Великолепный часослов герцога Беррийского

Братья Лимбург, «Мастер Теней» (или «Промежуточный мастер», Бартелеми д’Эйк?), Жан Коломб

Великолепный часослов герцога Беррийского. 1410—1490-е

Très Riches Heures du Duc de Berry

Пергамент, гуашь, акварель, позолота. 29 × 21 см

Музей Конде, Шантийи

«Великолепный часослов герцога Беррийского», иначе «Роскошный часослов герцога Беррийского» (фр. Très Riches Heures du Duc de Berry) — иллюстрированная рукопись XV века. Наиболее прославленные изображения часослова — цикл «Времена года» из 12 миниатюр с изображением развлечений знати или крестьянских работ на фоне средневековых замков.

Была заказана герцогом Жаном Беррийским миниатюристам братьям Полю, Жану и Эрману Лимбургам в 1410—1411 годах и осталась незавершённой после смерти трёх художников и их заказчика в 1416 году. Рукопись, вероятно, была дополнена в календарной части анонимным мастером в 1440—1450-х годах. Некоторые историки искусства считают, что этим художником был Бартелеми д’Эйк. В 1485—1486 годах манускрипт был доработан художником Жаном Коломбом по заказу Карла I Савойского, однако некоторые листы его остались незавершёнными. Приобретённый герцогом Омальским в 1856 году, часослов хранится в его замке Шантийи (в настоящее время — Музей Конде, инв. № Ms. 65). Вместе с поместьем и находящимся в нём собранием произведений искусства часослов был передан герцогом французскому государству; по его завещанию, манускрипт, как и другие экспонаты, никогда не должен покидать пределов Шантийи.

Описание «Великолепного часослова»

Манускрипт, хранящийся ныне в Музее Конде в Шантийи, был переплетён в XVIII веке в красный сафьян, но его переплетали и ранее, по крайней мере однажды. Размер переплёта — 300 × 215 мм. Книжный блок состоит из 31 тетради размером 290 × 210 мм, в часослове 206 листов (412 страниц), сгруппированных в пять частей, 66 из них имеют иллюстрации целиком во всю полосу, 65 — малые миниатюры.

Каждый пергаментный лист согнут вдвое, образуя два листа и четыре страницы манускрипта. Изначально каждая тетрадь была сложена из четырёх таких двойных листов (кватернион), то есть содержала 16 страниц. До настоящего времени только 20 из 31 тетради остались кватернионами, в остальные либо были добавлены листы, либо из них листы были изъяты. Наличие неоконченных фраз в конце некоторых тетрадей, не имеющих продолжения, также указывает на то, что рукопись сохранилась не полностью. В часослове имеются пустые страницы, как разлинованные, так и не имеющие никакой разметки. Указания-маргиналии для рубрикатора (каллиграфа, выполнявшего заглавия), надписанные на полях тонким пером светло-коричневой тушью, остались нестёртыми, так как работа над рукописью была внезапно прервана.

Манускрипт претерпел значительные изменения в своей структуре и оформлении до того, как был переплетён. При переплёте листы были значительно обрезаны, так что в некоторых местах утрачены элементы растительного декора инициалов и части обрамления некоторых миниатюр в виде архитектурных мотивов. Все развороты листов позднее были пронумерованы карандашом; за несколькими исключениями, номер стоит на их правых частях. Нынешнее состояние «Великолепного часослова» оценивается как прекрасное. Листы рукописи сделаны из телячьего пергамена высшего качества, вырезаны из средней части кожи, имеют ровные края и лежат без волн и складок. Почти совсем не наблюдаются расплывы чернильных пятен.

Заказчик

Жан Беррийский был третьим сыном короля Франции Иоанна II Доброго. Этот принц, унаследовавший любовь к книгам, вероятно, от родителей, прославился как коллекционер и меценат, к моменту смерти его библиотека состояла из трёхсот томов. По оценке специалистов, собрание книг Жана Беррийского хотя и уступало в объёме библиотеке его брата Карла V, в которой было около тысячи томов, в художественном отношении не имело себе равных. В настоящее время собрание книг герцога хранится в Музее Конде. Коллекция религиозных книг герцога была одной из самых многочисленных и самых изысканных по оформлению, за что он получил прозвище «король часословов».

Первый состав художников часослова

Братья Лимбург родились в нидерландском городе Неймегене в семье гравёра Эрмана Лимбурга (по другим документам — гравёра Арнольда из Ахена). Их мать была сестрой Жана Малуэля, который работал при дворах Изабеллы Баварской и Жана Беррийского. По документальным источникам известно, что братья находились на службе у герцога с 1410 по 1415 год. Возможно, старший брат, Поль, появился при дворе Жана Беррийского ранее, если считать, что именно он «немецкий художник», украшавший в 1408 году замок Бисетр. Этого художника щедрый меценат женил на Жилетт, дочери богатого жителя Буржа по фамилии Ле Мерсье, похищенной у отца. Поль детей не имел, о двух других братьях — Эрмане и Жане — не известно ничего, кроме имён. Предполагается, что Поль Лимбург умер в 1416 году, пережив герцога Беррийского всего лишь на несколько месяцев. Считается, что Жан и Эрман также умерли в 1416 году. Существует также версия, что младшие братья дожили до 1434 года, когда их имена окончательно исчезают из всех документов.

История создания

Анализ миниатюр, их стиля и форм позволил искусствоведу Милларду Миссу, а вслед за ним и хранителю Музея Конде Раймону Казелю, сделать предположения о ходе работы над рукописью. Мисс различал 13 различных художников, оформлявших часослов. Новый углублённый анализ рукописи, проведённый научным сотрудником Института изучения истории текстов Патрицией Штирнеманн (фр. Patricia Stirnemann), позволил ей определить, что над ней работали 27 мастеров.

«Великолепный часослов» не является результатом воплощения заранее разработанной изобразительной программы. В процессе создания манускрипта, уже на первом этапе, его художественный план претерпел существенные изменения.

Братья Лимбург

Раймон Казель предполагает, что братья Лимбург приступили к работе над часословом около 1410 года. Патриция Штирнеманн находит в тексте рукописи доказательство, что начало работы над ней следует отнести только к 1411 году, так как в Литании всем Святым (fol. 73) упоминается святой Альберт. По мнению Штирнеманн, это первое упоминание Альберта Трапанийского. Его канонизация состоялась лишь в 1476 году, но члены ордена кармелитов уже в 1411 году ввели праздник почитания этого сицилийского религиозного деятеля.

Основная часть манускрипта была создана между 1412 и 1416 годами братьями Лимбург — Полем, Жаном и Эрманом. Они, по-видимому, сначала работали в замке Бисетр, располагавшемся к югу от Парижа, а затем в роскошном доме, предоставленном Жаном Беррийским в Бурже. Они не иллюстрировали в то время другие манускрипты и могли в полной мере сосредоточить свои усилия на создании миниатюр для часослова.

По версии Казеля и Ратхофера (нем. Johannes Rathofer), первоначально Лимбурги придерживались плана оформления, принятого в «Прекрасном часослове», над которым они работали по заказу герцога около 1404 года. В «Великолепном часослове» так же чередуются большие миниатюры в полный лист с текстовым полем в две колонки по четыре строки и малые, вписанные в колонки текста. В соответствии с этим первоначальным планом был размечен манускрипт, его же придерживались каллиграфы при заполнении рукописи. Потом последовал перерыв в работе, а её второй этап начался, вероятно, после 1412 года. Если на первой стадии оформления братья работали над рукописью совместно, то после 1412 года они разделились, и каждый выполнял свой цикл миниатюр.

Сам текст, заглавные буквицы, маргинальные декорации и позолота выполнены другими мастерами, имена которых по большей части не сохранились. Работа над книгой была прервана: братья, как и их заказчик герцог, скончались в 1416 году, вероятно, во время эпидемии чумы. На этапе, когда братья Лимбург работали над рукописью, ими было выполнено 65 миниатюр. Именно 1416 годом датируется первое упоминание манускрипта в источниках: в инвентаре, составленном после смерти герцога Беррийского, он описан как множество несшитых тетрадей «одного очень богато украшенного часослова, расписанного Полем [Лимбургом] и братьями его», хранящихся в коробке. «Великолепный часослов» был оценён довольно низко (в 500 турских ливров), так как рукопись не была завершена и переплетена.

