Уманский, Терентий Фомич

Терентий Фомич Уманский
Дата рождения	23 декабря 1906(1906-12-23)
Место рождения	с. Верблюжка, Новгородковский район, Кировоградская область, Украина
Дата смерти	17 марта 1992(1992-03-17) (85 лет)
Место смерти	Киев, Украина
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	пехота
Годы службы	1928—1958
Звание
Командовал	240-й стрелковой дивизией
Сражения/войны	Советско-финская война, Великая Отечественная война
Награды и премии

Терентий Фомич Уманский (1906—1992) — советский офицер, участник Великой Отечественной войны, командир 240-й стрелковой дивизии 38-й армии Центрального фронта, полковник, Герой Советского Союза (1943), позднее — генерал-майор.

Биография

Родился 23 декабря 1906 года в селе Верблюжка, ныне Кировоградской области Украины. Окончил 6 классов школы, работал в колхозе.

С 1928 года в Красной Армии. В 1932 году окончил Одесскую пехотную школу (ныне Одесский институт Сухопутных войск Украины), в 1941 году — курсы «Выстрел». Участвовал в Советско-финской войне. Был дважды ранен.

В годы Великой Отечественной войны

В действующей армии с августа 1941 года. Капитан Уманский Т. Ф. в должности начальника штаба 842-го стрелкового полка 240-й стрелковой дивизии «проявил исключительное мужество и отвагу. Все время находился на линии огня в подразделениях и лично руководил их боевыми операциями». Был ранен. В 1942-1943 годах был командиром 842-го стрелкового полка, а со 2 июля 1943 года и до конца войны командовал 240-й стрелковой дивизией.

В ходе Черниговско-Припятской операции 29 сентября 1943 года дивизия форсировала Днепр и закрепилась на Лютежском плацдарме, с которого 3 ноября началась Киевская наступательная операция. За свои боевые действия дивизия получила наименование «Киевской». Указом Президиума Верховного Совета СССР от 29 октября 1943 года командиру дивизии полковнику Уманскому Терентию Фомичу было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда».

В составе 2-го Украинского фронта 240-я стрелковая дивизия под командованием Т. Ф. Уманского освобождала Украину, участвовала в Карпатско-Ужгородской операции и в Будапештской операции. 13 сентября 1944 года Т. Ф. Уманскому было присвоено звание генерал-майор. Войну он закончил в Словакии. Дивизия была награждена орденами Красного Знамени, Суворова II степени, Богдана Хмельницкого II степени, получила наименование «Киевско-Днепровская».

В послевоенные годы

После войны Т. Ф. Уманский продолжал службу в армии на командных должностях, в 1948 году окончил Академию Генерального штаба. В 1956—1958 годах был начальником Киевского суворовского военного училища (ныне Киевский военный лицей имени И. Богуна).

С 1958 года в отставке, жил в Киеве. Умер 17 марта 1992 года. Похоронен в Киеве на Байковом кладбище.

Награды

• Медаль «Золотая Звезда» № 1860 Героя Советского Союза (29 октября 1943);
• два ордена Ленина;
• три ордена Красного Знамени;
• орден Кутузова II степени;
• орден Богдана Хмельницкого II степени;
• орден Отечественной войны I степени;
• орден Красной Звезды;
• крест «За выдающиеся заслуги» (США);
• медали, в том числе:
  • медаль «За отвагу».

Память

• В Киеве на доме № 4 по улице Лаврской, где жил Т. Ф. Уманский, установлена мемориальная доска.
• В селе Лютеж на Мемориале воинам 180-й и 240-й стрелковых дивизий установлен бюст Героя.

Литература

• Герои Советского Союза: Краткий биографический словарь / Пред. ред. коллегии И. Н. Шкадов. — М.: Воениздат, 1988. — Т. 2 /Любов — Ящук/. — 863 с. — 100 000 экз. — ISBN 5-203-00536-2.
• Днепр — река героев. — 2-е изд., доп. — Киев: Изд. полит. лит Украины, 1988. — ISBN 5-319-00085-5.

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=8683 Уманский, Терентий Фомич]. Сайт «Герои Страны».

• [www.az-libr.ru/index.shtml?Persons&LC0/bf4c94ce/index Уманский Т. Ф.]

Отрывок, характеризующий Уманский, Терентий Фомич

Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.