Пробка

Пробковый дуб в Португалии

Про́бка, или фелле́ма (лат. phellema) — вторичная покровная ткань осевых органов растения, составляющая перидермы. Феллема образуется в результате периклинальных (параллельных поверхности) делений клеток феллогена, причём клетки феллемы откладываются феллогеном наружу.

Пробка — одно из самых лёгких природных твёрдых тел (удельный вес около 2 кН/м³, уступает древесине бальсового дерева) и немногое из употребительных твёрдых тел, объём которого значительно уменьшается под влиянием внешнего давления, частично восстанавливающийся после снятия нагрузки. Эти свойства, а также низкая тепло- и звукопроводность, как и непроницаемость для многих жидкостей — обусловливают все главнейшие применения этого материала.

В качестве промышленного материала используется пробка, получаемая из коры двух видов дуба: дуба пробкового (Quercus suber L.) и дуба западного (Quercus occidentalis J.Gay). Большинство суррогатов пробок, получаемых от других растений, не обладают всеми ценными свойствами натурального материала. Пробкой из коры дуба первым стал укупоривать бутылки монах-бенедиктинец Дом Пьер Периньон.

У некоторых растений (например, сосна, тюльпановое дерево, бересклет) пробка состоит из тонкостенных опробковевших клеток и феллоидов — слоёв клеток с одревесневшими, но не опробковевшими стенками. У древесных растений пробка развивается на стволах, ветвях, корнях и почечных чешуйках, иногда на плодах (мушмула, груша). У травянистых двудольных растений пробка образуется на корнях и гипокотиле, иногда на корневищах и клубнях. Наиболее толстая, ежегодно нарастающая, на стволах пробкового дуба.

Под именем пробкового дерева известна древесина некоторых видов деревьев, весьма сходная по своим физическим свойствам с пробкой; таковы, например: гибискус липовидный (Hibiscus tiliaceus), Bombax conyz, Ochroma lagoppus, Pterocarpus suberosus и Aedemone mirabilis.

Ткань

Как упоминалось выше, клетки феллемы откладываются феллогеном наружу в ходе периклинальных делений его клеток. Только что образовавшиеся клетки пробки почти не отличаются от клеток феллогена, но по мере образования новых клеток более старые оттесняются к периферии и приступают к дифференцировке. На первичную оболочку накладывается суберин, иногда его слои чередуются со слоями воска. На слой суберина со стороны клетки откладывается целлюлозная вторичная оболочка. После окончательного опробковения протопласты клеток пробки отмирают, их клеточные стенки лишены пор. Оставшиеся полости заполняются либо воздухом, либо бурыми или коричневыми смолистыми или дубильными веществами. Клетки пробки берёзы (бересты) заполняются белым порошкообразным бетулином.

У большинства растений пробка имеет однородное строение, но есть и исключения. У берёзы, например, в ней чередуются слои уплощённых и широкопросветных клеток. У некоторых хвойных (ель, сосна, лиственница), а также представителей семейств жимолостных и маслиновых пробка состоит из трёх типов клеток: обычных клеток, клеток с тонкими извилистыми стенками (губчатая феллема) и клеток-феллоидов, оболочки которых не опробковевают, а одревесневают (каменистая феллема).

Пробка обладает газо- и водонепроницаемостью, а также плохой теплопроводностью (из-за содержащегося в ней воздуха), что очень важно для растений с сезонно изменяющимся климатом.

Материал

Применение

Основное применение

Главное применение пробок — закупоривание бутылок. Благодаря хорошей сжимаемости, пробку можно силой просунуть в горлышко, где вследствие своей упругости она плотно прижимается к стенкам. Такими свойствами обладает в высокой степени лишь влажная и особенно разогретая паром пробка. Высыхая, пробка значительно ссыхается, как дерево, и становится жёсткой. Поэтому при закупоривании вин, пива и т. д. пробку предварительно разваривают. При помощи особых машинок, посредством рычага и поршня пробка проталкивается в подставленное горлышко через воронкообразную трубку.

При хранении бутылки кладут набок, чтобы контакт с жидкостью не давал пробке высохнуть. Если же надо особенно плотно закупорить склянку с сухим или поглощающим влагу веществом, то, вдавив разваренную пробку, ей надо дать высохнуть и тогда только залить сургучом, подогревая стекло до температуры плавления сургуча. Чтобы предохранить пробку от действия едких жидкостей, её проваривают в парафине. При остывании такая пробка твердеет, и её следует размять в особом прессе или просто колотушкой, чтобы возвратить некоторую степень упругости. Разминание производит такое же действие и на обыкновенную, затвердевшую от высыхания пробку.

