Золотая легенда

«Золотая легенда» (лат. Legenda Aurea) — сочинение Иакова Ворагинского, собрание христианских легенд и занимательных житий святых, написанное около 1260 г. Одна из самых любимых книг Средневековья, в XIV—XVI вв. стоявшая на втором месте по популярности после Библии.

Сложение «Золотой легенды»

«Золотая легенда» была составлена доминиканцем Иаковом Ворагинским, епископом Генуи, частично по письменным источникам, частично на основе фольклорных преданий.

В качестве литературного материала использовались как канонические, так и популярные апокрифические Евангелия, к примеру От Никодима; истории из «Житий святых отцов» Иеронима, «Церковной истории» Евсевия, «Зерцала исторического» Винсента из Бове, труды Амбросия Медиоланского, Альберта Великого, Иосифа Флавия, Григория Турского, Иоанна Кассиана, Кассиодора и многие средневековые произведения. Всего выявлено более 130 использованных им текстов, хотя для многих историй определить источник, откуда Яков Ворагинский взял тот или иной сюжет, не удалось: кроме пересказа текстов старых авторов, он добавил множество легенд и сказаний, взятых им из устных рассказов. Эта компиляция создавалась автором без какого-либо критического подхода. Из редакций житий выбирались не наиболее достоверные версии, а наиболее занимательные.

К примеру, история Понтия Пилата изложена так: «некий король соблазнил дочь мельника Атуса по имени Пила. Родив внебрачного ребёнка, она дала ему имя „Пилат“, составленное из имени своего отца и своего. Уже в раннем детстве Пилат убил своего сводного брата, законного наследника, и вскоре был отослан в Рим. Там он подружился с сыном французского короля, но убил и его. Впоследствии Пилат был назначен правителем на „остров Понт“ (отсюда его прозвание „Понтийский“). Жестокостью своего правления он привлек к себе симпатии царя Ирода, и тот сделал Пилата наместником Иудеи». Обо всем этом, пишет Яков Ворагинский с оговоркой, мы читаем в одной повести, по-видимому, не вполне достоверной.

В частности, именно из «Золотой легенды» пошли рассказы о том, что Мария Магдалина была блудницей, а волхвы — не простыми магами, а загадочными восточными царями Каспаром, Мельхиором и Бальтазаром.

Первоначально книга содержала 180 житий наиболее почитаемых католических святых, на протяжении последующих столетий она дополнялась. Всего в «Золотую легенду» входят рассказы о приблизительно двухстах святых, включая апокрифические рассказы о деве Марии и Иисусе Христе, несколько эпизодов из жизни ветхозаветных персонажей с занимательным пересказом Священной истории, а также толкования литургического года и смысла церковных праздников. Вероятно, «Золотая легенда» была задумана именно как книга для священнослужителей, с последовательным изложением церковных праздников и приведением житий святых в соответствии с церковным календарём.

Название, данное автором — «Legenda Sanctorum» (Святые Сказания), через некоторое время в народной традиции превратилось в «Legenda Aurea», то есть «Золотая», получив это прозвание за свои высокие достоинства. Другое название «Historia Lombardica» — так как также там освещались некоторые эпизоды из жизни лангобардов.

Жанр

«Золотая легенда» принадлежала к ряду многочисленных сводных сборников легенд на латинском языке, возникавших в Европе в XIII—XV вв., имевших духовно-нравственный характер и рассчитанных на широкий круг читателей. История и доктрины христианства в книге изложена упрощённо и схематизированно, но при этом в весьма искренней и выразительной манере, благодаря чему легенды подчас воспринимаются как сказки. Дополнительная особенность книги вытекает из мировоззрения средневекового человека: чудесное и реальное не разделяются, чудеса ощущаются как часть повседневной жизни.

Стиль книги, напоминающий конспект благодаря обилию использованных источников, выражается ещё и в другом: хотя в ней собрано огромное количество сведений, но почти полностью отсутствуют какая-либо авторская интерпретация, мораль или выводы. При сравнении с первоисточниками легенд у Якова Ворагинского почти всегда налицо упрощение, его занимают стойкость святых, их вера и чудеса, но не их человеческая природа, характер или путь духовного становления. Характерная черта рассказчика: время от времени Яков Ворагинский может упомянуть о недостоверности рассказанной им истории или о том, что к ней «нельзя относиться серьёзно».