Судьба рукописи после смерти Жана Беррийского

Неясна судьба часослова после 1416 года. По одной из версий, им владел Рене Добрый, герцог Лотарингский, который покровительствовал искусствам и сам даже был художником-любителем. Возможно, что именно при его дворе в 1440-х годах над этим манускриптом трудился неизвестный мастер, так называемый «Мастер Теней» (предположительно Бартелеми д’Эйк). Есть мнение, что часослов после смерти Жана Беррийского передавался по линии прямого наследования через его дочь, Бону Беррийскую, первым мужем которой был Амедей VII Савойский, и, таким образом, манускриптом владели герцоги Савойские. Это спорная версия, так как Жан Беррийский оставил долги и исполнение его завещания было прервано по требованию кредиторов. Обе его дочери — Бона и Мария — получили лишь часть наследства, в которой «Великолепный часослов» отсутствовал. Оставшиеся ценности 24 августа 1417 года были переправлены в дом торговца Стефана Бонпюи. Там начались работы по составлению новой описи, но она не была завершена, потому что в Париж вступили сторонники герцога Жана Бесстрашного. Возможно, что «Великолепный часослов» предназначался для продажи, чтобы удовлетворить требования кредиторов герцога Беррийского. Сам Жан Беррийский завещал всё своё движимое имущество королю Карлу VI — это третий предполагаемый владелец манускрипта после смерти герцога. Предположительно, часослов мог попасть в библиотеку Иоланды Арагонской (точно известно, что ещё один манускрипт из собрания покойного герцога — «Прекрасный часослов» — был приобретён ей). Между 1485 и 1489 годами Карл I Савойский нанял для окончания работ Жана Коломба. Таким образом, создание манускрипта (с перерывами) заняло около 80 лет.

Жан Коломб

Стилистические отличия в миниатюрах часослова были отмечены уже его первыми исследователями, обратил на них внимание и герцог Омальский. Точной датировке иллюстраций художника, продолжившего работу над «Великолепным часословом», помогло изображение в обрамлении миниатюры со страдающим Иисусом коленопреклонённой супружеской четы. По гербам, размещённым в нижней части миниатюры, было определено, что это Карл I Савойский и его жена (с 1485) Бланш де Монферра. Скончался Карл Савойский в 1490 году, поэтому создание второй группы миниатюр часослова отнесли к периоду 1485—1490 годов. Имя художника помогло установить сходство иллюстраций с миниатюрами «Иллюстрированного Апокалипсиса», хранящегося в Эскориале. «Апокалипсис» выполнил в 1482 году для Карла Савойского Жан Коломб. Согласно записи в расходных книгах герцогов Савойских от 31 августа 1485 года, Жан Коломб получил 25 золотых талеров за иллюстрации «определённых канонических часов» — исследователи не сомневались, что речь шла о «Великолепном часослове». Так было установлено имя художника, продолжившего работу братьев Лимбург.

«Промежуточный мастер»

До 1975 года миниатюры часослова приписывались либо братьям Лимбург, либо Жану Коломбу. Однако итальянский искусствовед Лучано Беллози предположил, что был ещё один, «промежуточный», этап в работе над «Великолепным часословом». Его гипотеза, принятая и другими историками искусства, основывалась на том, что персонажи некоторых миниатюр, до сего времени считавшихся полностью выполненными братьями Лимбург, одеты по моде середины XV века.

Авторство братьев Лимбург в миниатюрах «Декабрь», «Октябрь», частично «Март», «Июнь» и «Сентябрь» было отвергнуто. Соглашаясь с Беллози, искусствовед Эберхард Кёниг (нем. Eberhard König) обратил внимание на то, что архитектурные комплексы, изображённые на некоторых миниатюрах календарного цикла, «демонстрируют достижения более поздней архитектурной техники». А Казель и Ратхофер отметили, что миниатюры «Январь», «Апрель», «Май» и «Август» принципиально отличаются по тематике от других миниатюр календарного цикла: если первая группа изображений посвящена придворной жизни, то вторая обращается к традиционным «календарным» мотивам — сезонным крестьянским работам. Немаловажная деталь — в четырёх календарных миниатюрах, приписываемых братьям Лимбург, остались незаполненными астрономические данные в верхних полукружиях, а в миниатюрах из второй группы они приведены полностью.

Изображения замков, приписываемые в настоящее время «Промежуточному мастеру», объединяет то, что все они: дворец Сите, Лувр, Венсен, Лузиньян и Пуатье — после 1437 года, то есть примерно в то время, когда он работал, принадлежали Карлу VII.

Вопрос о том, кто был «Промежуточным мастером», остаётся открытым. Если часослов после смерти герцога Беррийского находился во владении короля Франции, им мог быть один из художников, работавших для Карла VII. Кёниг находит в манере «Промежуточного мастера» сходство с художником, иллюстрировавшим «Книгу о свойствах вещей» (Livre de la propriete des choses, Национальная библиотека, Париж) и входившим в окружение Рене Доброго, а Беллози — с мастером, работавшим над «Книгой о Сердце, охваченном любовью» (Вена, Австрийская национальная библиотека, № 2597). Некоторые исследователи приписывают миниатюры «Промежуточного мастера» Бартелеми д’Эйку, другие не согласны с этой атрибуцией, например, Кэтрин Рейнольдс полагает, что стиль художника, работавшего над часословом, не совпадает с манерой Бартелеми д’Эйка.

XVI—XX века

В первой четверти XVI века часослов, по предположению некоторых историков искусства, попал во Фландрию, где с цикла «Времён года» были сделаны копии. Возможно, что он с частью библиотеки герцогов Савойских в XVI веке был переправлен в Турин и хранился в местном замке, потом — в Счётной палате или, по мнению ряда исследователей, в течение трёхсот лет находился в Пьемонте и окрестностях Генуи. В XIX веке манускрипт был продан семьёй Спинола Жану-Батисту Серра (1767—1837), а затем оказался у барона Феликса де Маргерита. У последнего часослов был приобретён в 1856 году за 22 тыс. франков герцогом Омальским (1822—1897), четвёртым сыном короля Луи-Филиппа. Герцог узнал о том, что владелец рукописи собирается продать её, от итальянского эмигранта и руководителя Библиотеки Британского музея Антонио Паницци. Герцог Омальский, живший в то время в Англии, воспользовался представившейся возможностью (он навестил в 1855 году свою мать под Генуей) лично ознакомиться с манускриптом. Позднее вместе со всей своей коллекцией и замком Шантийи (сейчас — Музей Конде) он передал часослов в дар французскому государству. Именно герцог Омальский назвал имя первого владельца часослова — Жана Беррийского.

Впервые часослов был описан в 1857 году искусствоведом Берлинской библиотеки Густавом Ваагеном. В 1884 году директор Национальной библиотеки Франции Леопольд Делиль провёл его первое научное исследование. В каталоге рукописей Шантийи, подготовленном самим герцогом Омальским и вышедшем в 1900 году, «Великолепный часослов» удостоился отдельного очерка. В 1903 году вышло посвящённое часослову исследование профессора Гентского университета Жоржа Юлена де Лоо (нидерл. Georges Hulin de Loo), в котором автор предвосхитил некоторые атрибуции, предложенные позднее Лучано Беллози. В том же 1903 году Поль Дюрье сравнил «Великолепный часослов» с «Бревиарием Гримани» и выдвинул гипотезу о том, что часослов побывал в Нидерландах, а миниатюры его календарного цикла оказали влияние на развитие фламандской книжной миниатюры. В 1904 году Дюрье повторил свою гипотезу в монографии, посвящённой большим миниатюрам часослова. В книге Дюрье были опубликованы чёрно-белые репродукции миниатюр часослова.

В 1940 году вышли в свет цветные репродукции календарного цикла, а в 1943 году — миниатюры со сценами из жизни Иисуса. В цвете все миниатюры часослова были воспроизведены в 1969 году.

Стиль

Уже при беглом знакомстве с миниатюрами и декором часослова становится ясно, что в манускрипте представлены художественные тенденции двух разных эпох, на это обстоятельство обратил своё внимание ещё герцог Омальский. Всё созданное до 1416 года разительно отличается от выполненного в 1485 году Коломбом и художниками, работавшими с ним. В то время как Жан Коломб начал работу над часословом, стиль братьев Лимбург, являющийся непревзойдённой вершиной эпохи интернациональной готики, считался архаичным. Коломб, обладая собственным индивидуальным художественным почерком, не мог и не стремился следовать манере Лимбургов.

