Стефенсон, Роберт
| Роберт Стефенсон | |
| Robert Stephenson | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: |
12 октября 1859 (55 лет) |
| Место смерти: | |
| Страна: |
Великобритания |
| Научная сфера: | |
| Альма-матер: | |
| Научный руководитель: | |
| Известен как: |
Начальник первого локомотивостроительного завода |
Роберт Стефенсон (16 октября 1803 – 12 октября 1859) — английский инженер-железнодорожник (паровозо- и мостостроение). Единственный сын знаменитого паровозостроителя и железнодорожного инженера Джорджа Стефенсона. Многие из достижений, сделанных Робертом или совместно Робертом и Джорджем Стефенсонами, часто ошибочно приписывают его отцу, в том числе Локомотив № 1, Ракету и завод Стефенсона.
Содержание
Ранние годы
16 октября 1803 года в небольшом посёлке Виллинтон Куэй, что к востоку от Ньюкасл-апон-Тайна, Фэнни, жена Джорджа Стефенсона родила сына, которого назвали Робертом, в честь деда — Роберта Стефенсона. Джордж Стефенсон в то время работал кочегаром на угольной шахте, а заодно подрабатывал часовым мастером. В 1805 году, в связи с переводом Джорджа на Уэстморские копи, семья Стефенсонов переселяется в деревушку Киллингворт, что к северу от Ньюкасла. Однако уже в 1806 году семью постигает большой удар — при родах дочери умирает Фэнни, а вскоре умирает и новорожденная.
Ставший вдовцом, Джордж уезжает в Монтроз, оставив при этом своего единственного сына на воспитании у хорошей знакомой, а через год с уже накопленным капиталом возвращается обратно. Также туда вскоре приезжает тётя Роберта и родная сестра Джорджа — Нелли, которая взяла на себя часть заботы о племяннике.
Джордж по собственному опыту знал, насколько важно образование, сам же он не получил его в молодости и был вынужден учиться уже в зрелом возрасте. Поэтому он старался, чтобы Роберт с детства получил достойное образование, при этом нередко ограничивая себя во многом. Спустя много лет, вспоминая о детстве Роберта, Джордж говорил:
В ранний период своей карьеры, когда Роберт был еще мальчуганом, я понял, как мне недоставало образования, и я вбил себе в голову, что он не будет страдать от этого недостатка и что я должен отдать его в хорошую школу и дать ему знания. Но я был бедняком. Знаете ли вы, как я справился с этим? Я занялся починкой часов соседям, и делал эту работу по вечерам. Когда оканчивались занятия, я чинил обувь местным углекопам, накладывая латки на их убогие одежды. Так я добывал средства для воспитания сына.
Помимо этого, своими техническими успехами Джордж давал положительный пример сыну, тем самым повышая его тягу к знаниям. Роберт начал учиться в местном приходском училище. В 1814 году Джордж Стефенсон создаёт свой первый паровоз — «Блюхер», успех от которого позволяет ему в следующем году перевести 12-летнего Роберта в частную Академию доктора Брюса на улице Перси-Стрит в Ньюкасле, в которой учились состоятельные ученики. Также Роберт начинает активно посещать библиотеку Ньюкаслского литературного и философского института, благодаря чему постоянно узнаёт о новейших изобретениях. Помимо этого, Джордж и Роберт постоянно занимаются самообразованием и благодаря этому вскоре Джордж изобретает безопасную шахтёрскую лампу, благодаря которой можно было работать в шахте несмотря на повышенное содержание метана (позже подобную лампу изобретёт Хемфри Дэви, в честь которого и назовут это изобретение).
Инженер-железнодорожник
После Академии Брюса, Роберт переводится в Эдинбургский университет, где знакомится с Джорджем Паркером Биддером, а в сентябре 1821 года в возрасте 18 лет он приезжает к отцу, чтоб помочь ему в проектировании трассы будущей первой общественной железной дороги — Стоктон — Дарлигнтон. В 1823 году, в связи с занятостью Джорджа Стефенсона проектированием паровозов для новой дороги, 20-летний Роберт становится фактическим руководителем первого в мире паровозостроительного завода, который располагался в Ньюкасле (позже компания даже получит официальное название «Robert Stephenson and Company»). При поддержке своего отца, а также Майкла Лонгриджа и Эдварда Пиза, Роберт занимается наймом рабочих, заказами и установкой оборудования, наладкой производства. Помимо этого, он проектирует паровую машину для втаскивания поездов на вершину Бруссельтонского холма (паровозы водили поезда лишь на равнинных участках). За несколько дней до открытия дороги, Джордж Стефенсон вместе с Робертом и Джоном Диксоном прошёл вдоль всей железной дороги, лично осмотрев её. После этого троица пошла в местный паб, чтобы отметить удачное завершение строительства. 27 сентября 1825 года выпущенный на заводе Роберта паровоз «Locomotion» (Локомоушн) открыл движение на первой в мире общественной железной дороги. Также к открытию дороги завод выпустил паровозы «Hope» (Хоуп), «Diligence» (Дилидженс) и «Black Diamond» (Блэк Даймонд).
