Тршебоньский алтарь

Мастер Тршебоньского алтаря

«Тршебоньский алтарь». ок. 1380—1390

Třeboňský oltář

Дерево, темпера. 131 × 92 см

Национальная галерея, Прага

«Тршебоньский алтарь» (чеш. Třeboňský oltář, нем. Wittingauer Altar) — одно из самых знаменитых чешских произведений интернациональной готики, выполненное анонимным богемским мастером, называемым Мастер Тршебоньского алтаря.

Алтарь был написан в начале 1380-х годов для храма Святого Ильи и Царицы Девы Марии монастыря августинских каноников в Тршебоне на юге Чехии, по которому и получил своё название.

От алтаря сохранилось только три створки с изображением Страстей Христовых: «Моление о чаше» (Kristus na hoře Olivetské), «Положение во гроб» (Kladen do hrobu) и, самая знаменитая — «Воскрешение» (Zmrtvýchvstání Krista). Предполагается, что всего их было 4 или 5. Во всех трех известных сегодня створках мастер предпочел выстроить композицию по диагонали, наклоненной под разным углом. В «Воскрешении» и «Положении во гроб» эту диагональ создают очертания гроба, в «Молении о чаше» — горный рельеф. В картинах изображена условная природа со стилизованными деревьями и множество разных птиц. Картины пронизаны красотой и трогательностью, характерными для периода расцвета интернациональной готики.

На оборотной стороне досок со Страстями написаны фигуры святых:

• Свв. Екатерина Александрийская, Мария Магдалина и Маргарита Антиохийская (Моление о чаше)
• Апостолы Иаков Алфеев, Варфоломей и Филипп (Положение во гроб)
• Свв. Эгидий, Григорий и Иероним (Воскрешение)

• Meister des Wittingauer Altars 001.jpg

  Тршебоньский алтарь: «Моление о чаше»

• Meister des Wittingauer Altars 003.jpg

  Тршебоньский алтарь: «Положение во гроб»

• Trebon-saints.jpg

  Оборотная сторона «Моления о чаше»

Четвёртая створка алтаря (не упоминаемая в большинстве литературы) — «Распятие»[worldart.sjsu.edu/VieO45709$1875*190188].

Мастер Тршебоньского алтаря

Этот мастер (активен в 1380—1400 гг.), настоящее имя которого остается неизвестным, работал в Богемии во 2-й пол. XIV в. Он принадлежал к пражской школе живописи, которая являлась одним из центров развития интернациональной готики, и входил в число художников, работавших для пражского двора. Его главным произведением является алтарь, предназначенный для церкви св. Илии монастыря августинов в Тршебоне (по-немецки — Виттенгау). Подготовленное творчеством мастеров предыдущего поколения (живопись в замке Карлштейн, произведения Мастера Теодориха и др.), искусство Мастера Тршебоньского алтаря пронизано чувствительностью и гармонией, ему присущи поэтичность, созерцательность и близкая к мистицизму религиозность. Возможно, он был знаком с французской живописью 1360-х годов («Апокалипсис» из Анже, диптих из Барджелло, Флоренция) и в какой-то мере был подвержен влиянию североитальянской живописи. Он являет собой наиболее значительную фигуру в чешской готической живописи. Для него характерны оригинальное построение пространства и тщательная нюансировка форм светотенью. Мастер Тршебоньского алтаря был основоположником «прекрасного стиля» — варианта «интернациональной готики», распространившегося в Богемии и Центральной Европе. Но, кроме того, его произведения, особенно более поздние, своим совершенством и рафинированностью предвещают наступление позднеготического периода.

Из произведений позднего творчества мастера следует назвать «Мадонну» (до 1380 г., церковь в Сирковице) и «Рудницкую Мадонну» (после 1380 г., Прага, Национальная галерея), а также «Мадонны» из церкви св. Троицы (Хлубока-над-Влтавой, Южночешская галерея), из Вышеброда и Вроцлава. В его мастерской были созданы такие картины, как «Поклонение младенцу Христу» (после 1380 г., Хлубока-над-Влтавой, замок), «Мадонна Ара Коэли» (после 1380 г., Прага, Национальная галерея) — самый древний образец картины в раме, украшенной живописью (такое оформление было характерно впоследствии для чешской живописи первой половины XV века). Кроме этого, 1380 годом датируется «Распятие», созданное всё в той же мастерской. Специалисты считают, что в кругу этого мастера были созданы еще два произведения: «Мадонна со св. Варфоломеем и св. Маргаритой» (Хлубока-над-Влтавой, замок) и «Распятие» из Вышеброда (конец XIV века, Прага, Национальная галерея). Влияние работ Мастера Тршебоньского алтаря в конце XIV века распространилось на сопредельных с Чехией территориях — в Нюрнберге, Баварии и Силезии, а отголоски его творчества можно увидеть в «Пяльском алтаре» (конец XIV века, Мюнхен, Баварский национальный музей) и в некоторых других произведениях немецких средневековых мастеров. Кисти мастера приписываются также плохо сохранившиеся росписи костёла св. Анны на Старом Мясте в Праге[www.techartis.cz/Anna/Malby1.htm].

Литература

• Hamsík M.-Fromlová V.: Mistr třeboňského oltáře, Umění 16, Praha 1965;
• Pešina J.: Některé ztracené obrazy Mistra třeboňského oltáře, Umění 26, Praha 1978

Ссылки

• [www.wga.hu/frames-e.html?/html/m/master/trebon/adorati.html На wga.hu]
• [www.ngprague.cz/6/obrazky/ На сайте Национальной Галереи, Прага]

Отрывок, характеризующий Тршебоньский алтарь

– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.