Флаг Отрадненского городского поселения

Флаг Отрадненского городского поселения

Отрадное
Кировский район Ленинградская область Россия
Утверждён	25 октября 2006
Пропорция	2:3
Номер в ГГР	2701
Авторский коллектив
К. С. Башкиров, В. В. Карпунина, С. Ю. Штейнбах

Флаг Отра́дненского городского поселения является официальным символом муниципального образования Отрадненское городское поселение Кировского муниципального района Ленинградской области Российской Федерации и служит знаком единства его населения.

Флаг утверждён 25 октября 2006 года и внесён в Государственный геральдический регистр Российской Федерации с присвоением регистрационного номера 2701.

Описание

«Флаг муниципального образования Отрадненское городское поселение представляет собой прямоугольное полотнище с отношением ширины флага к длине — 2:3, воспроизводящее композицию герба муниципального образования Отрадненское городское поселение в синем, красном, белом и жёлтом цветах».

Геральдическое описание герба гласит: «В волнообразно рассечённом лазурью и червленью поле, поверх всего — два пониженных серебряных речных якоря (лапами вниз) о четырёх зубцах накрест, сопровождаемые вверху отвлечённым золотым безантом. От безанта отходят шестнадцать отвлечённых золотых фигур, подобных остриям с дугообразно выгнутыми вершинами, остриями в стороны, уложенных попеременно в два сближенных ряда».

Обоснование символики

Флаг муниципального образования Отрадненское городское поселение составлен на основании герба муниципального образования Отрадненское городское поселение, в соответствии с традициями и правилами вексиллологии и отражает исторические, культурные, социально-экономические, национальные и иные местные традиции.

Золотой безант в окружении шестнадцати отвлечённых золотых фигур, подобных остриям с дугообразно выгнутыми вершинами, остриями в стороны, уложенных попеременно в два сближенных ряда — символ Пеллы — дворцового комплекса Екатерины II.

На месте современного города Отрадного некогда находилось имение Ивана Ивановича Неплюева («мыза Ивановская в Шлиссельбургском уезде, на реках Неве и Тосне, в 31 версте от Санкт-Петербурга»), приобретённое Екатериной II 7 (18) ноября 1784 года для внука Александра. Имение было названо Пелла — в память о древней столице Македонии, где родился Александр Македонский. Екатерина II назвала так местность в память рождения первого «богодарованного ей возлюбленного внука», названного Александром, потому что Александр сын Филиппа Македонского родился в Пелле.

Екатерина поручила И. Е. Старову воздвигнуть великолепный замок, постройка которого продолжалась до 1794 года. К 1787 году относятся слова Екатерины II, по которым можно судить о красоте этого загородного дворцового комплекса: «Все мои загородные дворцы только хижины в сравнении с Пеллой, которая воздвигается как Феникс».

В Пелле императрица работала над своим «Словарем сравнительным всех языков и наречий собранный Высочайшею десницею императрицы Екатерины II в 2 томах» (Он был издан в Санкт-Петербурге в 1780—1787 годах). Великолепный дворец в Пелле впоследствии был разобран по приказу императора Павла I. Весь строительный материал был перевезён в Петербург на постройку Михайловского замка. В 1817 году Пеллу отдали в распоряжение военного ведомства. С 1836 года Ивановская перешла в казённое ведомство, с 1870-х годов стала центром Ивановской волости. В 1785 году издан Указ о строительстве почтовой станции в Пелле. Станция в Пелле стояла на возвышенном берегу реки Святки, окружённая неглубоким рвом, через который были перекинуты мосты. Был сооружён прямоугольный в плане почтовый дворец с комплексом подсобных зданий. Ансамбль существовал до Великой Отечественной войны, после которой главное здание было тщательно обмерено и разобрано, уничтожены баня и кузница.

Сохранившееся смотрительский почтовый и конюшенно-каретный корпуса находятся ныне на территории завода «Пелла» и являются памятниками архитектуры республиканского значения. Они хорошо видны со стороны старинной дороги по левому берегу Невы. В черту города входит железнодорожная станция Пелла.

Два белых речных якоря о четырёх зубцах накрест символизируют наличие в городе Отрадном речного порта и судостроительного завода, а также географическое расположение города на берегу реки Невы.

Красный цвет символизирует кровь павших здесь советских воинов-героев. Район посёлков Ивановское и Отрадное в 1941—1942 годах был местом кровопролитных боев. Об этих событиях напоминают памятники: в 1965 году в районе деревни Усть-Тосно была установлена мемориальная плита в память погибших в боях в годы Великой Отечественной войны (архитекторы — Ю. М. Клипиков, Л. И. Копыловский, скульптор В. Г. Козенюк), обелиск на берегу Невы близ Усть-Тосно (1944 год, архитекторы К. Л. Йогансен, В. А. Петров), напоминает о подвиге моряков Ладожской флотилии высадившихся здесь в 1942 году, монумент «Невский порог» на рубеже обороны Ленинграда в 1941—1944 гг. (1967 год, проект В. А. Петрова, Ф. Романовского, А. Демы) и построенная в 1990-е годы здесь часовня.

Синий цвет (лазурь) символизирует водные глади Невы, истину, знание, честность, верность и безупречность.

Жёлтый цвет (золото) — верховенство, величие, слава, интеллект, постоянство, справедливость, добродетель, верность, уважение, великолепие.

Белый цвет (серебро) — совершенство, простота, правдивость, благородство, чистота помыслов, невинность, непорочность, мудрость, мир.

См. также

• Герб Отрадного

Отрывок, характеризующий Флаг Отрадненского городского поселения

Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.