Соколов, Сергей Петрович

Сергей Петрович Соколов
Профессия:	танцовщик
Годы активности:	1850-1882
Амплуа:	артист балета, балетмейстер
Театр:	Большой театр, Москва

Серге́й Петро́вич Соколо́в (18 (30) ноября 1830 — 2 (14) августа 1893) — русский артист балета и хореограф. Хореографическое образование получил в 1839—1850 годах в Московском театральном училище, где учился у Ф. Н. Манохина. После окончания училища был принят в труппу Большого театра.

Танцовщик

Несмотря на хорошую технику танца и природные данные продвижение его как танцовщика задерживалось, так как ведущие позиции в труппе занимали Монтассю и Теодор (Шион). Критика отмечала легкость и грацию исполнения, выдающиеся мимические способности. Во второй половине XIX века он был одним из лучших танцовщиков московской сцены. Соколов первым практиковал технически сложные поддержки, что не находило в то время поддержки и публики и критики, считавших это ненужным в балете атлетизмом. Был партнёром А. Гранцовой и А. И. Собещанской,

С. П. Соколов был первым исполнителем партий Базиля в балете «Дон Кихот», в 1869 году в хореографии Мариуса Петипа) и Злого гения (Ротбарта) в первой, не имевшей успеха постановке балета «Лебединое озеро» балетмейстером В. Рейзингером в 1877 году.

Кроме того он исполнял партии:

• Колена и Альберта в балете Адольфа Адана «Жизель»
• Гренгуара в балете Цезаря Пуни «Эсмеральда»
• Фауста в одноимённом балете Джакомо Паниццы и Цезаря Пуни
• Конрада в балете Адана «Корсар»

К. Блазис вспоминал о необыкновенно тонкой игре в роли Фауста, где артист показывал образ в развитии. Также он вспоминал, что балет «Два дня в Венеции» имел успех во многом благодаря тонкой артистической игре С. П. Соколова.

Балетмейстер

Сергей Петрович имел высокую культуру и разностороннюю образованность, обеспечившие его выдающийся режиссёрский вклад в балетное искусство. Его первым опытом была постановка в 1862 «Парижского вальса» в опере Дж. Верди «Бал-маскарад» . Первой большой работой было возобновление балета Шнейцгоффера «Сильфида», сделанное для собственного бенефиса в 1867 году. 27 декабря того же года состоялась его наиболее значительная постановка — балет композитора Ю. Г. Гербера «Папоротник, или Ночь под Ивана Купалу», по сценарию написанному совместно с К. С. Шидловским. Оформили спектакль художники П. А. Исаков, Ф.-Х. Шеньян, И. Е. Куканов и машинист Ф. К. Вальц. Дирижировал П. Н. Лузин. Балетмейстер исполнил ведущую мужскую партию Степна. В спектакле выступили в партии Гения папоротника — А. И. Собещанская, в партии Нади — А. В. Егорова, в партии Царицы русалок — П. М. Карпакова. Русскую пляску исполняли О. Н. Николаева и А. М. Кондратьев. Спектакль в хореографии С. П. Соколова был возобновлен в Большом театре К. А, Щербаковым в 1893 году.

Судя по резонансу в прессе спектакль был оригинален по хореографии. Все танцы в нём строились на народной, этнографической основе. Критика демократического направления всячески одобряла работу балетмейстера, подчеркивая подлинную народность танцевальной основы и противопоставляла в этом плане спектакль балету «Конёк-Горбунок», поставленному А. Сен-Леоном в Мариинском театре. А. Сен-Леона при этом обвиняли в искажении характера русского танца, использовании псевдонародных штампов. Критики консервативных изданий, напротив, осуждали балет, считая хореографию неудачной. Однако все одобряли массовую русскую пляску. Массовый танец был тогда новшеством в балете. Объективно музыка Ю. Гербера не поднималась выше среднего уровня, а сценарий балета не имел драматического развития, не позволял создавать сложные образы.

В следующих постановках, также на музыку Ю. Гербера балетмейстер продолжает линию на продвижение народного танца. В 1868 году он обратился к цыганским и французским танцам в балетах «Цыганский табор» и «Последний день жатвы». Во французские танцы были включены элементы, имитирующие движения во время сельскохозяйственных работ, что было новшеством.

С 1874 года С. П. Соколов преподавал в хореографическом училище.

В 1876 году балетмейстер поставил заново балет Пуни «Конёк-Горбунок», пытаясь избавиться от псевдонародных штампов предшествующих постановок.

В 1882 году балетмейстер был отправлен в отставку. Ю. А. Бахрушин объясняет явно несвоевременную отставку близостью С. П. Соколова демократическим кругам, свободолюбивым характером и подозрениями в политической неблагонадёжности.

Источники

• Юрий Алексеевич Бахрушин. История русского балета. М. Просвещение, 1977, стр. 147—150.
• [culture.niv.ru/doc/ballet/encyclopedia/052.htm Е. Н. Дюкина Соколов, Сергей Петрович. Энциклопедия балета]

Отрывок, характеризующий Соколов, Сергей Петрович

– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.