Братья Лимбург

Вероятно, конкретный вклад каждого из братьев в «Великолепный часослов» никогда не будет точно определён. Единственное документальное свидетельство об авторстве братьев — это инвентарь 1416 года, где «Поль с братьями» фигурируют в качестве создателей часослова. Из других документальных источников очевидно, что Поль ценился выше других братьев как художник и, возможно, был главой мастерской братьев Лимбург. До сих пор не известно, как была организована работа над часословом: кто разрабатывал общую концепцию, разделялся ли часослов по циклам и тетрадям между тремя братьями, или один из них изображал лица, второй — одеяния, третий — пейзажи и так далее. Существует гипотеза, что на определённом этапе работ братья разделили между собой миниатюры трёх циклов: Страстного, ежедневных служб и календарного. В пользу этой версии говорит и то, что все три цикла остались незавершёнными — работа над часословом была прервана внезапно. В каждом из циклов легко проследить индивидуальную манеру художника. Так, ежедневные службы были проиллюстрированы миниатюрами, высокими по качеству исполнения, но в них менее всего художественных новаций. Второй из братьев создал календарный цикл («Январь», «Апрель», «Май» и «Август», находящиеся в одной тетради), в котором мастерски отобразил жизнь придворных. Третий же, самый одарённый, является автором Страстного цикла, содержащего в том числе необычайно выразительные ночные сцены.

Исследователи обращают внимание на влияние античных и современных братьям Лимбург итальянских произведений искусства, проявляющееся в созданных ими миниатюрах. Отмечается, что фигуры коленопреклонённого Адама из «Грехопадения и изгнания из Рая» и воскрешённого Лазаря (fol. 171r), а также «Анатомический человек» имеют прообразы в античной скульптуре. Причём художникам совсем не обязательно было путешествовать в Италию, чтобы изучить эти образцы: в коллекциях вельмож того времени, охваченных манией собирательства, имелись многочисленные произведения классического искусства.

Архитектурные комплексы на миниатюрах («Процессия св. Григория», «Вход в Иерусалим») «Великолепного часослова» очень напоминают итальянские городские ландшафты. Аналогии с итальянскими произведениями искусства конца XIV — начала XV веков прослеживаются в «Принесении во храм» (исследователи отмечают сходство с фреской из Базилики Санта-Кроче во Флоренции), «Падении мятежных ангелов» (эту миниатюру сравнивают с луврской картиной «Падение ангелов», приписываемой одно время Наддо Чеккарелли), «Снятии с креста» (сходство Девы Марии с фигурой с картины «Снятие с креста» Андреа де Фиренци из Испанской капеллы, находящейся во флорентийской церкви Санта-Мария-Новелла).

Несмотря на то, что до настоящего времени остаётся неизвестным, работали ли три брата над миниатюрами совместно или отдельно над каждым циклом, историк искусства Миллард Мисс сделал попытку атрибутировать иллюстрации каждому из них. По мнению Мисса, из больших миниатюр девятнадцать созданы Полем, которого исследователь считает самым одарённым из братьев, четырнадцать — Жаном и восемь — Эрманом. Мисс выделил миниатюры, над которыми работали вместе: над одной Поль и Эрман, а над двумя другими — Поль и Жан. Однако атрибуции Мисса были подвергнуты критике сразу после выхода в свет его книги «Братья Лимбург и их современники» (1975). Свои сомнения высказал, например, Франсуа Авриль, куратор Национальной библиотеки Франции, который в рецензии на книгу Мисса отметил, что «привязки к конкретным именам основаны, прежде всего, на предположениях и не имеют под собой убедительных доказательств». Мисс предложил свою версию атрибуций иллюстраций часослова до появления гипотезы о существовании «Промежуточного мастера» и склонялся к тому, что самым талантливым из братьев Лимбург был Поль, опередивший своё время и предвосхитивший художественные открытия Яна ван Эйка и Робера Кампена. После признания большинством искусствоведов версии «Промежуточного мастера» образ братьев Лимбург предстаёт в новом свете. Художники высочайшего класса, они, несомненно, были «основательно укоренёнными в придворной жизни и зависящими скорее от интересов заказчика, нежели своих собственных».

Раймон Казель, отмечая, что стилевые различия между миниатюрами первого этапа очевидны, предпочёл атрибуцию, условно назвав художников «Лимбург A» (Поль?), «Лимбург B» (Эрман?) и «Лимбург C» (Жан?).

Жан Коломб и его мастерская

Коломб, скорее всего, находился под влиянием одного из самых талантливых миниатюристов того времени — Жана Фуке, но обладал собственным художественным почерком. Черты лиц персонажей на миниатюрах часослова, вышедших из мастерской Коломба, «более жёсткие и чётко выявленные». Большие иллюстрации обрамлены богато декорированными архитектурными мотивами в виде мраморных или позолоченных колонн. Действие разворачивается на фоне впечатляющих многоплановых пейзажей с далями, тающими в голубой дымке.

Коломбу приписываются 23 из 66 больших миниатюр часослова. Художник работал над листами, размеченными ещё на первом этапе создания часослова (до 1416 года), также он завершил миниатюры, начатые Лимбургами. Иногда, чтобы увеличить поле большой иллюстрации, Коломб закрашивал текст (две колонки по три-четыре строки), размещённый снизу, перенося его в другое место в сокращённом варианте. Для некоторых миниатюр Коломб делил лист на две части — верхнюю бо́льшую и нижнюю меньшую со сценой, контекстно связанной с основной композицией.

Декор манускрипта

Элементы декора часослова: вставки по краям больших миниатюр, инициалы с орнаментальными ответвлениями и портретными изображениями, построчные декоративные полосы — тоже создавались в две разные временные эпохи. Причём некоторые декоративные элементы, разработанные на первом этапе оформления, получили завершения уже в мастерской Жана Коломба (в основном это большие инициалы с портретами).

Художников, выполнявших оформление на первом этапе (до 1416 года), Миллард Мисс разделил по легко читаемым стилевым различиям и дал им условные имена: «Мастер сплетений», «Мастер сухой манеры», «Мастер веретён». Он же приписал обрамление и инициалы евангельских секвенций и канонических часов Марии «Мастеру Бревиария Иоанна Бесстрашного». Немногочисленные обрамления больших миниатюр сильно отличаются друг от друга; по сути, каждое из них — отдельный декоративный тип. Так, в обрамлении миниатюры «Благовещение» зрителю представлен «мир небесный»: ангелы во главе с Богом-Отцом; «Встреча Марии и Елизаветы» — картина «перевёрнутого мира» с фантастическими персонажами и сценами; «Чудесное умножение хлебов» — «мир природы», где реалистично выписанные дельфиниумы и улитки создают пышную раму. Но большей частью поля крупноформатных миниатюр остались пустыми. Только в единичных случаях они были заполнены позднее. Возможно, что уже в начале работы братья Лимбург отказались от создания обрамлений, подобных тем, что окружают миниатюры «Прекраснейшего (Брюссельского) часослова», или они не понравились заказчику. Так или иначе, но большинство миниатюр остались без декоративных бордюров, а мастера, работавшие над часословом позднее, не стали заполнять пустые поля.

Текст

Латинский текст расположен в двух колонках шириной по 48 мм каждая, содержащих 21 или 22 строки. Листы манускрипта разлиновывал чертёжник, оставляя места для больших и малых миниатюр. Затем к работе приступал каллиграф. Текст рукописи выполнен чёрными чернилами (лишь изредка использовались тёмно-коричневые) готическим шрифтом, ровным изящным почерком, свидетельствующим о высочайшем мастерстве каллиграфа. Возможно, это был мастер по имени Ивонне Ледюк (фр. Yvonnet Leduc), находившийся в 1413 году на службе у герцога Беррийского. Над манускриптом работали и другие каллиграфы: на листах 52v, 53rv, 54r основной текст написан одним почерком, а вспомогательный (антифоны, комментарии и т. п.) — другим. Тексты на листах 52v и 54r датируются 1485 годом и написаны светло-коричневыми чернилами.