Другие применения

Из пробок изготовляется множество поделок: спасательные пояса и круги, поплавки для рыболовных снарядов, стельки, не пропускающие сырость, для обуви (это самое древнее употребление сырья, которое даже носит в некоторых местностях название «туфельного дерева»), лёгкие ручки для перьев и т. п. При обработке материала остается до 60 % обрезков, также имеющих обширное применение.

В грубо измельчённом виде пробка идёт благодаря своей упругости на укладку винограда и разных хрупких предметов, а вследствие своей низкой теплопроводности — для изолирования паро- и водопроводных труб. В смеси с известковым цементом из сырья делают посредством прессования лёгкие, плохо пропускающие тепло кирпичи и плитки. В недавнее время из пробковых кусочков начали изготовлять посредством прессования с цементом секретного состава плотные и однородные плитки и листы, заменяющие натуральную пробковую кору. Мелко молотая пробка в смеси с сильно уваренным льняным маслом даёт «линолеум» и подобные ему составы. Наконец, обугленная пробка составляет чёрную краску, так называемую «чёрную растительную». Пробка служит также для оригинального любительского художества: из неё вырезают с помощью ножичков и рашпилей барельефы, представляющие обыкновенно первый и второй план ландшафта с постройками и растительностью, причём задний план рисуют.

Материал на основе пробки используется для покрытия поверхности досок объявлений.

Получение

Выращивание

Молодые деревья обрастают неправильно растрескавшейся пробковой корой, которую впервые снимают примерно на 25 году жизни дерева. Для этого особым топором кору надрубают кругом и вдоль, а затем сдирают с помощью клинообразно заострённого конца топорища. Работу производят в июле и августе, избегая дней, когда дует сухой, знойный ветер, повреждающий обнажённую заболонь, которую необходимо сохранить. Первый сбор сырья практически не используется, так как оно распадается на небольшие куски (так называемая «мужская» пробка). Следующие слои, нарастающие через 6—9 лет после съема, гораздо равномернее (так называемая «женская» пробка).

Во Франции в XIX веке свежеснятую кору варили в воде, скобили и, нагрузив камнями, чтобы распрямить, оставляли сохнуть на воздухе. В Испании её палили над огнём, после чего соскабливали обуглившийся наружный слой. Благодаря разнице технологии французская пробка была белее. Главными центрами торговли и обработки сырья в Российской империи служила Рига.

В настоящее время лидером по производству пробок является Португалия.

Ручное приготовление

Для приготовления пробки ручным способом пробковую кору разваривают паром и сначала нарезают на полосы квадратного сечения. Нож для этого имеет вид прямой, довольно длинной и широкой, тонкой стальной пластинки, иногда снабжённой приклёпанной спинкой, чтобы предотвратить сгибание. Работник очень часто точит его на бруске из мелкозернистого песчаника: только очень острое лезвие режет П. гладко, но лезвие несколько шероховатое не так скоро тупится о пробку, как совершенно гладкое, наточенное на оселке как бритва. Бутылочную и рецептурную пробку вырезают так, чтобы её диаметр был направлен по толщине коры: тогда её сквозные поры не мешают плотному закупориванию; только очень широкая пробка (т. н. шпунты) по необходимости вырезается иначе.

Разрезав полосы по длине соответственно размерам заготовок, работник округляет углы своим ножом, плавно поворачивая обрезаемый кусок одной рукой, в то время как нож протягивается с лёгким нажимом вдоль всего своего лезвия. При этом последнюю стружку необходимо снять непрерывно, чтобы получить гладкую поверхность. При ручной работе пробка получается не вполне округлая, но зато их одинаково легко делать цилиндрическими, для машинной укупорки, или коническими, для ручной. К тому же работник может выбирать цельные места и получать меньше брака. Чтобы смыть чёрные следы от ножа, готовый товар обмывают в растворе щавелевой кислоты или хлористого олова и иногда также отбеливают сернистой кислотой. Для ускорения работы придумано много разнообразных машин.

