Сандуновские бани

Бани

Сандуновские бани

Историческое здание Сандуновских бань, за которым находятся здания Центробанка

Сандуно́вские бани (в просторечии Сандуны́) — действующие с 1808 года публичные бани, памятник архитектуры бозар в центре Москвы на углу Неглинной улицы и Сандуновского переулка.

История, описание

Этимология

Название происходит от фамилии русского актёра екатерининских времён Силы Николаевича Сандунова (1756—1820), в 1800-е годы выкупившего участок земли по реке Неглинной и устроившего там бани. Как следует из завещания Сандунова, фамилия его имеет грузинские корни — Зандукели.

История

В течение XIX века бани неоднократно меняли владельцев, в 1869 году их приобрёл купец-домовладелец Иван Григорьевич Фирсанов, а после его смерти в 1881 перешли к его единственной дочери, Вере Ивановне Фирсановой (её именем названа подмосковная Фирсановка). Добившись развода с ненавистным первым мужем, Фирсанова вновь вышла замуж, за офицера Алексея Ганецкого, сына генерала Н. С. Ганецкого. Муж В. И. Фирсановой и подал идею построить на месте старых бань такие, каких ещё не было в Москве.

В 1894 Ганецкий нанял известного архитектора Б. В. Фрейденберга, однако вздорный нрав заказчика вынудил Фрейденберга бросить проект на полпути и покинуть Москву. Бани были достроены архитектором С. М. Калугиным (при участии В. И. Чагина) и открыты публике 14 февраля 1896 года. Воду бани брали по особой водопроводной нитке из реки Москвы, от Бабьегородской плотины, и из 700-футовой артезианской скважины. Электрическое освещение питалось от собственной электростанции (в 1896 году её ток позаимствовали для освещения коронации Николая II). Помимо гостиницы и ресторанов, в Сандунах был даже «Зоологический магазин Ф. А. Ахиллеса». В бане было занято до четырёхсот банщиков.

Отзывы современников

«Ещё задолго до того, как Гонецкий переделал Сандуновские бани в банный дворец, А. П. Чехов любил бывать в старых Сандуновских банях, уютных, без роскоши и ненужной блестящей мишуры», — свидетельствует в книге «Москва и москвичи» В. А. Гиляровский. С мая по ноябрь 1902 года Чехов с женой снимали квартиру на Неглинной, 14. В общественных банях в те годы можно было встретить не только прославленных актёров и писателей, но и самых высокопоставленных чиновников:

Всемогущий «хозяин столицы» — военный генерал-губернатор В. А. Долгоруков ездил в Сандуновские бани, где в шикарном номере семейного отделения ему подавались серебряные тазы и шайки. А ведь в его дворце имелись мраморные ванны, которые в то время были ещё редкостью в Москве!

— «Москва и москвичи»

Современное положение

В советское время в бане продолжали существовать «семейные номера», куда допускались разнополые посетители, о чём рассказано в рассказе Абрама Терца «В цирке» (1955). В 1945—1946 годах интерьеры здания были восстановлены архитектором В. И. Чагиным. Доходный дом Фирсановой (по красной линии улицы Неглинной) с мавританским двориком (строения 1-2 по Неглинной, 14) ныне занимает подразделение банка «ВТБ». Остальные строения «банного квартала» используются по прежнему назначению.

Известные посетители

• Фёдор Шаляпин

Сандуны в кинематографе

В различный частях сандуновких бань снимались фильмы:

• «Броненосец „Потёмкин“» (в бассейне)
• «Александр Невский» (в бассейне)
• «Ирония судьбы, или С лёгким паром!» (в фильм вошел дубль эпизода, переснятый позднее в павильонах Мосфильма)
• «Старый новый год» (сцена в номере с бассейном)
• «Красная жара»
• «Брат-2»
• «Маросейка, 12» (фильм 4 - «Сын»)

и другие.

Ссылки

• [www.sanduny.ru/ Официальный сайт]

Отрывок, характеризующий Сандуновские бани

За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».