Шарков, Пётр Васильевич

Пётр Васи́льевич Шарков
депутат Государственной думы, 1906 г.

Пётр Васи́льевич Шарко́в (1862—1918) — крестьянин, депутат Государственной думы Российской империи первого созыва.

Родился в крестьянской семье. Грамотный, однако образование получил домашнее.

Был крестьянином в селе Большая Борковка Никольской волости Ставропольского уезда Самарской губернии. Был выбран волостным старшиной. В 1899 году являлся одним из руководителей выступления местных крестьян, приведшего к самовольной запашке земли, принадлежащей графу Орлову-Давыдову. После подавления выступления в числе прочих крестьян был наказан 100 ударами розг, несмотря на то, что по российским законам волостной старшина на время службы освобождался от телесных наказаний. После судебного процесса имя Петра Шаркова стало довольно популярным не только среди крестьян Ставропольского уезда, но и во всей Самарской губернии, так как выступление широко освещалось в местной прессе.

Сохранилось несколько писем Шаркова о событиях в волости в ходе революции 1905 года:

Желаю объяснить, что у нас случилось накануне 24 ноября; зажгли графский хутор и в 24 часа всё решили, а в неделю нигде ни одного хутора не осталось; всё сожгли и развезли. Скот разогнали по себе. Овец всех 12 тысяч развезли и порезали. Всё решено до основания. Начали наша волость Никольская, а потом Бритовка, Санчелеево, Ягодное

Всё это сделало фигуру Шаркова популярной. «Одна из самых светлых личностей среди крестьян [Ставропольского] уезда. <…> Перед ним русский народ снимает шапку» — так характеризует Шаркова издание, выпущенное сразу после выборов в Думу, в конце апреля 1906 года. На выборах в марте 1906 года по соглашению с комитетом партии Народной свободы Пётр Шарков был избран депутатом первой российской Государственной думы от Ставропольского уезда. За него проголосовало 124 выборщика из 176.

Беспартийный. Его политическая позиция некоторое время оставалась неясной. Ряд изданий указывали на то, что он входил в Трудовую группу. Однако сами трудовики в своем издании «Работы Первой Государственной думы» политическую позицию Шаркова характеризуют как «Б. пр.», что означает, что беспартийный Шарков поселился на казенной квартире Ерогина, нанятой на государственные деньги для малоимущих депутатов, специально для их обработки в проправительственном духе, и оставался там до конца работы Думы. На заседаниях Шарков не выступал. В итоге Шарков примкнул к черносотенцам. Сотрудничал с редактором «Московских ведомостей» Гринмутом и руководителями Монархической партии.

Всё это сильно подорвало авторитет Шаркова на родине. Когда в июле 1906 года он, ещё не зная о роспуске Думы, решил выступить перед крестьянами в Ставрополе полиция запретила ему это делать: «Какой ты член Думы? Ты просто борковский, поротый мужик!» Односельчане обвиняли его в том, что Шарков в Петербурге не отстаивал интересы крестьян, а только заводил полезные знакомства. Некоторые предлагали ему уехать из села, доходило и до угроз поджога.

Когда в декабре 1906 года в Ставрополе состоялся суд о погромах в имении Орлова-Давыдова, Шарков, несмотря на то, что был одним из активнейших участников выступления, оказался свидетелем со стороны обвинения. Он дал многочисленные показания против своих товарищей, утверждая, что «забастовку и грабёж советовал ему делать Благодатный — ветеринарный врач из Ставрополя».

Михаил Благодатный в заключительном слове сказал так:

Всё мое несчастье состоит в том, что я познакомился в П. В. Шарковым. Я смотрел на него всегда, как на достойного представителя народа, а он оказался почти предателем.

По итогам судебных слушаний 67 человек было осуждено и сослано в Сибирь. Шарков остался в Борковке.

В 1913 году он был награждён памятной золотой медалью к 300-летию дома Романовых. Многие односельчане оценили это как плату за его выступление в суде.

Конец жизни Петра Васильевича Шаркова документально не зафиксирован. Но по неподтверждённым данным, по сообщениям крестьян в 1918 году он был расстрелян Советской властью.

Литература

• Овсянников В. А. Ставрополь — Тольятти. Страницы истории. — Тольятти: изд-во фонда «Развитие через образование», 1997. ISBN 5-88299-016-5
• Овсянников В. А. Часть II. Дела и люди // [www.tolgas.ru/site/upload/StavropolTogliattyOvsannikov.doc Ставрополь — Тольятти. Страницы истории]. — Тольятти: Современник, 1999. — С. 314-321. — 400 с. — 3000 экз. — ISBN 5-85234-100-2.
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003750528#?page=327 Боиович М. М. Члены Государственной думы (Портреты и биографии). Первый созыв. М, 1906] С. 293.
• Государственная дума первого призыва

Ссылки

• [info.samara.ru/press/41/15.04.2006/108494/ «Волжская коммуна»: У истоков демократии]
• [info.samara.ru/press/41/03.11.2007/121564/ «Самара и первая»: Государственная дума]

Отрывок, характеризующий Шарков, Пётр Васильевич

Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»