Патриция Штирнеманн в тексте манускрипта различает руки пяти переписчиков: из них первый выполнил самую большую часть работы (с fol. 17 по fol. 204v). Второй из каллиграфов работал на третьем этапе создания рукописи, его рукой написан текст календаря. Третий переписчик заполнил тексты fol. 53r/v, четвёртый надписал наименования месяцев и цифры в миниатюре «Анатомический человек». Пятый переписчик выполнил текст fol. 52v и 54, над миниатюрами для которых работал Жан Коломб.

• 007 MS 65 F2.jpg

  Текст календаря (январь), fol. 1 (2-й каллиграф ?)

• Folio 52v - Prayer of David.jpg

  Псалом 122, Обращение к Господу в невыносимом бесчестии, fol. 52v (каллиграф Жана Коломба ?)

• 109 MS 65 F53.jpg

  Текст псалмов 123 и 124, fol. 53r (3-й каллиграф ?)

• 223 MS 65 F110.jpg

  Первая страница ежедневных служб, fol. 110 (1-й каллиграф ?)

Календарь и миниатюры «Времена года»

Наиболее прославленные изображения часослова — цикл «Времена года» из 12 миниатюр с изображением развлечений знати или крестьянских работ. Часословы традиционно начинались с календаря для того, чтобы читатель мог определить соответствие молитв определённым дням, дни недели, церковные праздники. Каждая миниатюра увенчивается полукругом (тимпаном), на котором изображена солнечная колесница, управляемая Фебом, соответствующие данному месяцу знаки зодиака и его градусы. В календаре указаны дни месяца, их продолжительность в часах и минутах, церковные праздники и имена святых, золотые числа, с помощью которых определялось место календарного года в метоновом цикле.

Иллюстрации цикла «Времена года» в данном манускрипте оказались новаторскими с точки зрения своей направленности, избранных тем для изображения, композиции, а также художественного и технического исполнения. На заднем плане большинства этих иллюстраций представлен либо один из замков герцога Беррийского, либо замки, принадлежавшие королю Франции. Исследователи обращают внимание, что по тематике иллюстрации календаря распадаются на две группы: в миниатюрах «Январь», «Апрель», «Май» и «Август» показаны сцены из жизни знати, в то время как темой миниатюр, посвящённых другим месяцам, стали традиционные сельскохозяйственные работы и занятия, соответствующие временам года. Примечательно, что четыре календарные миниатюры из первой группы находятся в одной тетради-кватернионе (первой) и уверенно атрибутируются братьям Лимбург. Эдмон Поньон называет одного из братьев Лимбургов, выполнившего миниатюры «Январь», «Апрель», «Май» и «Август», Куртуазным мастером (фр. le Courtois). В этих иллюстрациях щедро использованы позолота и яркие краски, архитектурные комплексы отодвинуты на задний план (занимая лишь его часть) и подёрнуты лёгкой дымкой. Примечателен выбор сюжетов. Например, для «Января» — изображение хозяина (здесь — герцога Беррийского), принимающего гостей, было традиционно для той эпохи. Но в данном случае создаётся впечатление, что именно Жан Беррийский, а не Бог, является центром поклонения.

Миниатюры «Февраль», «Июнь» и «Июль», по мнению Поньона, принадлежат кисти второго из братьев Лимбургов с условным именем Рустикальный мастер (фр. le Rustique, простой). Для него характерны особое «однообразное» положение ног у стоящих персонажей, обилие голубого цвета, тщательно выписанные детали архитектурных сооружений, изображённых более масштабно, чем на других иллюстрациях.

В миниатюрах «Март», «Октябрь» и «Декабрь» Поньон видит руку ещё одного мастера. Этот художник интересовался решением задачи построения перспективного изображения. Люди, животные, архитектурные постройки на его иллюстрациях отбрасывают тени. Подобно Рустикальному мастеру, Мастер теней (фр. Maître aux Ombres) выбирает сюжеты из жизни простых людей и исполняет их «с глубоким пониманием и сочувствием к их жизненным тяготам и нелёгкому труду». Вероятно, Мастер теней работал уже в другую эпоху: его персонажи одеты в костюмы середины XV века, определить его имя пока не представляется возможным.

Замок на миниатюре «Сентябрь», по мнению Поньона, мог выполнить Рустикальный мастер, а сцена сбора винограда принадлежит кисти Жана Коломба, женщина же в красной юбке имеет сходство с персонажами «Октября», по всей видимости, её рисовал Мастер теней. Возможно, он начал миниатюру, а продолжили её другие художники.

Кроме того, Поньон выделяет и Благочестивого мастера — третьего и последнего из братьев (фр. le Devot), его почерк схож с манерой Куртуазного мастера, однако имеет и отличия. Благочестивый мастер выполнил часть религиозных сцен (например, «Св. Иоанн на Патмосе», «Мученичество Св. Марка»).

В таблице представлены атрибуции миниатюр Календаря Мисса, Поньона и Казеля:

Месяц	Илл.	Атрибуции Мисса	Атрибуции Поньона	Атрибуции Казеля	Сюжет
Январь		Жан Лимбург	Куртуазный мастер	Лимбург B	Обмен подарками при дворе герцога Беррийского во время встречи Нового года. Он сидит во главе стола в синей одежде. В толпе гостей, предположительно, Лимбурги изобразили себя (двое в красных тюрбанах и перед ними один в белом). В тимпане миниатюры изображены Козерог и Водолей. Это единственная иллюстрация из всего цикла, где действие происходит только в интерьере. По мнению Сен-Жана Бурдена, на миниатюре представлено не празднование наступления Нового года, а завершение переговоров с англичанами в замке Жиак 6 января 1414 года.
Февраль		Поль Лимбург	Рустикальный мастер	Миниатюра написана после 1416 года	Рубка дров, интерьер сельского дома, пейзаж не идентифицируется. Окончательный вариант в некоторых деталях несколько отличается от первоначального подготовительного рисунка. Миллард Мисс ставит «Февраль» в один ряд с зимними пейзажами кисти Мастера Города дам (фр. Maître de La Cité des Dames) 1410 и 1419 годов (хранятся в Риме и Гааге), однако в сравнении с ними данная миниатюра представляется более развитой.
Март		Поль Лимбург, возможно, позднее — мастерская Коломба	Куртуазный мастер (ландшафт) и Мастер теней (фигуры)	Казель и Ратхофер согласны с предположением Беллози, что миниатюра выполнена после 1440 года	Пахота, сев, обработка виноградника. Место — замок Лузиньян в Пуату. На перекрёстке дорог стоит верстовой камень — «монжуа» (фр. Montjoie), над замковой башней Пуатвен летит фея Мелюзина в виде дракона, покровительница рода Лузиньянов.
Апрель		Жан Лимбург	Куртуазный мастер	Лимбург B	Пара молодожёнов обменивается кольцами в саду, в присутствии семьи и друзей. Предположительно (Жан Лоньон) изображено обручение внучки герцога Бонны д’Арманьяк и Шарля Орлеанского. Дамы рвут цветы для новобрачных. Место — замок Дурдан, владение герцога или Пьерфон. По версии Бурдена, на миниатюре изображена помолвка Марии Беррийской с Жаном Клермонским, состоявшаяся в 1400 году.
Май		Жан Лимбург	Куртуазный мастер	Лимбург B	Празднование первого майского дня. Процессия отправляется в лес, чтобы набрать ветвей и цветов. Место — замок в Риоме (фр. Riom), столице Оверни, владение герцога (?) или же Королевский дворец (фр. Palais de la Cité, ныне Дворец правосудия), Париж, с виднеющимися башнями Консьержери, Тур д’Орлож, Шатле (фр. Châtelet) и прочими постройками.
Июнь		Поль Лимбург и Жан Коломб	Рустикальный мастер	Середина XV века	Сенокос. Место — Париж, луг на островке Жюиф, рядом с Сите (теперь насыпь Нового Моста), видны замок Консьержери, Сент-Шапель.
Июль		Поль Лимбург	Рустикальный мастер	Промежуточный мастер	Жатва и стрижка овец. Место — ныне не существующий замок Пуатье (фр. Château de Poitiers) на берегу реки Клен в Пуату, владение герцога Беррийского.
Август		Жан Лимбург	Куртуазный мастер	Лимбург B и, вероятно, Промежуточный мастер, разработавший средний план	Соколиная охота, купание. Место — замок Этамп, владение герцога Беррийского, его донжон, называемый Гинетт, сохранился до наших дней.
Сентябрь		Поль Лимбург и Жан Коломб	Рустикальный мастер (?) — ландшафт, и Мастер теней (или Ж. Коломб) — фигуры	Братья Лимбург, нижняя часть — Жан Коломб или его мастерская	Сбор винограда. Место — замок Сомюр около Анже.
Октябрь		Поль Лимбург и Жан Коломб	Мастер теней	1440—1450 годы	Сев озимых. Место — поле напротив замка Лувр (теперь набережная Малаке). Вид от Отеля Нель (фр. Hôtel de Nesle), парижской резиденции герцога.
Ноябрь			Жан Коломб, тимпан с зодиакальными символами — братья Лимбург	Жан Коломб	Выпас свиней в лесу. Пейзаж — вымышленный, вероятно, вдохновлён видами Савойи, где работал художник.
Декабрь		Поль Лимбург	Мастер теней	1440—1450 годы	Охота. Место — дубовая роща вокруг Венсенского замка, владение герцога и место, где он родился.

