Фёдоровцы

Фёдоровцы — религиозное движение, возникшее в начале 1920-х годов в Воронежской губернии, одна из «катакомбных церквей».

20-е годы

Толк возник в 1920-х годах в чернозёмных областях России в контексте движения «истинно-православных христиан». Основателем движения был юродивый Фёдор Рыбалкин из села Новый Лиман Богучарского уезда Воронежской губернии. Советская пресса утверждала, что Фёдор был сумасшедшим (сошёл с ума на фронте во время Первой мировой войны или вследствие сифилиса, которым заразился там же). В 1922 году Фёдор начал проповедовать, возвещая о пришествии Антихриста, снятия благодати с Церкви и скором Конце Света. На фоне начинающейся коллективизации, антицерковных репрессий и обновленчества проповедь Рыбалкина снискала широкую популярность среди местного крестьянства. Вскоре вокруг него образовалась секта верных последователей. Фёдоровцы носили рубахи и шерстяные балахоны, расшитые крестами, обвязывались связками лука, символизировавшего горечь земной жизни. В 1922—1926 годах к Фёдору приходила масса паломников из Воронежской губернии и с Дона. Для них фёдоровцы устраивали массовые трапезы (в частности, с поеданием лука). Молились фёдоровцы сначала в ново-лиманской церкви, а затем в специальном молельном доме. По оценкам властей, последователями Фёдора считали себя несколько тысяч человек. Вероятно, в те годы толк носил несколько хлыстовский характер.

В 1926 году против движения начались репрессии. Фёдор и несколько его последователей были арестованы. Рыбалкин был направлен в психиатрическую больницу в посёлке Орловка, дальнейшая его судьба неизвестна. По федоровскому преданию, он был отправлен на Соловки, где вознёсся на небо. После ареста Федора среди его последователей возникла идея, что он на самом деле был не Фёдором Рыбалкиным, а Христом, явившимся в его плоти, чтобы возвестить о Конце. Настоящий же Фёдор Рыбалкин погиб на Первой мировой.

Возможно, это было отголоском хлыстовской традиции называть Христом всякого лидера «корабля». Вообще восприятие событий Священного Писания как актуальных (внеисторических) было характерно для «народного православия». А ужасы Гражданской войны, «продразверстка», подавление крестьянских восстаний, разграбление церквей породили сильнейшие эсхатологические настроения. Поэтому одновременное апокалиптическое явление Антихриста и Христа казалось крестьянам вполне логичным.

Разгром

Вскоре началась широкая кампания по борьбе с фёдоровщиной — были арестованы почти все активные члены секты. В ноябре 1929 года в Воронеже состоялся первый суд над фёдоровцами — 36 человек обвинялись в белогвардейском заговоре, антисоветской агитации, поджогах, несдаче хлеба государству и отказе покупать государственные облигации. Судя по речам защиты, половина из подсудимых были не фёдоровцами, а деревенскими хулиганами, пьяное баловство которых было пришито к делу настоящих фёдоровцев для обвинения их в терроризме. Известно, что лидерами толка были Митро Пархоменко и Фёдор Дорошенко, активными участниками — Козьма Колесников, Степан Аторкин и Никифор Тоцкий. Так же по делу проходили двое священников — Сергей Чуев и Вениамин Запоганенко. Активные фёдоровцы на суде юродствовали, сидели на полу, закрыв лица капюшонами, и на все вопросы отвечали: «Отец Небесный знает».

Воронежская газета «Коммуна» в течение двух недель печатала подробные репортажи с процесса. В городе были организованы многочисленные митинги трудящихся с требованием расстрела сектантов. 16 человек были приговорены к расстрелу, остальные посажены. С началом коллективизации большинство «рядовых» последователей Фёдора были раскулачены и высланы в Сибирь вместе с другими крестьянами-единоличниками, отказывавшимися вступать в колхозы. После чего движение заглохло.

50-е и 60-е годы

Следующий этап развития фёдоровщины пришёлся на 1950-е годы и был связан с деятельностью двух проповедников, участников первой фёдоровской волны — Алексея Арепьева и Арсения Иващенко. Оба они отсидели в сталинских лагерях, а выйдя, стали тайно проповедовать среди крестьянства, в основном в среде верующих единоличников. Арепьев проповедовал по деревням Ростовской области, а Иващенко — в Воронежской. Постепенно вокруг них обоих возникли тайные группы последователей с центрами, соответственно, на хуторе Цун-Цун (Краснодарский край) и в деревне Козловка (Воронежская обл). В конце пятидесятых в движение было вовлечено, по-видимому, несколько сотен человек. Впрочем, судить об этом сложно, поскольку фёдоровцы были просто частью большого, никак не оформленного «катакомбного» подполья. Единственным отличием была вера в то, что Фёдор Рыбалкин был вторым пришествием Христа. Никак внешне эта вера не сказывалась: в остальном фёдоровцы были обычными православными беспоповцами.Как и прочие «истинно-православные», официальную церковь фёдоровцы не признавали.