Цилиндрическую пробку вырезают острым краем стальной трубки, быстро вращающейся около своей оси на станке, подобном токарному. Нарезанные полосы работник подставляет от руки и нажимает особым рычагом. Для нарезания полос служит стальной кружок с гладким, острым краем, вращающийся наподобие круговой пилы, или машина, где нож двигается на особых салазках, а кусок материала пододвигается от руки до переставляемого упора. Длинное лезвие ножа установлено наклонно к направлению салазок, чтобы облегчить разрез. Для конических пробок квадратного сечения куски закрепляются, как на токарном станке, между патроном с остриями и «центром» подвижной бабки. Когда работник двигает нож, устроенный наподобие ножа предыдущей машины, пробка поворачивается около своей оси и нож обрезает её по конической поверхности.

Химические свойства

</div> Пробка представляет один из видов наиболее сильно инкрустированных тканей и является по своему составу весьма сложной смесью или соединением целлюлозы, древесины (лигнина), воскообразных, дубильных и смолистых веществ, жиров и т. п. Кроме того, она содержит ещё минеральные вещества (золу) и значительную подмесь азотистых соединений. Составные части пробкового вещества, образующего главную массу пробки, так же как и близкий к нему по элементарному составу, свойствам и физиологическому значению кутин, входящий в состав кутикулы, надо рассматривать как продукты метаморфозы целлюлозы. Они богаче её углеродом и довольно стойки по отношению к различным реагентам. Пробковое вещество при окислении азотной кислотой даёт большое количество (до 40 %) жирных кислот и между ними главным образом пробковую, или субериновую, кислоту. По Дёппингу (1843) и Митчерлиху (1850), пробковая ткань имеет, за вычетом золы, следующий элементарный % состав:

	I	II	III
Углерод	67,8	65,7	62,3
Водород	8,7	8,3	7,1
Кислород	21,2	24,5	27,6
Азот	2,3	1,5	3,0

Эти данные относятся: I — к пробке, очищенной с помощью обработки эфиром, спиртом (Зиверт нашёл в П. 10 % веществ, растворимых в спирте и состоящих из кристаллического воска с составом C₁₇H₂₈Oи температурой плавления 100° (1,7 %), твёрдых кислот жирного характера (4,75 %) и дубильных веществ, растворимых также и в воде (3,50 %)) и водой, II — к пробке (Quercus suber), не подвергавшейся никакой очистке, и III — к пробковой ткани картофельной кожуры, очищенной с помощью обработки спиртом. Элементарный состав кутина, по Фреми, таков: C = 68,3 %; H = 8,9 %; O = 22,8 % (ср. также Волокна растений). По Гёнелю и Куглеру (1884), П. рядом с клетчаткой и лигнином содержит церин и суберин. Церин имеет состав C₂₀H₃₂O; суберин представляет до некоторой степени жироподобное вещество, так как даёт при омылении стеариновую и феллоновую (C₂₂H₄₂O₃) кислоты; он вполне извлекается только спиртовым едким кали и препятствует проникновению жидкостей внутрь пробковой ткани. Жироподобная природа некоторых составных частей пробкового вещества подтверждается также и наблюдениями Флюкигера. При нагревании пробки под давлением с щелочным раствором сернисто-натриевой соли нецеллюлоза пробки растворяется, и в остатке получается 9—12 % целлюлозы, сохраняющей первоначальную структуру ткани (Cross and Bevan). Метильное число (процентное содержание метила CH₃, находящегося в виде метоксильной группы O—CH₃, определённое по способу Цейзеля) для пробки обыкновенного пробкового дуба найдено равным 2,44, то есть приблизительно, как для дерева (Benedikt und Bamberger). Количество фурфурола, получаемого при перегонке с разбавленной соляной кислотой, равно для П. 4,5 %, а для очищенной яблочной кожицы — 3,5 % (Cross and Bevan).

См. также

• Пробковое покрытие
• Бутылочная пробка

Литература

• Лотова Л. И. Ботаника: Морфология и анатомия высших растений. — Изд. 4-е, доп.. — М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2010. — 512 с. — ISBN 978-5-397-01047-4.
• Лотова Л.И., Нилова М.В., Рудько А.И. Словарь фитоанатомических терминов: учебное пособие. — М.: Издательство ЛКИ, 2007. — 112 с. — ISBN 978-5-382-00179-1.

Ссылки

• Пробка // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.grozdi.ru/vinopedia/cork Винная пробка]

Отрывок, характеризующий Пробка

Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..