Восемь больших миниатюр

Миниатюры «Анатомический человек» (fol. 14v), «Грехопадение и изгнание из Рая» (fol. 25v), «Встреча волхвов» (fol. 51v), «Поклонение волхвов» (fol. 52v), «Принесение во храм» (fol. 54v), «Падение мятежных ангелов» (fol. 64v), «Ад» (fol. 108r) и «План Рима» (fol. 141v) представляют собой отдельные листы, не принадлежащие никакой тетради. В 1904 году Поль Дюрье предположил, что эти миниатюры не предназначались для часослова, а являются самостоятельными произведениями, добавленными в манускрипт позднее. Они отличаются по размерам от других миниатюр рукописи, на их оборотных сторонах первоначально не предполагалось наличие текста, свободные поля некоторых из них не соответствуют пропорциям, принятым в рукописи. Некоторые миниатюры по тематике («Анатомия человека», «План Рима») не соответствуют изображениям, обычно включавшимся в часословы. В то же время имеются серьёзные отличия их друг от друга, каждая из них представляется самобытным художественным произведением. Среди историков искусства нет единого мнения, предназначались ли данные миниатюры для «Великолепного часослова» или нет. Так, Миллард Мисс считал, что они находились после смерти герцога в одной коробке вместе с разрозненными тетрадями часослова и, следовательно, предназначались для него. Однако в инвентаре 1416 года листы с большими миниатюрами отдельно не упоминаются, поэтому точно неизвестно, находились ли они в коробке с часословом.

Большинство этих произведений созданы под влиянием античных («Анатомия человека», «Райский сад», «Встреча волхвов» и «План Рима») и современных итальянских образцов («Принесение во храм», «Падение мятежных ангелов»), с которыми братья Лимбург могли познакомиться в коллекции герцога Беррийского. Причём влияние современной итальянской живописи проявилось в этих миниатюрах более ярко, чем во всех иллюстрациях часослова.

Анатомический человек

Миниатюра (её размер 249 × 194 мм, на обратной стороне листа отсутствует текст) помещена в конце календаря и иллюстрирует влияние созвездий на человека. Возможно, что источником вдохновения для художника стали книги по медицине и астрологии. Изображения человека, части тела которого связаны с одним из двенадцати знаков зодиака, известны по манускриптам того времени. В отличие от других подобных иллюстраций здесь человеческая фигура представлена дважды и окружена овалом (мандорлой) с изображением знаков зодиака.

Несомненно, что миниатюра выполнена по заказу Жана Беррийского: в её верхних углах помещены изображения его герба: три золотые лилии на голубом фоне, обрамлённые красным. В нижних углах расположены инициалы VE или UE. Их присутствие объясняется по-разному: это либо первые буквы девиза герцога «En Vous», либо первая и последняя буквы имени «Ursine» (святой, покровитель Берри), либо условное имя женщины, с которой у Жана была любовная связь во время пребывания в английском плену.

В четырёх углах листа размещены латинские надписи, поясняющие свойства каждого знака зодиака в соответствии с четырьмя свойствами (горячий, холодный, влажный или сухой), темпераментами и сторонами света. В левом верхнем углу значатся: Овен, Лев и Стрелец, горячий и сухой, холерический (темперамент), мужской (характер), восточный; в верхнем правом: Телец, Дева и Козерог, холодный и сухой, меланхолический, женский, западный; в левом нижнем: Близнецы, Водолей и Весы, горячий и влажный, мужской, сангвинический, южный; в правом нижнем: Рак, Скорпион и Рыбы, холодный и влажный, флегматичный, женский, северный. Миниатюра выполнена, вероятно, до 1416 года. Казель приписывает её «Лимбургу C», Мисс — Полю и Жану Лимбургам, однако атрибуции миниатюры братьям Лимбург небесспорны. Знаки зодиака на этой миниатюре выполнены тем же мастером, что и на тимпанах календарных миниатюр.

Грехопадение и изгнание из Рая

Миниатюра объединяет сразу четыре сцены: Змей в образе сирены протягивает Еве плод Дерева познания Добра и Зла; Ева предлагает плод Адаму; Бог наказывает Адама и Еву, которые изгоняются из Рая огненным херувимом, осознают свою наготу и прикрывают себя фиговыми листьями.

Исследователи отмечают сходство фигуры Адама, принимающего от Евы запретный плод, с античной статуей перса, хранящейся в Галерее канделябров (музеи Ватикана). Ещё один экземпляр этой скульптуры находится в музее Экс-ан-Прованса. Братья Лимбург уже изображали Адама в том же положении в «Нравоучительной Библии» Филиппа Смелого (fol. 3v).

В центре композиции — павильон-эдикула в готическом стиле над колодцем жизни. И павильон, и райские врата имеют много общего с барельефом дверей Баптистерия Сан-Джованни (во Флоренции) «Райские врата» Лоренцо Гиберти и, вероятно, создавались по схожим образцам. По версии Мисса, миниатюра — произведение Жана Лимбурга, Казель же приписывает её «Лимбургу C».

Позднее, при переплёте рукописи, «Грехопадение и изгнание из Рая» попало на один разворот с «Благовещением», начинающим цикл, посвящённый Деве Марии.

• 0 Gueriero persiano - Galleria dei Candelabri (Vatican).JPG

  Коленопреклонённый персидский воин, Галерея канделябров, Ватиканские музеи, inv 2794

• La tentation d'Adam - Bible moralisée de Philippe le Hardi - BNF Fr 166 f3v.jpg

  Искушение Адама, «Нравоучительная Библия», Национальная библиотека Франции, MS Fr 166, fol. 3v, 1402

• Gates IMG 4399.JPG

  Рельеф «Райские врата» баптистерия во Флоренции

Встреча волхвов

Эта миниатюра, включённая при переплёте рукописи в Часы Девы, нарисована на более плотном, чем остальные листы книги, пергамене. Относительно новый в европейском изобразительном искусстве сюжет взят из «Легенды о трёх святых волхвах» (1364—1375) Иоанна Хильдесхаймского. Каждый из волхвов возглавляет свой кортеж: три группы всадников встречаются у павильона (эдикулы или montjoye), над которым сияет Вифлеемская звезда. Волхвы в данном случае представляют не три различных континента, о чём говорится в «Золотой легенде», а три возраста человека. Каспара, самого молодого (группа вверху справа), сопровождают два темнокожих персонажа, как это традиционно представлялось в итальянской иконографии. Бальтазар (слева) и Мельхиор (справа), соответственно, люди среднего и пожилого возраста. Последний увенчан таким же головным убором, как и император Август, представленный на другой миниатюре «Великолепного часослова» (fol. 22). Роскошные свиты царей дополняются изображениями диких животных, среди которых есть и медведь — символ герцога Беррийского.

Некоторые историки видят связь между восточным обликом персонажей и появлением в миниатюре экзотических животных и визитом в Париж византийского императора Мануила Палеолога в 1400 году, свидетелями которого, возможно, были братья Лимбург. Изображение левого волхва — почти точная копия с реверса византийской медали, представляющей императора Константина верхом и приобретённой герцогом Беррийским в 1402 году у итальянского торговца, упоминание о ней содержится в одном из инвентарей герцога.

