Танковое переговорное устройство

Танковое переговорное устройство (ТПУ) — система внутренней связи танка, предназначенная для передачи речевых сообщений между членами экипажа и коммутации любого из них на внешнюю связь, а также на связь с командиром возможного пехотного десанта на танке.

Германия

Для внутренней связи все танки Тигр II оснащались стандартным переговорным устройством на 5 абонентов.

СССР

В СССР на ранних образцах танков использовались световая сигнализация, переговорные трубы, самолётные переговорные устройства или итальянские приборы типа «сафар». В 1934 году, с принятием на вооружение танковой радиостанции 71-ТК-1 было создано и танковое переговорное устройство телефонной связи, с оптическим вызовом. Танковые переговорные устройства, которыми оснащались все ради́йные танки, выпускались в нескольких вариантах: ТПУ-2, ТПУ-3 и ТПУ-4 — по числу абонентов; модификации с буквой «Р» в названии имели в составе аппарат радиста, предназначенный для совместной работы с одной из танковых радиостанций. На среднем танке Т-28 с экипажем из шести человек применялось танковое переговорное устройство ТПУ-6 на всех членов экипажа, а на тяжёлом танке Т-35 с экипажем из одиннадцати человек использовалось специальное переговорное устройство СПУ-7р на семь абонентов. В дальнейшем были разработаны усовершенствованные танковые переговорные устройства, применявшиеся в годы Второй мировой войны: ТПУ-3-Бис и ТПУ-3-Бис-Ф для средних и ТПУ-4-Бис и ТПУ-4-Бис-Ф — для тяжёлых танков. В состав устройств этого типа входили усилитель ТПУ, три или четыре абонентских аппарата и шлемофона с ларингофонами типа ЛТ-2 и телефонами ТТ. В первые послевоенные годы использовалась также модификация ТПУ-4-Бис-Ф-26.

Опыт эксплуатации танковых переговорных устройств первого поколения показал, что при увеличении внутренних шумов в танках приём передаваемой речи ТПУ мог затрудняться настолько, что командиру приходилось дублировать команды условными сигналами, замедляя их передачу. Для исследования возможностей повышения эффективности ТПУ, в 1944—1945 годах были проведены исследования, показавшие необходимость обеспечения передачи через ТПУ возможно большего диапазона частот с возможно большей равномерностью громкости передачи, снижения уровня шумов и устранения дефекта непрохождения слабых звуков. Разработка новых элементов ТПУ осуществлялась с учётом максимальной унификации с устройствами предыдущего поколения и завершилась созданием первых образцов ТПУ нового поколения в 1947 году. В том же году ТПУ было принято на вооружение под обозначением ТПУ-47 и обеспечило значительное повышение качества внутренней связи бронетехники. Серийное производство ТПУ было начато в 1948 году. Параллельно была усовершенствована конструкция танкового шлемофона, в котором был применён танковый подшлемник, однако после испытаний от последнего было решено отказаться.

С разработкой новых танковых радиостанций в дальнейшем одновременно создавались новые танковые переговорные устройства, устанавливавшиеся в комплекте с ними. Вместе с радиостанцией Р-113 с 1954 года начало устанавливаться ТПУ Р-120, обеспечивающее связь между членами экипажа и выход части из них на внешнюю связь через радиостанцию, а также обеспечивающее связь с находящимся снаружи танка абонентом, чаще всего — командиром танкового десанта. В конструкции Р-120 также были введены танковые шлемофоны с электромагнитными ларингофонами. Вместе с радиостанцией Р-123 в 1960 году было принято на вооружение и начало серийно выпускаться с 1961 года ТПУ Р-124, выполненное на полуприводниковых приборах с повышенной механической и радиационной стойкостью. По числу возможных абонентов Р-124 аналогично Р-120 и обеспечивает надёжную связь при уровне акустических шумов до 120 дБ.

На советских колёсных бронетранспортёрах БТР-40, БТР-152 и БТР-60П, а также на разведывательных машинах БРДМ-1 и БРДМ-2, несмотря на оборудование стандартными танковыми радиостанциями для внешней связи, специальные средства внутренней связи отсутствовали. Танковыми переговорными устройствами, соответствующими типу применяемой танковой радиостанции, оборудовались лишь гусеничные бронетранспортёры БТР-50, а также поздние колёсные транспортёры: БТР-60ПБ и БТР-70 с радиостанцией Р-123 или Р-123М оснащены ТПУ Р-124 на трёх абонентов — командира, водителя и башенного стрелка, а БТР-80 с радиостанцией Р-173 имеют ТПУ Р-174 на пятерых членов экипажа — командира, механика-водителя, башенного стрелка и двух мотострелков-пулемётчиков. Р-174

США

Ранние типы танков США, даже оснащённые радиостанциями, не оборудовались танковыми переговорными устройствами. Лишь с 1940 года танки новой модификации M2A4 и последующие начали оснащаться телефонными ТПУ RC61 на всех четверых членов экипажа. Средние танки, начиная с M3 и более поздние лёгкие танки, начиная с M3A1 в 1942 году, оснащённые более поздними типами радиостанций, оснащались интегрированными с радиостанцией переговорными устройствами. Часть машин позднего периода Второй мировой войны, прежде всего САУ и лёгкий танк M22, оборудовались ТПУ RC99, рассчитанными на число абонентов от трёх до пяти, причём на ряде типов САУ переговорные устройства имели не все члены экипажа. Все полугусеничные бронемашины, а также часть САУ открытого типа, относившихся к классу самоходных гаубиц, специальными средствами внутренней связи не оснащались вовсе

AN/VIC-1 - система внутреннего общения, рассчитанная на количество абонентов от 2 до 5.

AN/VIC-2

Франция

Среди серийных французских танков межвоенного периода телефонными переговорными устройствами в полном объёме оборудовались танки B1, среди более простых и дешёвых S 35 ТПУ оборудовалась лишь часть танков, тогда как остальные, а также все массовые лёгкие танки R35, оснащались лишь переговорными трубами

Япония

Ранние японские танки либо оснащались простейшим оборудованием, таким как переговорные трубы, либо вовсе не имели специализированных средств внутренней связи — на плотно скомпонованных малых и лёгких танках командир находился столь близко к механику-водителю, что мог подавать последнему сигналы касаниями. Часть танков вместо переговорной трубы оборудовалась более сложными светосигнальными или звукосигнальными системами, позволявшими командиру передавать механику-водителю простейшие команды. Лишь с 1943 года, когда часть линейных японских танков начала оснащаться радиостанциями, оборудованные ими машины начали комплектоваться и телефонными танковыми переговорными устройствами.

Отрывок, характеризующий Танковое переговорное устройство

Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.