Первосвященник
Первосвяще́нник (ивр. הַכֹּהֵן הַגָּדוֹל, ха-коэн ха-гадол; иногда сокращенно ивр. הַכֹּהֵן, ха-коэн) — в иудаизме — священнослужитель, возглавлявший службу в Скинии, затем в Первом и Втором Иерусалимском храме. К первосвященникам, как и к царям, применялся эпитет машиах («помазанник», Мессия), так как посвящение в этот сан сопровождалось помазанием елеем (Лев. 4:3,5,16 и др.).
Содержание
В Ветхом Завете
В Библии в качестве первосвященника впервые упоминается царь Салимский Мелхиседек (Быт. 14:18). Позже, при Исходе из Египта, Бог избрал Аарона, брата Моисея, и лишь его потомки по мужской линии имели законное право занимать этот пост (как и быть священниками вообще). Первосвященник времён царей Давида и Соломона Садок (Цадок) был родоначальником династии первосвященников (Цадокиды), занимавших этот пост (возможно, с перерывами) вплоть до прихода к власти Хасмонеев. Позже династия трансформировалась в секту саддукеев. Институт ветхозаветного первосвященничества перестал существовать со времён разрушения Иерусалимского храма.
I. Должность первосвященника давалась, как правило, пожизненно и переходила по наследству к старшему сыну. Первым первосвященником израильского народа был Аарон, его наследниками стали сначала Елеазар, а затем Финеес (Чис. 20:26; Втор. 10:6; Суд. 20:28). До Илии или начиная с него этот пост по неустановленной причине перешёл к роду Ифамара, младшего сына Аарона (1Цар. 1:9; 1Пар. 24:1-6). Во времена Давида его совместно занимали Авиафар и Садок. Однако после того как Соломон сослал Авиафара в Анафоф, эта должность, начиная с Садока, стала исключительно привилегией потомков Елеазара (3Цар. 2:26,35).
II. Первосвященник назван в Библии «священником» (Исх. 29:30), «помазанным священником» (Лев. 4:3, 5:16) или великим священником «из братьев своих, на голову которого возлит елей помазания, и который освящён, чтобы облачаться в священные одежды» (Лев. 21:10). Описание священных одежд, которые Моисей повелел изготовить для Аарона, дано в Исх. 28:2-39. Одежды состояли из наперсника, ефода, верхней ризы, льняного тканого хитона (нижней одежды), головного убора (кидара) и пояса, который, согласно преданию, был очень длинным. Видимо, ефод служил прежде всего для закрепления и ношения наперсника. Верхняя риза не имела рукавов и, вероятно, была длиной до пят. Её подол был украшен гранатами, сделанными из разноцветных шерстяных нитей, и золотыми бубенчиками. Под ризой священник носил хитон с рукавами, который также был длиной до пят. Верхняя риза была сделана из голубой шерсти и надевалась поверх хитона, но под ефод. Её надевали через голову, горловину обшивали тканым кантом, «подобно отверстию брони» (Исх. 28:31). В Исх. 39:22 есть указание на то, что верхняя риза была тканой. Гранаты на подоле должны были напоминать первосвященнику о заповедях (см. Чис. 15:38-41), которые надлежало соблюдать и ему, а звон бубенцов, согласно Исх. 28:35 (ср. ст. 43), — о том, что священник мог без опасности для жизни приближаться к Господу, когда был одет точно в соответствии с Его предписаниями. Предположение, что звук бубенцов должен был разгонять злых духов, не находит подтверждения в Библии. Верхняя риза имела назначение указывать как её носителю, так и Господу на славу, величие и святость первосвященника. На кидаре первосвященник носил укреплённую на голубом шнуре пластинку из чистого золота[en] (Циц), на которой было выгравировано «Святыня Господня» (ивр. קדש לה', Кадош ЛеАшем). Пластинка всегда прикрывала лоб Аарона и всех последующих первосвященников (Исх. 28:36-38). Эта золотая пластинка должна была возместить несовершенство святых даров народа. Но прежде всего первосвященник был отмечен ею как освящённая собственность Господа. Кидар первосвященника, вероятно, представлял собой свитый из ткани тюрбан и отличался от головных уборов остальных священников названием. В великий день искупления первосвященник должен был надевать хитон, нижнее платье, пояс и кидар, изготовленные только из льняной ткани (Лев. 16:4).
III. Должность первосвященника была весьма почетной и передавалась по наследству. К первосвященнику предъявлялись особо строгие требования в отношении обрядовой чистоты (Лев. 21:10-15). Даже в случае смерти отца или матери он, в отличие от остальных священников, не имел права осквернить себя прикосновением к умершему. Ему запрещалось обнажать в знак траура голову и раздирать одежду, что позволялось другим священникам (Лев. 10:6). В это время первосвященник не должен был покидать святилище (ст. 7). Первосвященник не мог жениться на вдове или на отверженной, он имел право взять в жены только израильтянку-девственницу, в то время как остальным священникам не возбранялось жениться на вдовах.
IV. Обязанностью первосвященника было присматривать за всем, что касалось храма, богослужения и священства. Он должен был приносить жертвы как за свои грехи (Лев. 4:3-12), так и за грехи всего народа (ст. 13-21); ему полагалось совершать предписанные жертвоприношения в День искупления (гл. 16). Кроме того, в особо ответственных случаях первосвященник должен был испрашивать волю Господа при помощи урима и туммима (Лев. 8:8). Первосвященник мог исполнять любые священнические обязанности и позднее стал приносить жертвы по случаю субботы, новолуния и больших праздников. Во время вавилонского плена (587—538 гг. до Р. Х.) обязанности первосвященника не исполнялись. В послепленное время институт первосвященства был восстановлен. Первосвященник стал пользоваться все возрастающим авторитетом и властью, поскольку царей в Израиле тогда не было. Впоследствии Хасмонеи, маккавейские цари-священники, объединяли власть царя и первосвященника в одном лице; это продолжалось до тех пор, пока Иудея сохраняла при них свою независимость. Во времена Иисуса первосвященник председательствовал в синедрионе и в политическом плане являлся верховным вождем народа, правда, подконтрольным оккупационным римским властям.
В Новом Завете
Согласно Евр. 5:5, Христос считается истинным первосвященником Церкви Божьей. В отличие от ветхозаветных первосвященников, каждый год приносивших жертвы за грехи народа, Христос однажды и навсегда взял на Себя человеческие грехи и примирил людей с Богом (Евр. 9:25-28; ср. Ис. 53:11; Ин. 1:29; 1Пет. 2:24), войдя в небесное святилище (Евр. 9:24).
Первосвященником христиане называют Иисуса Христа.
См. также
Напишите отзыв о статье "Первосвященник"
Ссылки
- [mesto.org.il/2012-07-01-06-52-44/1269-2013-11-05-11-23-56 Рамбам о Первосвященнике]
- [mesto.org.il/2012-07-01-06-52-44/1373-rambam9 Рамбам об одеждах Первосвященника]
Отрывок, характеризующий Первосвященник
– Мне сказали, что ты велел закладывать, – сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), – а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, – прибавила она как бы в объяснение такого вопроса.Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.
– А где Lise? – спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
– Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre! Que! tresor de femme vous avez, [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,] – сказала она, усаживаясь на диван против брата. – Она совершенный ребенок, такой милый, веселый ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.