Город наверху слева, предположительно, упоминаемый в легенде Иерусалим, однако образцом для него послужили парижские архитектурные комплексы: Собор Парижской Богоматери, Сент-Шапель, а также, вероятно, часть дворца Сите — Консьержери. Возможно, таким образом автор миниатюры указывает на то, что Париж стал преемником исторического Иерусалима.

Поклонение волхвов

В правой части миниатюры изображены волхвы и их свита. Сняв короны, три волхва опустились на землю перед Марией, держащей на руках Христа: Мельхиор целует ногу младенца, Бальтазар по восточному обычаю (и так, как описано в книге Иоанна Хильдесхаймского) в знак поклонения распростёрся на земле, Каспар, преклонив колени, держит золотой кубок. Художник нетрадиционно объединил в одной иллюстрации сюжеты Поклонения волхвов, Благовестия пастухам (задний план) и Поклонения пастухов (группа персонажей за яслями), одновременно представив эпизоды Рождества и Епифании. Мария окружена женщинами в костюмах начала XV века. Город на дальнем плане, предположительно, Вифлеем, которому приданы черты Буржа.

Персонажи вокруг младенца Христа размещаются так же, как в сцене Поклонения волхвов на ретабло, которое в настоящее время хранится в Музее Маера ван ден Берга (Антверпен, inv.2, ок. 1395). Волхв, стоящий слева от Девы Марии на антверпенском ретабло, художником, выполнявшим миниатюру, был превращён в Иосифа. В руках он держит такой же образец ювелирного искусства: рог относительно редкой для той эпохи формы. Мисс приписывает «Поклонение волхвов» Полю Лимбургу, Казель предполагает, что миниатюру мог написать не тот же мастер, который создал «Встречу волхвов»: «Стиль Поклонения мягче, изящней, интимнее».

В настоящее время миниатюры «Встреча волхвов» и «Поклонение волхвов» расположены в часослове рядом, однако написаны они были на отдельных листах. Иллюстрации имеют одинаковую ширину (147 мм), но различаются по высоте и форме (расположению верхних полукружий, увеличивающих поле миниатюры). Первоначально на этом листе не предполагалось наличие каких-либо надписей, но в конце XV века его оборотная сторона была заполнена текстом, а малую миниатюру между колонками выполнил Жан Коломб.

Принесение во храм

В Евангелии от Луки принесение Иисуса во Храм (через сорок дней после рождения) соответствует очищению его матери. Лист с миниатюрой был помещён в Часы Девы в начале ноны, но также мог бы оказаться в Мессах литургического года, перед мессой к празднику Сретенья (fol. 203).

Дева держит Христа в своих руках, её сопровождают Иосиф и множество женщин. Служительница храма уже вступила на лестницу, свеча в её руке — знак Сретенья, пламя которой указывает на первосвященника, ожидающего младенца вверху. Она несёт двух голубей — искупительную жертву.

Размер иллюстрации 205×145 мм, изображение сдвинуто вверх, возможно, из-за того, что первоначально оно было написано на листе бо́льшей величины, который был обрезан при переплёте рукописи. По композиционному построению миниатюра близка к фреске Базилики Санта-Кроче (Флоренция) в капелле Барончелли, приписанной Мастеру капеллы Ринуччини (прежде атрибутировалась Таддео Гадди), — почти точно повторены лестница храма и облик некоторых персонажей. Один из рисунков из луврского собрания, по мнению немецкого историка искусства Харальда Келлера, мог послужить источником информации о флорентийской фреске для Лимбургов, однако эта гипотеза была поставлена под сомнение Миссом. Мисс приписывает авторство миниатюры Эрману Лимбургу, Казель отмечает, что она очень близка по стилю к иллюстрациям Поля («Лимбурга A»).

Падение мятежных ангелов

Лист с миниатюрой помещён в самом начале покаянных псалмов. Эпизод отсутствует в Ветхом Завете, однако упоминания о низвержении ангелов есть в нескольких книгах Нового Завета. Восстав против Бога, Люцифер терпит поражение и падает, увлекая за собой мятежных ангелов.

Бог восседает на троне в окружении сонма ангелов; в его левой руке — земная сфера, правая поднята в знак осуждения Люцифера. Небольшое число оставшихся верными ангелов сидят в креслах, неверные — падают вниз в воды океана — вскоре они превратятся в демонов. Небесное воинство, закованное в латы, стоя на облаках, разделяющих небо и землю, гонит мятежников. Люцифер уже на дне, он не утратил свою корону, атрибуты ангела и столу — здесь он предстаёт антиподом Бога.

Эта иконография, очень редкая в часословах, могла быть заимствована из алтарных образов. Так, Мишель Лаклот указал как на один из источников сюжета алтарь из Лувра, датируемый 1340—1345 годами и происходящий из Сиены. Автор образа — анонимный художник, названный Мастером мятежных ангелов. Отличие между этой картиной и миниатюрой в том, что на первой падшие ангелы уже превратились в демонов, тогда как на иллюстрации из часослова они ещё сохраняют прежний вид. Мисс атрибутирует «Падение мятежных ангелов» Полю Лимбургу, Казель — «Лимбургу C».

Ад

Эта миниатюра завершает раздел поминальных молитв. Сюжет восходит к тексту середины XII века (лат. Vita Tundale), описывающему видение ирландского монаха Тундала, с описанием Ада, ставшим популярным в Средневековье.

В центре миниатюры на большой решётке над огненной ямой лежит Сатана. Из его пасти вырывается столб пламени, в который он швыряет души грешников. Три демона раздувают огонь под решёткой огромными мехами. Другие терзают души проклятых, среди которых есть и служитель церкви, узнаваемый по его облачению и тонзуре, и бросают их в огненную яму.

По мнению Мисса, считавшего, что восемь больших миниатюр изначально создавались для часослова, место этого листа, возможно, должно было быть после праздника Троицы и до малой поминальной службы (то есть между 113 и 114 листами). Мисс приписывает иллюстрацию Жану Лимбургу. По предположению Казеля, «Ад», судя по его размерам, не входил в корпус миниатюр «Великолепного часослова». Казель считает автором «Ада» «Лимбурга C».

План Рима

Лист с миниатюрой круглой формы (диаметром 190 мм) вставлен между ежедневными службами и Страстным циклом. Какой-либо очевидной связи с этой частью рукописи у иллюстрации нет; возможно, она была предназначена для праздников в честь апостолов Петра и Павла, принявших мученическую смерть в Риме. План города представлен с высоты птичьего полета и ориентирован так, что север находится внизу, а юг — наверху. Античные и христианские памятники Рима расположены произвольно, жилые кварталы не обозначены, в центре города — Капитолий.

Древняя традиция создания карт круглых форм продолжалась и в Средневековье. Обыкновенно так представлялись карты мира, реже — городские планы. Герцог Беррийский обладал несколькими подобными картами.

Существуют несколько произведений, подобных этому плану. Миниатюра очень похожа на фреску Таддео ди Бартоло в Палаццо Публико (Сиена) из серии фрески Аллегорий и рисунков из римской истории (1413—1414). Мисс обнаружил другой, отличающийся большим числом памятников, план Рима из рукописи «О заговоре Катилины» Саллюстия (атрибутируется Мастеру Орозия и датируется 1418 годом, хранится в частной коллекции). Однако Мисс не считает, что этот план имеет прямое отношение к «Великолепному часослову»: скорее всего, миниатюра создавалась под влиянием промежуточных произведений, не дошедших до наших дней. Другой план Рима, близкий к иллюстрации из «Великолепного часослова», находится в рукописи XIV века Compendium францисканца Паолино да Венеции (Венеция, Библиотека Марчиана, Ms. Zanetti lat 399, fol. 98).

По одной из версий, в центре плана на Капитолии изображена церковь Санта-Мария-ин-Арачели: она построена на месте, где, по легенде, перед императором Августом появилась Дева Мария с младенцем. Сцена явления Марии императору встречается в Часослове маршала Бусико (Париж, Музей Жакмар-Андре, Ms.1311), в «Прекрасном часослове» (fol. 26v) и в самом «Великолепном часослове» (fol. 22r). Герцог восхищался Августом и любил, когда его сравнивали с этим римским императором. Мисс атрибутирует миниатюру Жану Лимбургу, Казель — «Лимбургу C».

