — дело тонкое, Петруха…», благодаря чему долгое время не сходил с экранов.

Отрывок, характеризующий Петруха

Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.
Дело же, очевидно, было так: позиция была избрана по реке Колоче, пересекающей большую дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг был в Шевардине, правый около селения Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Во йны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для армии, имеющей целью остановить неприятеля, движущегося по Смоленской дороге к Москве, очевидна для всякого, кто посмотрит на Бородинское поле, забыв о том, как произошло сражение.
Наполеон, выехав 24 го к Валуеву, не увидал (как говорится в историях) позицию русских от Утицы к Бородину (он не мог увидать эту позицию, потому что ее не было) и не увидал передового поста русской армии, а наткнулся в преследовании русского арьергарда на левый фланг позиции русских, на Шевардинский редут, и неожиданно для русских перевел войска через Колочу. И русские, не успев вступить в генеральное сражение, отступили своим левым крылом из позиции, которую они намеревались занять, и заняли новую позицию, которая была не предвидена и не укреплена. Перейдя на левую сторону Колочи, влево от дороги, Наполеон передвинул все будущее сражение справа налево (со стороны русских) и перенес его в поле между Утицей, Семеновским и Бородиным (в это поле, не имеющее в себе ничего более выгодного для позиции, чем всякое другое поле в России), и на этом поле произошло все сражение 26 го числа. В грубой форме план предполагаемого сражения и происшедшего сражения будет следующий:

Ежели бы Наполеон не выехал вечером 24 го числа на Колочу и не велел бы тотчас же вечером атаковать редут, а начал бы атаку на другой день утром, то никто бы не усомнился в том, что Шевардинский редут был левый фланг нашей позиции; и сражение произошло бы так, как мы его ожидали. В таком случае мы, вероятно, еще упорнее бы защищали Шевардинский редут, наш левый фланг; атаковали бы Наполеона в центре или справа, и 24 го произошло бы генеральное сражение на той позиции, которая была укреплена и предвидена. Но так как атака на наш левый фланг произошла вечером, вслед за отступлением нашего арьергарда, то есть непосредственно после сражения при Гридневой, и так как русские военачальники не хотели или не успели начать тогда же 24 го вечером генерального сражения, то первое и главное действие Бородинского сражения было проиграно еще 24 го числа и, очевидно, вело к проигрышу и того, которое было дано 26 го числа.