Плач (поэзия трубадуров)
Поделись знанием:
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.
Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
Плач (окс. planh или plaing) — разновидность персональной сирвенты в поэзии трубадуров, писался по случаю смерти близкого человека по образцу средневековой траурной песни en:planctus, обыкновенно на латинском языке. Отличался от planctus тем, что нёс исключительно светский характер. Французский лингвист Альфред Женруа подразделил плачи на три различных типа в поэзии трубадуров: посвященные покровителям, членам семьи и друзьям или даме поэта.
Известные произведения
В плаче по провансальскому сеньору и трубадуру Блакацу, написанном Сорделем в 1237 году, обыгрывается распространённый средневековый литературный мотив «съеденного сердца». Сордель, перечисляя имена европейских владык, по его мнению не обладающих должной доблестью, советует им отведать сердце благородного Блакаца и таким образом набраться смелости. В Плаче по Блакацу Сордель упоминает самые злободневные политические события, а среди монархов, которым предлагается сердце храбреца — Фридриха II, Людовика IX, Генриха III, Фердинанда III и других. Произведение вызвало широкий резонанс среди трубадуров. Трубадур Бертран д’Аламанон в своём поэтическом ответе возражает Сорделю: сердце достойного человека не должно достаться трусам, пусть лучше его возьмут прекрасные дамы. А Пейре Бремон Рис Новас идёт далее и предлагает разделить не только сердце, но и всё тело Блакаца. У Данте Сордель, будучи проводником его и Вергилия в «Чистилище», представляет души вельмож-«героев» Плача по Блакацу. У. Б. Йейтс в своём стихотворении на смерть Чарльза Парнелла заимствует образ из Плача по Блакацу, предлагая сердце знаменитого борца за гомруль ирландским политикам.
Хронологическая таблица плачей
| Сеньор, покровитель трубадура |
| Другой трубадур |
| Дама |
| Друг |
| Трубадур, автор произведения | Название | Дата | Оплакиваемый |
|---|---|---|---|
| Серкамон | Lo plaing comens iradamen | 1137 | Гильом X (герцог Аквитании) |
| Гираут де Борнель | S'anc jorn aqui joi e solaz | 1173 | Раймбаут Оранский |
| Guillem de Berguedà | Cousiros chan e planh e plor | 1180 | Понс де Матаплана |
| Бертран де Борн ? | Si tuit li dol el plor el marrimen | 1183 | Генрих Молодой |
| Бертран де Борн | Mon chan fenisc el dol et ab maltraire | 1183 | Генрих Молодой |
| Фолькет Марсельский | Si com cel qu'es tan greujat | 1192 | Барраль, виконт Марсельский |
| Гаусельм Файдит | Fortz causa es que tot lo major dan | 1199 | Ричард Львиное Сердце |
| Гираут де Борнель | Planh e sospir e plor e chan | 1199 | Эймар V, виконт Лиможский |
| Понс де Капдуель | De totz caitius sui eu aicel que plus | ???? | Азалаис, супруга Озиля де Меркёра |
| Гильом Augier Новелла | Cascus plor e planh son damnatge | 1209 | Раймунд Роже (виконт Безье) |
| Ланфранк Чигала | Eu non chan ges pes talan de chantar | 1210-е | Берленда |
| Гиро де Калансон | Bels senher Deus, quo pot esser sofritz | 1211 | Фердинанд, инфант Кастильский |
| Гаваудан | Crezens fis verais et entiers | 1212 | Анонимная дама |
| Аймерик де Пегильян | Ja no cugei quem pogues oblidar | 1212 | Эццо VI Эсте и Бонифачо, граф Веронский |
| Аймерик де Пегильян | S'eu chantei alegres ni jauzens | 1212 | Эццо VI Эсте и Бонифачо, граф Веронский |
| Daude de Pradas | Be deu esser solatz marritz | 1220—1230 | Юг Брюне |
| Аймерик де Пегильян | Ara par be que Valors se desfai | 1220 | Гильельмо Маласпина |
| Аймерик де Пегильян | De tot en tot es ar de mi partitz | ???? | «добрая графиня Biatritz» |
| Сордель | Planher vol En Blacatz en aquest leugier so | 1237 | Блакац |
| Бертран д'Аламанон | Mout m'es greu d'En Sordel quar l'es faillitz sos sens | 1237 | Блакац |
| Пейре Бремон Рикас Новас | Pus partit an lo cor En Sordel e'n Bertrans | 1237 | Блакац |
| Аймерик де Беленуа | Ailas, per que viu lonjamen ni dura | 1242 | Нуньо Санчес |
| Аймерик де Пегильян ? | Ab marrimen angoissos et ab plor | 1245 | Раймунд Беренгер IV (граф Прованса) |
| Ригаут де Барбезьеу (приписывается) | En chantan (ieu) plaing e sospir | 1245 | Раймунд Беренгер IV (граф Прованса) |
| Бонифачио Кальво | S'ieu ai perdut, no s'en podon jauzir | 1250—1265 | Анонимная дама |
| Бертран Карбонель | S'ieu anc nulh tems chantei alegramen | 1252—1265 | P. G. (возможно, Пейре Гильом Тулузский) |
| Понс Сантоль | Marritz com hom malsabens ab frachura | 1260 | en:Guilhem de Montanhagol |
| Раймон Гаусельм | Cascus planh lo sieu damnatge | 1262 | Гираут д'Аланан, горожанин Безье |
| Аноним | Totas honors e tug fag benestan | 1266 | Манфред (король Сицилии) |
| Бартоломе Зорзи | Sil mons fondes a meravilha gran | 1268 | Конрадин и Фридрих I (маркграф Бадена) |
| Пауле де Марсела | Razos no nes que hom deja cantar | 1268 | Barral II dels Baus |
| Аноним | En chantan m'aven a retraire | 1269 | Gregorio de Montelungo |
| Гильом д'Отполь ? | Fortz tristors es e salvatj'a retraire | 1270 | Людовик IX (король Франции) |
| Гираут Рикьер | Ples de tristor, marritz e doloiros | 1270 | Амальрик IV Нарбоннский |
| Хуан Эстеве | Aissi quol malanans | 1270 | Амальрик IV Нарбоннский |
| Mahieu de Quercy | Tan sui marritz que nom puesc alegrar | 1276 | Хайме I (король Арагона) |
| Сервери де Джирона | Si per tristor per dol ni per cossire | 1276 | Хайме I (король Арагона) |
| Сервери де Джирона | Joys ni solatz, pascors, abrils ni mais | 1276 | Раймон де Кардона |
| Хуан Эстеве | Planhen ploran ab desplazer | 1289 | Гильом де Лодева |
| Раймон Менюде | Ab grans dolors et ab grans merrimens | ???? | Daude de Bossaguas |
| Раймон де Корне | Aras quan vey de bos homes fraytura | 1324 | Эймон VII Альбре |
| Аноним | Glorios Dieus, don totz bens ha creysensa | 1343 | Роберт (король Неаполя) |
Напишите отзыв о статье "Плач (поэзия трубадуров)"
Литература
- Песни трубадуров / Сост., перевод, комментарии А. Г. Наймана. Отв. редактор М. Л. Гаспаров. — М.: Наука, 1979. — 260 с. — 30 000 экз.
- Jeanroy, Alfred. La poésie lyrique des troubadours. Toulouse: Privat, 1934.
- A. Pillet, H. Carstens. Bibliographie der Troubadurs. Halle, 1933.
Отрывок, характеризующий Плач (поэзия трубадуров)
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.
Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