Полное содержание «Великолепного часослова»

Сокращения и пометки:

• (Рекламанта) — в соответствующей тетради имеется неоконченная фраза, продолжение которой находится в следующей тетради
• (Рекламанта без окончания) — в тетради есть неоконченная фраза, её продолжение отсутствует
• В круглых скобках после названий миниатюр указаны номера разворотов и положение миниатюры:

  v — verso (левая часть разворота)

  r — recto (правая часть разворота)

  (39va) — малая миниатюра на левой стороне разворота 39 в первой колонке

  (39vb) — малая миниатюра на левой стороне разворота 39 во второй колонке

• Жирным шрифтом выделены названия миниатюр, представленных в колонке «Иллюстрация»

Тетрадь	Лист	Количество листов в тетради		Содержание	Иллюстрация	Миниатюры и их расположение
		Двойных	Добавленные (утраченные)
1	1—8	4+2		1. Календарь		Цикл «Времена года» 8 больших миниатюр, все — на левой стороне разворота
2	9—12	2				Цикл «Времена года» 4 большие миниатюры, все — на левой стороне разворота
3	13—16	2		Конец календаря (13r)		«Анатомический человек» (14v)
4	17—24	4		2. Евангельские секвенции 3. Молитвы к Деве Марии (с 20r)		«Иоанн на Патмосе» (17r) «Мученичество святого Марка» (19v) 5 малых миниатюр: «Святой Лука» (?) (18v); «Святой Матфей» (?) (18r); «Мария», «Сивилла», «Император Август» (22r)
5	25	1	-1			«Грехопадение и изгнание из Рая» (25v)
6	26—33	4		4. Молитвы к Деве Марии Начало утрени		«Благовещение» (26r) 7 малых миниатюр: «Пророчество Давида о пришествии Христа» (26v); «Христос надо всем живущим» (27v); «Пророчество Давида о проповедях апостолов» (28r); «Перенесение во храм Ковчега Завета» (29r); «Мистическое обручение Христа и Церкви» (31r); «Сыновья кореевы благодарят Господа за своё спасение» (32r); «Церковь воинствующая и торжествующая» (32v)
7	34—41 (рекламанта)					«Крещение блаженного Августина» (37v), «Встреча Марии и Елизаветы» (38v) 8 малых миниатюр: «Христос-Судия» (34r); «Воскресение мёртвых на Страшном суде» (34v); «Возведение Храма» (35v); «Христос — Царь небесный» (39r); «Молящийся Давид» (39va); «Сон Давида о Воскресении» (39vb); «Три отрока в печи огненной» (40v); «Бог творения» (41v)
8	42—49 (рекламанта)	4		Начало примы		«Рождество» (44v), «Благовестие пастухам» (48r) 7 малых миниатюр: «Пророчество Захарии» (43v); «Царь-псалмопевец Давид» (45r); «Победа Мессии» (45v); «Давид молит Господа о помощи» (46v); «Давид в молитве» (48v); «Освобождение плененных» (49r); «Давид созерцает возведение Храма» (49v)
9	50—58 (рекламанта)	2	5	Начало сексты		«Встреча волхвов» (51v), «Поклонение волхвов» (52r), «Принесение во храм» (54v) «Бегство в Египет» (57r)
10	59—67 (рекламанта)	4	1	5. Покаянные псалмы (начало с 65r)		«Коронование Марии» (60v) 6 малых миниатюр: «Встреча Марии и Елизаветы» (59v); «В страшной опасности» (61r); «Молитва о счастливом возвращении» (61v); «Надежда в утеснении» (62r); «Счастье — в довольстве малым» (62v); «Принесение во храм» (63r) «Падение ангелов» (64v) 4 малые миниатюры: «Молитва о смертельной опасности» (65r), «Нафан обвиняет Давида» (65v); «Жалоба в утеснении» (66v); «Давид и Урия» (67v)
11	68—75 (рекламанта)	4		6. Литании всех святых (с 72r) 7. Служба Кресту (с 75r)		3 малые миниатюры: «Иерусалим в опасности» (68v); «Покаянная молитва» (70r); «Призыв о помощи в утеснении врагами» (70v) «Процессия святого Григория» (71v/72r) «Христос Страстотерпец» (75r)
12	76—83 (рекламанта)	4		8. Богослужение Святому Духу (с 79r) 9. Поминальная служба (с 82r) Начало вечерни		«Сошествие Святого Духа» (79r) «Иов на гноище» (82r)
13	84—91 (рекламанта)	4		Начало первой ноктурны Начало второй ноктурны		«Погребение Раймона Диокре» (86v) «Смерть-всадник» (90v) 4 малые миниатюры: «Благодарность Господу за помощь» (84r); «Счастье в доверии Богу» (85r); «Молитва о защите» (88r); «Преданность Господу» (91v)
14	92—99 (рекламанта)	4				«Победа царя Давида» (95r) 3 малые миниатюры: «Благая уверенность в Боге» (92v); «Благодарность за сохранение от проклятия» (96r); «В тоске по Господу» (97v)
15	100—107	4		Начало лауд		«Раскаяние царя Давида» (100v) 2 малые миниатюры: «Благодарность за дары Господни» (101v); «Благодарственная песнь Езекии» (103v)
16	108	1	-1			«Ад» (108r)
17	109—116 (рекламанта)			10. Ежедневные службы а) Воскресенье (почитание Святой Троицы) б) Понедельник (поминовение умерших)		«Крещение» (109v) «Чистилище» (113v)
18	117—124 (рекламанта)			с) Вторник (почитание Святого Духа)		«Прощание апостолов» (122v)
19	125—132 (рекламанта)	4		д) Среда (общение святых) е) Четверг (таинства)		«Собор всех святых» (126r) «Таинство причастия» (129v)
20	133—140	4		ж) Пятница (поклонение Святому Кресту) з) Суббота (почитание Девы Марии)		«Обретение Святого Креста» (133v) «Введение во храм» (137r)
21	141	1	-1			«План Рима» (141v)
22	142—143	2	-2	11. Богослужение Страстей Господних		«Взятие Христа под стражу» (142v) «Иисус на пути к дому своих судей» (143r)
23	144—149	3	2	Начало примы Начало терции		«Бичевание Христа» (144r) «Иисус покидает преторию» (146v) «Несение Креста» (147r) 1 малая миниатюра: «Самоубийство Иуды» (147v)
24	150—157 (рекламанта без окончания)	4		К сексте Начало ноны Начало вечерни		«Распятие» (152v), «Смерть Иисуса» (153r) «Снятие с креста» (156v), «Положение во гроб» (157r) 3 малые миниатюры: «Богооставленность в смертельной угрозе» (150r); «Превосходящий враг» (153v); «В тени крыл Твоих» (157v)
25	158—165 (рекламанта)			12. Мессы литургического года а) Третья рождественская месса б) Первое воскресенье поста в) Второе воскресенье поста		«Рождественская месса» (158r) «Искушение Христа» (161v) «Исцеление дочери хананеянки» (164r)
26	166—173 (рекламанта)			г) Третье воскресенье поста д) Четвёртое воскресенье поста е) Страстное воскресенье ж) Вербное воскресенье		«Исцеление бесноватого» (166r) «Чудесное умножение хлебов» (168v) «Воскрешение Лазаря» (171r) «Вход в Иерусалим» (173v)
27	174—181 (рекламанта)	4		Вербное воскресенье (продолжение)
28	182—189 (рекламанта без окончания)	4		з) Пасха и) Вознесение Христа к) Духов день л) Праздник Троицы м) Праздник Тела Христова		«Воскресение» (182r) «Вознесение» (184r) 1 малая миниатюра: «Троица» (186r) 1 малая миниатюра: «Логос, благословляющий мир» (188r)
29	190—197 (рекламанта)	4		н) Вознесение Марии о) Месса Марии п) Воздвижение креста р) День архангела Михаила с) Собор всех святых		1 малая миниатюра: «Мадонна с младенцем» (191v) «Воздвижение креста Господня» (193r) «Битва архангела Михаила с драконом» (195r) 1 малая миниатюра: «Благословение папы» (197r)
30	198—202 (рекламанта)	3	-1	Собор всех святых (продолжение) т) Праздник поминовения душ у) Праздник апостола Андрея ф) Сретенье		1 малая миниатюра: «Заупокойная месса» (199v) «Мученичество святого Андрея» (201r)

В манускрипте отсутствуют утреня и лауды (около 15 листов), а также вечерня и повечерие богослужения Страстей Господних (fol. 142). Псалом вечерни в конце 24 тетради не имеет продолжения (утрачены приблизительно три двойных листа), отсутствует завершение псалма 80 (fol. 189v) в 28 тетради.

