Турино-Миланский часослов

Турино-Миланский часослов, первоначально носил название «Прекрасный часослов Богоматери» (фр. Tres Belles Heures de Notre Dame) — иллюстрированная рукопись конца XIV — начала XV веков.

История создания

Работа над часословом была начата приблизительно в 1380 или 1390 годах. Возможно заказал часослов Жан, герцог Беррийский, которому он принадлежал в 1413 году. В инвентаре герцога он описан как «…прекрасный часослов нашей Девы Марии, написанный изящными большими буквами». Первый художник, работавший над манускриптом, был назван искусствоведом М. Миссом по главному своему произведению Мастером Нарбоннского парамана — алтарного антепендиума, в настоящее время находящегося в Лувре. После некоторого перерыва работа над оформлением часослова продолжилась в 1405 году. Но в 1413 году часослов не был завершён. Герцог Беррийский подарил манускрипт своему казначею и библиотекарю Робине д’Этампу, который разделил его на отдельные фрагменты, сохранив у себя бо́льшую часть книги часов с иллюстрациями. Она оставалась в семье д’Этамп до XVIII века, потом ею владели почти в течение ста лет Ротшильды, а с 1956 года она находится в Национальной библиотеке в Париже (MS: Nouvelle acquisition latine 3093). Эта часть часослова состоит из 126 листов с 25 миниатюрами, последние созданы около 1409 года, три из них приписывают кисти братьев Лимбург, однако не все историки искусства согласны с этой атрибуцией: Герхард Шмидт сомневается, что Эрман и Жан Лимбурги в 1405—1409 годах служили при дворе герцога Беррийского, и что три миниатюры из «Прекрасного часослова Богоматери» созданы ими. Вторая часть книги, не украшенная иллюстрациями, оказалась во владении представителей Баварско-Голландского дома — возможно, это был либо Иоанн Баварский, либо Вильгельм IV, который был женат на племяннице Жана Беррийского Маргарите Бургундской. Эта часть рукописи была оформлена уже художниками нового поколения в другом стиле. Позднее ею владел герцог Савойский, разделивший манускрипт ещё на две части. Одну из них (93 листа, 40 миниатюр) в 1720 году Виктор Амадей II Савойский передал в библиотеку Туринского университета, с того времени часослов стал называться Туринским. В 1902 году Поль Дюрье, восстановивший историю часослова, осуществил факсимильное издание части рукописи из Национальной библиотеки в Турине (Heures de Turin. Quarant-Cinq feuillets a provenant des tres belles heures de Jean de France duc de Berry. Paris). В 1904 году она погибла при пожаре Национальной библиотеки, и только благодаря изданию 1902 года можно иметь представление о миниатюрах, украшавших её.

Ещё одна часть часослова, принадлежавшая Савойскому дому, в начале XIX века попала в Милан в собрание князя Тривульцио и получила наименование Миланский часослов. С 1935 года она хранится в городском музее Турина. Поль Дюрье определил, что Туринский и Миланский часословы — части одной рукописи, он же первым предположил, что над манускриптом работали братья Ян и Хуберт ван Эйк.

От Туринской части, возможно в XVII веке, было отделено восемь листов. Из них четыре с пятью миниатюрами, созданными на раннем этапе оформления часослова, находятся в Кабинете рисунков Лувра (RF 2022—2025). Один лист с миниатюрами, относящийся к поздней фазе работы над рукописью и происходящий из бельгийской частной коллекции, был куплен в 2000 Музеем Пола Гетти. Сумма сделки, по некоторым предположениям, составила миллион долларов США.

