Попов, Александр Владимирович (архитектор-реставратор)

Александр Владимирович Попов

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Алекса́ндр Влади́мирович Попо́в (род. 9 января 1951 года в Москве) — архитектор, реставратор памятников древнерусского зодчества. Лауреат Государственной премии РСФСР 1991 года в области архитектуры. Аттестован Министерством культуры РФ как архитектор-реставратор высшей категории. Советник Российской академии архитектуры и строительных наук по отделению строительных наук.

Биография

Годы детства и учёбы прошли в Москве. Закончил Московский институт электронного машиностроения по специальности «прикладная математика» (1977) и Московский архитектурный институт по специальности «реставрация» (1981). Учась в МИЭМе, в студенческие каникулы работал на реставрации памятников архитектуры. Вначале на реставрации Троицкой церкви села Бёхово Тульской области, построенной по проекту художника В. Д. Поленова, затем в Переславле-Залесском, под руководством известного архитектора-реставратора Ивана Борисовича Пуришева. Работал разнорабочим, каменщиком, плотником, столяром. Получил 6-й разряд каменщика-белокаменщика. В конце 1970-х был заведующим мемориальным отделом Музея-усадьбы Поленово, занимаясь вопросами реставрации зданий и сооружений музея.

По окончании МАРХИ уехал из Москвы в глубинку Архангельской области — село Верхняя Уфтюга Красноборского района, где в течение 6 лет жил и работал архитектором, плотником, прорабом, реставрируя деревянный памятник XVIII века — церковь Дмитрия Солунского. Среди первых его рабочих было немало людей с уголовным прошлым (других свободных рук в то время в этих глухих местах не было). Справляться с ситуацией помогала его отменная физическая сила, поддерживаемая ежедневным физическим трудом на памятнике, знание спортивных единоборств. За реставрацию этого памятника ему была присуждена Государственная премия РСФСР (1991). После окончания работ в Верхней Уфтюге переехал в село Нёнокса Архангельской области, где занимался реставрацией деревянной Никольской церкви и колокольни.

В 1988 году создал свою реставрационную мастерскую.

Несмотря на то, что Администрация Архангельской области высоко ценила его работу в селе Нёнокса (за неё он был награждён в 1995 году «Премией за достижения в области реставрации памятников истории и культуры»), в 1996 году финансирование реставрационных работ было прекращено и он был вынужден вернуться в Москву. В Москве Александр Попов участвовал в реставрации дома Мельникова, главного дома с флигелем усадьбы В. Е. Морозова «Одинцово-Архангельское», рядовой застройки Пятницкой улицы и других объектов. В 2000 начал работы в Кирилло-Белозерском монастыре, в том числе, в 2003 — реставрацию церкви Ильи Пророка на Цыпинский погосте (филиале Кирилло-Белозерского музея заповедника) и в итоге в 2004 году переехал на постоянное жительство в город Кириллов Вологодский области.

Некоторые объекты

Первым объектом, комплексной реставрацией которого занимался Александр Попов, было Аббатство (мастерская художника Василия Дмитриевича Поленова) в Музее-усадьбе Поленово Тульской области.

В селе Верхняя Уфтюга Архангельской области Поповым методом полной разборки выполнена реставрация церкви Дмитрия Солунского.

В селе Нёнокса Архангельской области полностью отреставрирована и колокольня и начаты работы на Никольской церкви (1989—1993).

Во время московского периода, кроме перечисленных выше объектов, Поповым сделан проект и выполнена реконструкция Библиотеки иностранной литературы им. М. И. Рудомино, он участвовал в реставрации здания МАРХИ — памятника архитектуры XVIII—XIX веков.

В Кириллове и Кирилловском районе Вологодской области он отреставрировал Церковь Введения с одностолпной трапезной палатой 1519 года, стены башни XVII века, братский корпус XVII века, домик Келаря XVII века и ряд других сооружений Кирилло-Белозерского монастыря. Им полностью восстановлена рухнувшая деревянная церковь Ильи Пророка на Цыпинском погосте 1755 года постройки — памятник архитектуры федерального значения.

Начиная с конца августа 2009 года руководимый им реставрационный центр ведёт работы на деревянной церкви Ризоположения из села Бородавы (1458).