Другие часословы герцога Беррийского, над которыми работали братья Лимбург

• «Прекрасный часослов герцога Беррийского» (фр. Les Belles Heures), ок. 1409 года. Собрание The Cloisters Музея Метрополитен, Нью-Йорк.
• «Малый часослов герцога Беррийского» (фр. Les Petites Heures de Jean de Berry). Начат в 1372 году Жаном ле Нуаром, продолжен Жакмаром де Эсденом. Закончен в 1390 году, Лимбургами выполнена одна миниатюра (Национальная библиотека Франции, Париж, Ms. Lat.18014).
• «Турино-Миланский часослов» (фр. Les Très Belles Heures de Notre-Dame) или «Прекрасный часослов Богоматери». Часть рукописи хранится в Национальной библиотеке, Париж, MS: Nouvelle acquisition latine 3093; ещё одна — в Музео Цивико д’Арте Антико, Палаццо Мадама, Турин. Начат в 1382 году и связан с именами не только Лимбургов, но и Яна ван Эйка и Жана Пюселя. Братья Лимбург выполнили для него 3 миниатюры.

Литература

• Казель Р., Ратхофер И. Роскошный часослов герцога Беррийского / Предисловие У. Эко. — М.: Белый город, 2002. — 248 с. — 2000 экз. — ISBN 5-7793-0495-5.
• Стародубова В. Братья Лимбурги. — М., 2002. — ISBN 5-7793-0550-1.
• Bellosi L. [books.google.ru/books?id=3jA9YnJaDGcC&dq=Come+un+prato+fiorito:+studi+sull%27arte+tardogotica&hl=ru&source=gbs_navlinks_s Come un prato fiorito: studi sull’arte tardogotica]. — Editoriale Jaca Book, 2000. — 339 p. — ISBN 88-16-40433-7.
• Bourdin S-J. Analyse des Très Riches Heures du duc de Berry : identification des personnages figurant dans le calendrier. — Dourdan: Imprimerie H . Vial, 1982.
• Hattinger F. Les très riches heures du Duc de Berry. — 1976.
• Durrieu P. Les Très Riches Heures de Jean de France, duc de Berry. — Plon, 1904. — 261 p.
• Dückers R., Roelofs P. The Limbourg Brothers : Nijmegen Masters at the French Court 1400-1416. — Anvers: Ludion, 2005. — 447 p. — ISBN 90-5544-596-7.
• Meiss M. French Painting in the Time of Jean de Berry. The Late XIVth Century and the Patronage of the Duke. — London — New York, 1967. — Vol. I.
• Meiss M. French Painting in the Time of Jean de Berry. The Boucicaut Master. — London — New York, 1968. — Vol. II.
• Meiss M. French Painting in the Time of Jean de Berry. The Limbourgs and their Contemporaries. — London — New York, 1974. — Vol. III.
• Panofsky E. Les Primitifs flamands. — Hazan, 2003. — P. 124—134. — 880 p. — (Bibliothèque Hazan). — ISBN 2850259039.
• Papertiant G. Les Très riches Heures du duc de Berry (фр.) // Revue des Arts. — 1952. — N^o II. — P. 52—58.
• Pognon E. Les Très Riches Heures du Duc de Berry. — Geneva: Liber, 1987.
• Reynolds C. The ‘Très Riches Heures’, the Bedford Workshop and Barthélemy d’Eyck // Burlington Magazine. — Т. 147, № 1229, août 2005. — P. 526—533.
• Stirnemann P. Combien de copistes et d’artistes ont contribué aux Très Riches Heures du duc de Berry? // Elisabeth Taburet Delahaye, La création artistique en France autour de 1400. — École du Louvre, 2006. — P. 365—380. — (Rencontres de l’école du Louvre). — ISBN 2-904187-19-7.

Ссылки

• Стародубова В. [www.istina.religare.ru/article28.html Миниатюры братьев Лимбургов для «Великолепного часослова герцога Беррийского»]
• [www.christusrex.org/www2/berry/index.html Весь часослов онлайн] (англ.)
• [www.chateaudechantilly.com/domaine-de-chantilly/bibliothèque-et-archives-château/chefs-doeuvre/très-riches-heures-du-duc-de-ber На официальном сайте Музея Конде] (фр.)
• [www.chateaudechantilly.com/domaine-de-chantilly/bibliothèque-et-archives-château/chefs-doeuvre/très-riches-heures-du-duc-de-ber Très riches heures du duc de Berry : mois de mai] (фр.). Le musée Condé. Проверено 30 июля 2012. [www.webcitation.org/69ioHS9rj Архивировано из первоисточника 6 августа 2012].
• [archive.wikiwix.com/cache/?url=www.chateaudechantilly.com/pdf/DPresse-22.pdf&title=Les%20Tr%C3%A8s%20Riches%20Heures%20du%20duc%20de%20Berry%20et%20l%27enluminure%20en%20France%20au%20XVe Exposition du mercredi 31 mars au lundi 2 août 2004] (фр.). Le musée Condé. Проверено 30 июля 2012.

Искусство   Средневековье   Франция

Отрывок, характеризующий Великолепный часослов герцога Беррийского

– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но «не государя императора, как говорят на официальных обедах, – сказал он, – а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»
– Коли мы прежде дрались, – сказал он, – и не давали спуску французам, как под Шенграбеном, что же теперь будет, когда он впереди? Мы все умрем, с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть, я не так говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровье Александра первого! Урра!
– Урра! – зазвучали воодушевленные голоса офицеров.
И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленно и не менее искренно, чем двадцатилетний Ростов.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.
– Ребята, за здоровье государя императора, за победу над врагами, урра! – крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…
– Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю…
– Нет, не понимаешь!
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.


На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с полдня 19 го числа началось сильное хлопотливо возбужденное движение, продолжавшееся до утра следующего дня, 20 го ноября, в который дано было столь памятное Аустерлицкое сражение.
До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов, загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом 80 титысячная масса союзного войска.
Сосредоточенное движение, начавшееся поутру в главной квартире императоров и давшее толчок всему дальнейшему движению, было похоже на первое движение серединного колеса больших башенных часов. Медленно двинулось одно колесо, повернулось другое, третье, и всё быстрее и быстрее пошли вертеться колеса, блоки, шестерни, начали играть куранты, выскакивать фигуры, и мерно стали подвигаться стрелки, показывая результат движения.
Как в механизме часов, так и в механизме военного дела, так же неудержимо до последнего результата раз данное движение, и так же безучастно неподвижны, за момент до передачи движения, части механизма, до которых еще не дошло дело. Свистят на осях колеса, цепляясь зубьями, шипят от быстроты вертящиеся блоки, а соседнее колесо так же спокойно и неподвижно, как будто оно сотни лет готово простоять этою неподвижностью; но пришел момент – зацепил рычаг, и, покоряясь движению, трещит, поворачиваясь, колесо и сливается в одно действие, результат и цель которого ему непонятны.
Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колес и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений этих 1000 русских и французов – всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга этих людей – был только проигрыш Аустерлицкого сражения, так называемого сражения трех императоров, т. е. медленное передвижение всемирно исторической стрелки на циферблате истории человечества.
Князь Андрей был в этот день дежурным и неотлучно при главнокомандующем.
В 6 м часу вечера Кутузов приехал в главную квартиру императоров и, недолго пробыв у государя, пошел к обер гофмаршалу графу Толстому.
Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют с ним тон людей, знающих что то такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось поговорить с Долгоруковым.
– Ну, здравствуйте, mon cher, – сказал Долгоруков, сидевший с Билибиным за чаем. – Праздник на завтра. Что ваш старик? не в духе?
– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
– Хорошо, хорошо, – сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
– Еще успеем, ваше превосходительство, – сквозь зевоту проговорил Кутузов. – Успеем! – повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и сморщившись оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что то. «Верно, в котором часу они выехали», подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.