Миниатюры и декор

Размер страниц составляет приблизительно 234×203 мм. Почти все иллюстрированные страницы содержат большую миниатюру, располагающийся под ней текст (четыре строки) и ещё ниже — малую миниатюру, так называемую «ногу страницы» (фр. bas-de-page). Часто малая миниатюра со сценой из современной жизни тематически связана с главным изображением на странице. Текстовое поле украшено инициалами (квадрат, в который вписана маленькая сюжетная картинка). За небольшим исключением иллюстрации обрамлены стилизованной листвой, типичным для начала XIV века декором. На страницах, работа над которыми проходила на более раннем этапе, поля украшены фигурами ангелов, изображением животных и птиц. Часто bas-de-page и главная миниатюра в пределах одной страницы, например, на листе, хранящемся в музее Гетти, выполнялись разными художниками. То же можно сказать об обрамлении миниатюр и инициалах.

Единственное исключение в программе обрамлений — страница с миниатюрой «Virgo inter virgines». Её декор выполнен в более богатом стиле середины XV века (самое раннее — 1430-е годы) и закрывает выполненное ранее обрамление, частично соскобленное, возможно, потому что оно содержало портрет предыдущего владельца часослова.

Вероятно, первоначально в «Прекрасном часослове Богоматери» была 31 иллюстрированная страница (вместо нынешних 27), вместе с 40 туринскими, 28 миланскими, 5 луврскими и 1 миниатюрой из Музея Гетти они составляют 105 иллюминированных страницы, что близко к 131 иллюстрации Великолепного часослова герцога Беррийского, работа над которым также продолжалась многие десятилетия.

Художники

Сравнивая миниатюры «Великолепного часослова герцога Беррийского» и Туринского часослова, Александр Бенуа отмечал принципиально новый подход к пейзажу в последних:

…дали вдруг уходят в глубину и начинают таять в воздухе, деревья покрываются трепещущей листвой и цветом, по небу толпятся облака, то освещённые полымем заходящего солнца, то ярко белеющие на синеве; наконец, ветер рвёт паруса, баламутит и гонит волны. При этом, несмотря на изумительную выписку деталей, в картинах нет ничего навязчивого, утомительно-острого. В миниатюре, иллюстрирующей «Молитву к св. Марии», город в глубине серого залива, с замком на скале и с домиками у подошвы, сливается в одну цельную и удивительно правдоподобную массу. Возможно, что это лишь фантазия, «композиция» художника; но скорее приходит на ум, что мы имеем перед собой точно списанный в серый и угрюмый день «портрет» какого-либо города Нормандии или Бельгии. Это же впечатление заимствованной прямо с натуры «ведуты» производит и пейзажный фон в картинке «Высадка Вильгельма IV», где в глубине композиции мы видим пейзаж, достойный XVII века — Гойена или Адреана ван дер Вельде: совершенно плоский морской берег, нескончаемые ряды прибоя, волнистые песчаные дюны с чахлыми деревьями и, наконец, небольшой городок с башнею…

Историк искусства Юлен де Лоо в своей книге, посвящённой миланской части (1911), разделил художников, работавших над часословом и присвоил им наименования от «Руки A» до «Руки K» в хронологической последовательности. «Руки A—E» — французские художники, работавшие над часословом до его разделения; «Руки G—K» — художники из Нидерландов; «Рука F» мог быть как французским, так и нидерландским миниатюристом. Идентификация художников до сих пор является предметом дискуссий. В настоящее время, например, считается, что работы, приписываемые «Руке J» принадлежат нескольким мастерам.

По мнению большинства исследователей, «мастер G» — наиболее новаторский из всех художников, работавших над часословом. Юлен де Лоо отзывался о его миниатюрах как о «самом изумительном, что когда-либо украшало книгу», в них «впервые в истории живописи появляется перспектива и световые эффекты» и отождествлял «мастера G» с Хубертом ван Эйком. Как большинство историков искусства того времени, Юлен де Лоо также считал Хуберта главным создателем Гентского алтаря. Юлен де Лоо предполагал, что «мастер H», близкий к «мастеру G», но не такой интересный — Ян ван Эйк. «Руки I—K» близки к стилю ван Эйка, возможно это художники его мастерской, и, по мнению Юлена де Лоо, работали по эскизам «мастера G». На сегодняшний день искусствоведы считают именно Яна ван Эйка «Рукой G». Некоторые же придерживаются мнения, что это работа нескольких, очень близких по стилю художников, которые являются даже более решительными реформаторами изобразительного искусства, чем братья ван Эйк. Считается, что миниатюры «художника G» выполнены в период с 1417 года по конец 1430-х годов. По мнению многих историков искусства, работа над часословом продолжалась и после смерти Яна ван Эйка (1441, Хуберт умер в 1426). Предположение возникло после того, как были отмечены стилистические и иконографические совпадения с рукописями и живописными произведениями, созданными в Брюгге после 1430-х годов. Вероятней всего в этот период именно в Брюгге велась работа над оформлением рукописи. Самый последний из художников часослова, «Рука K», считается наиболее слабым из группы мастеров, иллюстрировавших книгу в 1450-х годах и не принадлежащим к их кругу. Его почерк близок к манере Мастера Часослова Llangattock.

