Ра-мосе

Ра-мосе или Рамос (егип. R'-ms — «Ра рождён») — древнеегипетский сановник амарнского периода (Эхнатон, Сменхкара, Тутанхамон, Эйе), визирь при Аменхотепе III и Эхнатоне, князь и номарх IV (Фиванского) нома Верхнего Египта. Сведения о Ра-мосе сохранились в его гробнице в Фивах, а также на плите из Мемфиса, датированной 3-им годом правления Эйе. Ра-мосе, помимо прочего, занимал должности и носил титулы: «Повелитель, правый голосом, писец царя исправный, любимый им, носитель опахала справа от царя, распорядитель лошадей владыки обеих царств, распорядитель обеих житниц Верхнего и Нижнего Египта, управляющий хозяйством храма Атона, первый жрец Амона в… (место не установлено), жрец богини Маат». Несмотря на произошедшую религиозную реформу Эхнатона, в результате которой по всей стране был установлен единый солярный культ Атона, Ра-мосе не изменил своё имя (подобно царю) и продолжал поддерживать наравне с Атоном культы старых богов. В своей гробнице Ра-мосе изображён подносящим дары царю от богов Амон-Ра, Мут и Хонсу.

Семья

Отец	Неби, (?) управляющий скотом Амона в Нижнем Египте и надсмотрщик за амбарами Амона в дельте Нила
Мать	Апуйе
Братья
Сестры
Супруга	Мерит-Птах
Дети	упоминания о детях отсутствуют

Фиванская гробница

Гробница Ра-мосе в Долине знати на западе Фив, обозначенная археологами под № 55, была открыта в 1879 году. Часть её настенных изображений выполнена в амарнском стиле (удлиненные головы у фигур, некоторая деформация тел, гибкие, плавные движения), другая часть — в классическом. Эта усыпальница задумывалась в виде небольшого храма с двумя рядами колонн, часовней и погребальной камерой, в которую ведёт коридор из первого зала. Настенные рельефы содержат изображения самого Рамосе в окружении семьи, присутствующих при совершении погребальных ритуалов и обрядов (омовение, воскурение благовоний, подношения жертвенных даров). Южная стена гробницы содержит единственную цветную роспись, на которой изображена погребальная процессия с плакальщицами, простирающими руки к небесам и в отчаянии рвущими на себе волосы. На западной стене рельефы остались незаконченными. На этих набросках угадывается сцена награждения Рамосе царствующей парой — Эхнатоном и Нефертити, обласканными человекорукими лучами солнечного диска Атона.

Источники

• [pharaon.pp.ua/vse-o-egipte/40-vstranefaraonov/243-zapadnyefivydolinaznati.html Западные Фивы. Долина знати.]
• Перепёлкин Ю. Я. Переворот Амен-хотпа IV. Часть 2. — Издательство "Наука". Главная редакция восточной литературы., 1984. — 287 с.
• Údolí králů: hrobky a zádušní chrámy Západních Théb. — Praha: REBO PRODUCTIONS CZ, 2011. — 434 с. — ISBN 978-80-255-0461-1.

Отрывок, характеризующий Ра-мосе

– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.