Павел (Флеринский)
| Епископ Павел | ||
| ||
|---|---|---|
| 16 сентября 1931 — 14 октября 1940 | ||
| Церковь: | Русская православная церковь | |
| Предшественник: | Серафим (Зборовский) | |
| Преемник: | Пахомий (Брусков) (как глава самостоятельной епархии) | |
| ||
| 27 марта 1928 — 16 сентября 1931 | ||
| Предшественник: | Николай (Амассийский) | |
| Преемник: | Серафим (Зборовский) | |
| ||
| 30 декабря 1927 — 27 марта 1928 | ||
| Предшественник: | Флавиан (Сорокин) | |
| Преемник: | Никифор (Ефимов) | |
| ||
| 31 марта 1924 — 30 декабря 1927 | ||
| Предшественник: | Николай (Амассийский) | |
| Преемник: | Николай (Амассийский) | |
| Имя при рождении: | Пётр Дмитриевич Флеринский | |
| Рождение: | 29 июня 1871 Фёдоровка, Самарская губерния, Российская империя | |
| Смерть: | 14 октября 1940 (69 лет) Казань, СССР | |
| Принятие священного сана: | 1895 год | |
| Принятие монашества: | 1924 год | |
| Епископская хиротония: | 31 марта 1924 года | |
Епископ Павел (в миру Пётр Дмитриевич Флеринский; 29 июня 1871, село Фёдоровка, Ставропольский уезд, Самарская губерния — 14 октября 1940, Казань) — епископ Русской православной церкви, епископ Покровский, викарий Уральской епархии
Биография
Родился в селе Фёдоровка Ставропольского уезда в семье псаломщика местной церкви.
Окончил Самарскую духовную семинарию, после чего 2 года прослужил учителем в церковно-приходской школе. В 1895 году был рукоположен в сан священника.
До 1910 года служил в сельском приходе в сёлах Тарасовка и Александровка Самарской и Ставропольской епархии, где вёл миссионерскую работу против баптистов и хлыстов, боролся с пьянством, организовывал общество трезвости. В 1909 году прошёл в Самаре земские курсы по борьбе с холерой и во время эпидемии обеспечил надлежащий санитарный уход за заболевшими так, что в его приходе от болезни умерло лишь два человека: первый заболевший и сын отца Петра.
После того как ослепла жена отца Петра, она молила Иоанна Кронштадтского о выздоровлении. Считается, что она выздоровев, поехала в Кронштадт благодарить святого Иоанна. Во время встречи она просила его молить о муже, на что Иоанн ответил: «Ему приличнее молиться о мне, ведь я просто священник, а он — будущий архипастырь».
В 1910 году отца Петра назначили благочинным округа и перевели в село Большая Глушица, где он прослужил 14 лет.
В 1920 году о. Петр овдовел.
В 1923 годы уклонился в обновленческий раскол, однако вскоре принёс покаяние.
В конце 1923 году по предложению митрополита Уральского и Николаевского Тихона (Оболенского) был избран кандидатом на архиерейскую степень.
В 1924 году принял монашеский постриг под именем Павел.
18 марта 1924 года митрополитом Тихоном, архиепископом Серафимом и епископом Иоанном был хиротонисан в епископа Пугачёвского, викария Уральской епархии.
До 1926 года продолжал жить в своем прежнем приходе в Большой Глушище, говоря о себе: «Я ведь архиерей-то деревенский, может быть, я Церкви только тем и смогу послужить, что пострадаю».
В начале 1926 года епископ Павел был сослан в город Покровск (ныне Энгельс). В мае 1926 года после смерти митрополита Тихона официально стал управляющим Уральско-Николаевской епархии. В июне 1928 года была сослан в город Пугачёв.
30 декабря 1927 года указом заместителя Патриаршего местоблюстителя Сергия (Страгородского) Павел был назначен епископом Котельничским, викарием Вятской епархии, но так и не покинул родных краёв, а 27 марта 1928 года, по ходатайству его самого и многочисленным просьбам верующих был оставлен епископом Пугачёвским. В июне 1928 года он вернулся в Пугачёв, где жил в крайней бедности в сторожке при храме, но продолжал управлять Уральской епархией и помогать семьям арестованных священников.
Во время служения на кафедре владыка Павел постоянно боролся с обновленцами, не допуская однако их преследования и осуждения. С благословения митрополита Саратовского и Петровского Серафима разрешил на приходах викариатства возглавлять молитву в храмах выборным грамотным мирянам (священников из-за постоянных арестов не хватало).
10 января 1931 года епископ Павел за «антисоветскую агитацию среди верующих» был арестован. Заседанием тройки НКВД 30 апреля 1931 года был осуждён на 5 лет лишения свободы. Во время отбывания наказания, 3 сентября 1931 года был назначен епископом Покровским, викарием Уральской епархии, но в управление викариатством не вступил. После освобождения, будучи больным, переехал к дочери в Казань.
До самой смерти епископ Павел не имея официальной должности окормлял верующих Покровского и Пугачёвского викариатств, а также Куйбышевской и Казанской епархий, которые в 1937 году осталась без главы. У верующих пользовался почётом и уважением.
Умер 14 октября 1940 года от инсульта, похоронен в Казани на кладбищенской церкви, где хоронили умерших монахинь.
Похоронен был под простым деревянным крестом. В 2004 году приходской совет храма святых Ярославских чудотворцев Казани объявил сбор пожертвований на крест-памятник владыке Павлу, достойный его звания и памяти.
Напишите отзыв о статье "Павел (Флеринский)"
Литература
- В. Якунин. История Самарской епархии в портретах её архиереев. Тольятти, 1999.
Ссылки
- [eparhia-saratov.ru/index2.php?option=com_content&task=view&id=3276&Itemid=154&pop=1&page= Подвижники Саратовской епархии: Павел, епископ Покровский, исповедник]
- [kazan.eparhia.ru/news/?id=524&print=1 Казанская епархия: Крест-памятник епископу Павлу (Флеринскому)]
- [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_7778 Павел (Флеринский)] на сайте «Русское православие»
- [kds.eparhia.ru/bibliot/istoriakazeparhii/arhipastyri/arhipast_15/ Архипастыри Казанские 1555-2011]
Отрывок, характеризующий Павел (Флеринский)
Он подозвал к себе старших генералов.– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.
В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