В 1959 году ростовская община была раскрыта, а большинство её членов посажена. В 1961 году та же участь постигла воронежскую общину. Большинство фёдоровцев были осуждены по хрущёвскому указу «О борьбе с тунеядством», так как они отказывались вступать в колхозы и вообще официально трудоустраиваться — а работали по договорам. Нежелание официально трудоустраиваться было общим для «катакомбников» и было связано со строгим соблюдением двунадесятых праздников. На ссылке федоровцы продолжали отказываться от трудоустройства, что вело к суду и отправке в лагерь. Там отказ от работы как правило приводил к фактически бессрочному заключению в карцер — что привело к голодной гибели многих людей. На ссылке и в лагерях две ветви фёдоровцев узнали о существовании друг друга и начали активно переписываться. Там же они встретились со многими другими «истинно-православными» группами.

Старая Тишанка

В 1969 году Арсений Иващенко стал собирать возвращающихся из Сибири фёдоровцев в Батайске (Алексей Арепьев к тому времени умер). Чтобы не быть на виду у властей, было принято решение коллективно переехать в глухую деревню — село Старая Тишанка Таловского района Воронежской области. Туда, несмотря, на сопротивление местных властей, постепенно переселилась вся община (около 120 человек). Фёдоровцы жили закрыто, мало пересекаясь с местным населением, работали строителями по договорам с окрестными колхозами. Община представляла собой подобие коммуны, все важные работы делались сообща, коллективной была забота о стариках и больных. Фёдоровцы исповедовали нестяжательство, не смотрели телевизор, никуда не ездили, не употребляли табак и алкоголь. В быту они сохраняли много дореволюционных реалий, исчезнувших в советской деревне. Литургия как таковая в общине отсутствовала, но по воскресеньям фёдоровцы собирались на «собор», на котором читали Псалтирь, Евангелие, а после смерти Арсения Иващенко (в 1984 году) ещё и его сочинения. Кроме того фёдоровцы пели православные тропари и ирмоса, а также народные духовные стихи, уникальное собрание которых сохранила община. В 70-90-х годах фёдоровцы были, видимо, самой большой и цельной «истинно-православной» общиной, сохранявшей дореволюционный крестьянский уклад. Однако важным догматическим пунктом фёдоровских убеждений было принципиальное безбрачие, основывавшееся на вере в то, что благодать ушла из Церкви, а стало быть нет священства, способного осуществлять таинства. Этим (а также многим другим) фёдоровцы походили на ранние апокалиптические толки старообрядчества. В результате община была обречена на естественное вымирание. К 2000 году в Тишанке оставалось около 30 фёдоровцев, в основном глубоких стариков.

Документальный фильм «Осколки»

В 2003 году журналисты телеканала РЕН ТВ-Воронеж Наталия Кузьмина и Валерий Бобкин сняли фильм о жизни общины фёдоровцев. Несколько дней съёмочная группа провела в селе Верхняя Тишанка Таловского района Воронежской области. Побывали в селе Новый Лиман Петропавловского района Воронежской области, там удалось записать интервью с Ириной Чиркиной, которая знала Фёдора Рыбалкина. В архиве удалось ознакомиться с уголовным делом над фёдоровцами, в нём сохранились личные вещи, фотографии, свидетельства обвиняемых.

В декабре 2003 года фильм «Осколки» был в финальной программе телевизионного конкурса Тэфи-регион в городе Сочи.

Отражение в литературе

Свидетельства о встречах с фёдоровцами есть в книгах писателей-узников советских лагерей — в частности у Александра Солженицына («Архипелаг ГУЛАГ») и Варлама Шаламова («Колымские рассказы»).

Исследование истории общины фёдоровцев ведутся сотрудниками Историко-просветительского центра «[www.memo.ru Мемориал]». В его архиве находится и собрание псальм, записанных в 1999—2000 годах. Центром выпущен сборник «О, Премилосердный… Буди с нами неотступно» Воспоминания верующих Истинно-Православной (Катакомбной) Церкви. Москва, «Братонеж», 2008.

Ссылки

• [www.histor-ipt-kt.org История гонений Катакомбной Церкви. Сайт, созданный обществом «Мемориал»]
• www.solovki.ca/religions/fedorovtsi_solovki.php
• [slovari.yandex.ru/~%D0%BA%D0%BD%D0%B8%D0%B3%D0%B8/%D0%A5%D1%80%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%B8%D0%B0%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B5%20%D1%80%D0%B0%D0%B7%D0%BD%D0%BE%D0%BC%D1%8B%D1%81%D0%BB%D0%B8%D0%B5/%D0%A4%D0%B5%D0%B4%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B2%D1%86%D1%8B/ Словарь «Христианское разномыслие»](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2874 дня))
• [www.youtube.com/watch?v=nai3yAT3INc «Осколки». Фильм о фёдоровцах.]

36on.ru/magazine/province/2605-v-tishine-tishanki-reportazh-iz-obschiny-istinno-pravoslavnyh-hristian

Отрывок, характеризующий Фёдоровцы

– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.