Мельница-столбовка в Форт-Росс

Под руководством А. В. Попова была воссоздана действующая ветряная мельница-столбовка, аналогичная построенной русскими поселенцами в 1814 году в крепости Форт-Росс в Калифорнии. Мельница первоначально была срублена в Кириллове, а затем разобрана и вновь собрана в Форт-Росс. 18 октября 2012, в рамках мероприятий по празднованию 200-летия крепости, состоялся торжественный запуск мельницы.

Метод

Исторические строительные технологии и инструмент

По принятой ЮНЕСКО «Международной хартии по консервации и реставрации памятников и достопримечательных мест» 1964 года («Венецианской хартии») все части строения, все конструкции, детали, узлы, а также особенности обработки поверхностей элементов должны соответствовать времени возведения постройки. Для этого необходимо строгое соблюдение исторической технологии строительства, применении исторического инструмента и приёмов работы этим инструментом.

Признано, в том числе современными учёными-древесиноведами, что соблюдение исторической технологии обработки древесины увеличивает длительную сохранность деревянных элементов и долговечность всего строения. Впервые в России реставрация памятника в соответствии с исторической технологией строительства с применением старинного плотницкого инструмента и приёмов работы с ним была осуществлена Александром Поповым при реставрационных работах 1981—1988 годов на церкви Дмитрия Солунского (1784) в селе Верхняя Уфтюга Архангельской области. Анализируя характерные следы работы тем или иным инструментом, сохранившиеся на древесине в разных местах строения, особенно на тёсаных поверхностях, Попову удалось выявить и заново изготовить инструмент, который применяли плотники в прошлом, и частично восстановить способы обработки им древесины.

Плотницкий топор XVII века существенно отличался от современного: выкованный из высопрочной стали, короткий, каплевидный в сечении, с нешироким, 9—15 см, полукруглым, утолщенным, с большой клиновидностью (напоминающий по форме колун для раскалывания дров) лезвием. Иногда, из-за специфики работы заточку лезвия делают несимметричной. Топор более тяжёл, чем топоры XIX века. Топорище длинное и прямое, на конце утолщённое. Топор, которым тесали в XVII веке, в том числе, при постройке церкви Димитрия Солунского в Верхней Уфтюге, при обтёсывании скалывает древесину, не утопает в ней глубоко и не оставляет следов в виде царапин, рисок и зазубрин. При этом, при ударе, вогнутой боковой стороной и своей массой одновременно уплотняет древесину на обрабатываемой поверхности. Такой топор держат в руках так, чтобы его лезвие было направлено не параллельно бревну, а перемещалось по дуге к нему — тогда в конце удара топор сам выходил из дерева. В случае, если топор останавливался в древесине и оставлял задир, его снимали следующим ударом, наносимым перед местом окончания в бревне предыдущего удара. Таким образом достигалось плотное примыкание друг к другу перерезанных волокон древесины без задиров. Этот топор оставлял на отёсанной древесине характерные следы: рисунок, похожий на ёлочку или рёбра рыбьего скелета, а в продольном сечении доски волнообразный, напоминающие стиральную доску, рельеф. Тёсаная поверхность получалась настолько гладкой, что об неё нельзя было даже занозить руку, и при этом не плоской и ровной, а волнообразной. С такой поверхности легче уходила дождевая вода, поэтому тёсанная таким образом древесина меньше подвергалась гниению. Технология тёски таким топором также отличается от современной: смотреть на обрабатываемую поверхность надо чуть сбоку, через топор, на дерево (при работе топором XIХ века плотник при тёске смотрит на обрабатываемую поверхность между деревом и топором по отвесу и может видеть только вертикаль поверхности, но не место остановки топора в материале).

В процессе реставрации церкви Ильи Пророка на Цыпином погосте Попов установил, что здесь при тёске применялись топоры, отличные от колунообразных XVII века, с характерно оттянутой пяткой, узким лезвием шириной около 16 сантиметров и треугольной проушиной, отличающиеся от более древних колунообразных топоров.

С целью следования историческим технологиям обработки дерева при проведении реставрационных работ и в Верхней Уфтюге, и в Нёноксе, и на Цыпином погосте и на других объектах использовались реконструированные аналоги этих топоров и других плотницких инструментов.

Обучение

Возглавляемый А. В. Поповым Реставрационный центр имеет лицензию Росохранкультуры на обучение и повышение квалификации в области реставрации.