«Мастер G»

Из листов, приписываемых «Руке G» сохранились два: «Рождество Иоанна Крестителя» и «Погребальная служба» с малыми миниатюрами и инициалами. Атрибуция третьего листа — большой миниатюры «Обретение Святого креста» — спорна. При пожаре Туринской библиотеки погибли ещё четыре листа: «Молитва на берегу» (Вильгельм Баварский, возносящий благодарность Богу), «Путешествие св. Юлиана и св. Марфы», «Взятие Христа под стражу» и «Мадонна среди дев».

Факсимильные издания часослова

Первое факсимильное издание часослова (части, хранившейся в Туринской библиотеке до пожара 1904 года) было предпринято Полем Дюрье в 1902 году с обширными комментариями. Отдельно были изданы иллюстрации «Прекрасного часослова Богоматери» из Национальной библиотеки Франции и страницы, хранящиеся в Лувре. Книга Дюрье была переиздана в Турине в 1967 году, иллюстрации были отпечатаны с оригинальных негативов, добавлены и новые миниатюры. Качество фотографий и их воспроизводства в обоих изданиях были подвергнуты критике.

Литература

• Казель Р.; Ратхофер И. Роскошный часослов герцога Беррийского. — М., 2002. — С. 208. — 2000 экз. — ISBN 5-7793-0495-5.
• Belting H., Eichberger D. Jan van Eyck als Erzähler. — Worms, 1983. — (Eine Handschrift macht Geschichte).
• Châtelet A. Early Dutch Painting, Painting in the Northern Netherlands in the fifteenth century. — Montreux, Lausanne, 1980. — ISBN 2-88260-009-7.
• Clark K. Landscape into Art. — 1949.
• Friedländer M. J. From Van Eyck to Bruegel. — Phaidon, 1981. — ISBN 0-7148-2139-X.
• Harthan J. The Book of Hours. — N. Y.: Thomas Y Crowell Company, 1977. — ISBN 0-690-01654-9.
• Illuminating the Renaissance – The Triumph of Flemish Manuscript Painting in Europe / T. Kren & S. McKendrick (eds). — Getty Museum/Royal Academy of Arts, 2003. — ISBN 1-903973-28-7.
• Pächt O. Book Illumination in the Middle Ages. — L.: Harvey Miller Publishers, 1986. — ISBN 0-19-921060-8.
• Walther I. F., Wolf N. Masterpieces of Illumination (Codices Illustres). — Köln: Taschen, 2005. — С. 350–3. — ISBN 3-8228-4750-X.

Живопись   Средневековье   Франция

Отрывок, характеризующий Турино-Миланский часослов

– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.
– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.
– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.
– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.
Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой.
Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает.
– Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.
Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше.
– Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов.
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
– Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, – хотите быть шутом , то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.
Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв глаза, смотрели на Болконского.
– Что ж, я поздравил только, – сказал Жерков.
– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.
– Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий.
– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacres et l'ario mee de nos allies detruite, et vous trouvez la le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C'est bien pour un garcon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.
Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора.


Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.
– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.
– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.
– Смотри же, выводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул
колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.
– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?
– Давай, давай.
Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
– Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!