По сути компилятивная, «Золотая легенда» благодаря своей занимательности и насыщенности деталями явилась энциклопедией средневековой жизни, что дает возможность таким исследователям как Ле Гофф опираться на неё при восстановлении быта XIII—XIV вв.

Популярность и критика

Популярность книги в средневековье была невероятной. Она входила в число наиболее часто переписываемых рукописей (до наших дней дошло более тысячи копий). А с распространением книгопечатания в 1450-х гг. уже к 1500 г. она выдержала 74 латинских издания; были выполнены 3 перевода на английский, 5 на французский, 8 на итальянский, 14 на нижненемецкий и 3 на верхненемецкий языки, не говоря уж об испанском, каталанском, провансальском, голландском, польском и чешском вариантах. На русский язык она не была переведена, хотя влияние на отечественную культуру оказала.

Её читали, пересказывали и даже дополняли многие поколения благочестивых читателей. На долгое время «Золотая легенда» стала основным источником сведений о жизни святых. Лишь в XVI веке, во времена Реформации она стала предметом всеобщей критики: автору стали вменяться в вину схематизм, недостоверность, примитивность и обилие предрассудков. В эту эпоху «Золотая легенда» с её несуразностями стала оружием протестантизма, который со скептицизмом обнажил католическое почитание святых — см. «Похвалу глупости» Эразма Роттердамского или даже более позднего Вольтера. В 1960-е гг. Ватикан вывел из общего списка католических праздников дни поминовения Святых Христофора и Георгия по причине неуверенности в правильности изложения их жизненного пути, основывающемся на слишком «сказочных» сообщениях «Золотой легенды» (однако, вопреки распространённому заблуждению, они не были деканонизированы и остаются святыми Католической церкви).

Влияние на европейскую культуру

Этот сборник оказал невероятное влияние на сложение европейской культуры, став источником большого числа сюжетов для литературных и живописных произведений, а также для большого количества позднейших переработок агиографического материала (вплоть до «Легенды о Юлиане Милостивце» Г. Флобера и «Таис» А. Франса).

Книга значительно повлияла на «Четьи-минеи» св. Димитрия Ростовского и русскую иконографию XVII в. — через проповедников-доминиканцев в XIII в. она попала в Польшу, и оттуда в XV в. в Новгород, правда, на русский язык она до сих пор переведена не была. Упоминается, впрочем, что Осип Мандельштам хотел осуществить или даже начинал перевод её на русский.

Наиболее значимые из иконографических сюжетов религиозной живописи, популяризованные «Золотой легендой»:

• Успение Богоматери, Коронование Марии и вообще Житие Богоматери — в частности текст послужил опорой для ансамбля Капеллы Джотто
• История Животворящего креста — переработана Пьеро делла Франческа в росписях капеллы базилики Сан Франческо в Ареццо.
• Легенда о Святом Георгии и змее
• Легенда о Святом Христофоре и Младенце
• История Марии Магдалины как блудницы
• История Екатерины Александрийской
• История Святой Люсии
• История Женевьевы Брабантской
• История Марии Египетской
• Повесть о Варлааме и Иоасафе
• История Киприана и Юстины — и так далее.

«Золотая легенда» является важнейшим инструментарием современных искусствоведов, которые используют описанные в текстах атрибуты святых для идентификации персонажей на картинах, иконах и фресках.

С желанием обладать книгой «Златая легенда Иакова Генуэзца (Иакова Ворагинского), французский перевод, маленькое in quarto» связано «преступление Сильвестра Бонара» — героя одноименного романа Анатоля Франса.

Влияние на американскую культуру

Поэма «Золотая легенда» — одно из основных произведений американского поэта Генри Лонгфелло.

См. также

• «Золотая легенда», поэма Лонгфелло
• «Золотая легенда», кантата Артура Салливана по поэме Лонгфелло
• «Золотая легенда», автор Дзюн Исикава

Ссылки

• [www.thelatinlibrary.com/vorag.html Избранные фрагменты, лат.яз. ]
• [www.catholic-forum.com/saints/golden000.htm Полный англ.перевод] и [www.fordham.edu/halsall/basis/goldenlegend/ на другом сервере]
• [belpaese2000.narod.ru/Teca/Tre/00Scan/IIL_1/IIL_1_08.htm О «Золотой легенде» в «Истории итальянской литературы»]
• [special.lib.gla.ac.uk/exhibns/treasures/golden.html Миниатюры манускрипта в университете Глазго]

Отрывок, характеризующий Золотая легенда

– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.


Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.