Критика Александром Поповым работ по реставрации Кижей

Александр Попов является одним из наиболее известных и последовательных критиков выполняемых в настоящее время работ по реставрации церкви Преображения Господня в Кижах, памятника, входящего в список «Всемирного наследия» ЮНЕСКО. По его мнению, реализуемая сейчас схема реставрации ведёт к потери памятника. Среди приводимых им аргументов: отсутствие научно обоснованного проекта реставрации, применение не апробированной на близких по масштабу памятниках схемы «лифтинга», недостаточно бережно проводимая реставрация, которая уже привела и будет приводить к утрате важнейших элементов церкви Преображения.

В конце 2011 года А. В. Попов был включён Министерством культуры РФ в состав комиссии по наблюдению за проведением реставрационных работ на Преображенской церкви в Кижах.

Библиография

• Попов А. В., Шургин И. Н. О воссоздании русской плотничной технологии XVII—XVIII вв. М., 1993.
• Попов А. В. [www.booksite.ru/fulltext/6ki/ril/ov/9.htm Технология в реставрации (формулировка проблемы)]. Альманах «Кириллов». Вып. 6. ВГПУ, из-во «Русь», 2005. — С. 256—261. ISBN 5-87822-267-1.
• Попов А. В. [window.edu.ru/window_catalog/files/r46973/mion-novsu09.pdf О воссоздании исторических плотницких технологий при реставрации деревянных памятников архитектуры]. Исчезающая красота: проблемы сохранения ценностей культуры в современной России: Материалы Всероссийской научной конференции. 17-19 мая 2002 года, Великий Новгород: НовГУ имени Ярослава Мудрого, 2002. — 220 с. ISBN 5-89896-196-8.
• Попов Александр. Конструкции русский деревянных сооружений XVII—XVIII веков. Составитель М. Н. Шаромазов. Ферапонтово: Кирилло-Белозерский историко-архитектурный и художественный музей заповедник. 2007, 64 с.
• Alexandr Popov [www.icomos.org/iiwc/16/popov.pdf Constructions and Technologies of Russian Wooden Buildings of XVII—XVIII Centuries (Case Study) The Church of St.Dimitry Solunsky in the Archangelsk Region] Proceedings of the 16th International Symposium of the IIWC, Florence, Venice and Vicenza, Italy, 11th — 16th November 2007

Источники

• [www.rcapo.ru/index.php?lang=ru Реставрационный центр «Архитектура — Производство — Обучение»].

СМИ о Александре Попове

• Никитинский Л. В. [www.cargobay.ru/news/moskovskie_novosti/2003/3/25/id_127301.html Изобретатель топора]. Московские новости. 25 марта 2003 года.
• Мясоедова Д. [www.stroi.ru/newspaper/2003/12_2003/12_20.asp Дома как люди. От равнодушия погибают]. Московская перспектива. № 12 от 1.04.2003.
• Первый канал. Новости. [www.1tv.ru/news/social/79157 В Вологодской области мастера восстанавливают знаменитый град Китеж]. 15 июля 2005, 13:19.
• Никитинский Л. В. [www.novayagazeta.ru/data/2005/97/19.html 1000 скворечников]. Новая газета. № 97 от 26.12.2005.
• Беляшов С. [www.ruvek.ru/files/journal/Shire-krug-05-08.pdf Россия: реставрировать так, как строили предки]. Шире круг. № 5, 2008, с. 76—79.
• Беляшов С. [www.rv.ru/content.php3?id=7589 Кирилловский реставратор]. Русский вестник. 09.08.2008.
• Беляшов С. [www.krugozormagazine.com/main/archive/2008/09/Restavratsiya.html В столице ремесленных наук, ровеснице США]. Кругозор. № 9, 2008.
• Юлия Латынина. [www.echo.msk.ru/programs/code/706340-echo/ Код доступа]. Передача на радиостанции «Эхо Москвы» от 28 августа 2010 года.
• Серова Н. [art-con.ru/node/953 Три цвета времени. Нашего.] Деревянное зодчество: Проблемы, реставрация, исследования. Сборник Методическое сопровождение мониторинга недвижимых памятников Вологодской области; Вологда, 2005.

Отрывок, характеризующий Попов, Александр Владимирович (архитектор-реставратор)

Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.