В 1825 году (по другим данным — в 1824, то есть до открытия дороги Стонктон — Дарлингтон) Роберт переезжает по контракту в Южную Америку в Колумбию для работы инженером в компании занимающейся разработкой серебряных копий. Тогда многим окружающим такое решение показалось весьма необычным, из-за чего даже пошли слухи об отчуждении его от отца, хотя никаких свидетельств этого нет.
В 1828 году Роберта в Англию вызывает отец. К этому времени уже заканчивается строительство железной дороги Ливерпуль — Манчестер и идёт подготовка к Рейнхильским состязаниям. Джордж был занят подготовкой к соревнованиям и требовалась помощь сына для восстановления завода. К тому времени производство на заводе практически прекратилось, а опытные рабочие уволились. Роберт принимается за восстановление завода и уже в следующем году выпускаются сразу несколько паровозов. Помимо этого Роберту пришлось помогать отцу в проектировании паровоза для предстоящих соревнований. Один из секретарей Ливерпуль-Манчестерской компании, Генри Бутс, предложил Джорджу Стефенсону применить на новом паровозе многотрубчатый котёл, так как такая конструкция к тому времени успешно применялась на станционных котлах, однако Джордж был против. Убедить его в обратном удалось лишь при помощи Роберта. Вскоре под руководством Роберта на заводе приступили к строительству нового паровоза. Однако при первом же практическом испытании паровой котёл дал течь и залил всю мастерскую. В отчаянии Роберт даже передумал в своём решении и предложил отцу отказаться от применения дымогарных трубок. К счастью, проблема всё же была решена и новый паровоз, который получил имя «Rocket» (Ракета), был представлен на соревнованиях, которые он с успехом выиграл. Стоит отметить, что такое имя паровозу было присвоено как насмешка над одной из газет, в которой журналист сравнил паровоз с ракетой:Мы скорее допустим, что жители Вулвича охотнее согласятся полететь на ракете, чем довериться милости подобной машины.
15 сентября 1830 года на открытии дороги Джордж вёл паровоз «Нортумбриец» (по конструкции сходен с «Ракетой»), его брат и сын (обоих звали Роберт) — «Феникс» и «Полярная звезда» соответственно, Джозеф Лок — «Ракета». Далее шли «Копьё», «Комета», «Стрела» и «Метеор».
17 июня 1829 года Роберт в Лондоне женился на Фрэнсис Сэндерсон, а вскоре пара селится в Гринфилде неподалёку от Ньюкасла. К сожалению этот брак не был долгим, так как в 1842 году жена Роберта, которую часто называли Фэнни, умерла. У пары никогда не было детей, а смерть жены, как когда-то гибель матери, стала серьёзным ударом в жизни Роберта и поэтому он больше никогда не женился.
В 1830 году в условиях жёсткой конкуренции со стороны других заводов, Роберт создаёт паровоз «Planet» (Планета), на котором паровые цилиндры впервые были размещены между движущих колёс. Сам Джордж Стефенсон был против такой конструкции, но на сравнительных испытаниях «Планета» оказалась самым мощным из всех ранее построенных паровозов.
В 1831 году Роберт принимает участие в проектировании железной дороги Лондон — Бирмингем, а уже в 1833 году становится главным инженером стройки. Дорога строилась в сложных условиях, при её строительстве Роберту нередко приходится обращаться к отцу. Помимо этого цена готовой трассы превысила первоначальные расчёты и составила £5,5 млн. Однако открывшись в сентябре 1838 года дорога только до конца этого же года принесла прибыль в £0,5 млн. Сам же Роберт в 1838 году начинает руководить строительством очередной железной дороги — «Леопольды» — в Италии.
В 1844 году Роберт принял непосредственное участие в составлении 33 проектов железных дорог. Он энергично отстаивал взгляды отца в вопросах о ширине колеи, о чрезмерных скоростях движения, об атмосферных дорогах. При этом он выступал противником знаменитого инженера Брюнеля. Известность Роберта Стефенсона сравнялась с известностью его отца, а в чём то даже превосходила.
Инженер-мостостроитель
См. также
Напишите отзыв о статье "Стефенсон, Роберт"
Литература
- Забаринский П. [vivovoco.astronet.ru/VV/BOOKS/STEPHENSON/CONTENT.HTM Стефенсон]. — Москва: Журнально-газетное объединение, 1937. — (Жизнь замечательных людей).
Отрывок, характеризующий Стефенсон, Роберт
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.
Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.
Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
