Харджа

Ха́рджа (араб. خرجة‎‎ — выход, конец) — это народное лирическое произведение. Понятие появилось в Мусульманской Испании. Харджа составляет последнюю часть мувашшахи, первое упоминание о которой возникло в X-XI веках. Наиболее известны харджи на андалусийско-арабском языке и на языке, который использовали андалузцы, — романском языке, неточно называемым мосарабским. Харджи писали многие известные поэты, в основном арабские и еврейские. Изначально этим занимались женщины-аристократки, рассматривая в качестве примера традиционную романскую лирику. Возможно, они могли найти их в произведениях фольклора, и адаптировать под необходимый вид стихосложения (так как они должны были соответствовать мувашахе). Важность хардж заключается в том, что это самые древние документы в истории поэзии на романском языке.

Мувашшах (происх. от араб. موشحة muwaššaḥa (или muwashshaha), что означает «ожерелье») — один из видов поэзии, достигший своего расцвета в Аль-Андалусе между IX и XII веками. Арабы использовали лирическую модель IV века — касыду. Она состояла из длинных стихов, которые были соединены в пары, с повторяющейся одной рифмой, хорошо подходящей для устного произношения. В этом же поэтическом стиле написан Коран. Со временем мувашаха стала писаться в коротких стихах, в связи с влиянием, оказанном народной лирикой, но уже имела более сложную структуру и сочинялась на глубокомысленные темы. Мувашаха появляется на полуострове и смешивается с различными культурами, одной из существенных причин чего является существование параллельно с испанско-мусульманской культурой в эпоху тайфас, (арабский-еврейский-христианский). Сами арабы иногда называли мувашахи «христианскими частушками». Впервые они были найдены 1948 году, их переводом занимался гебраист Самуэль Миклош Штерн. Последующие интерпретации, создававшиеся в течение нескольких лет, принадлежат различным экспертам в области лингвистики. Эти варианты находятся в нашем распоряжении. В связи с неоднозначностью семитских языков, харджи также представлены в различных вариантах. Они до сих пор являются предметом споров и требуют специальных исследований. Часто харджи появляются в мувашахе как своеобразный короткий припев на романском языке, еврейском или на арабском, в конце мувашахи. Другое поэтическое проявление с похожими характеристиками, сехел, отличается тем, что стихи разбрасываются по всему тексту.

Тематика харджи

Мосарабские харджи о любви — это небольшие стихотворения, в которых, как правило, голос автора изображает голос молодой девушки, которая ведает своим сестрам и матери о том, что она испытала любовь. Считается, что, возможно, большинство этих текстов написаны мужчинами, хотя тематика и содержание текстов требовали воспроизведения харджи от первого лица женским голосом. Наиболее выраженными характеристиками являются: изобилие восклицаний, вопросительных предложений и повторений, использование простой лексики и уменьшительных форм. Считается, что харджи, галисийско-португальские канти́гас де амиго и кастильские вильянсикос являются ветвями одной и той же народной традиции, которая также имеет отростки за пределами Полуострова: традиционная лирика. Значимость харджи заключается в том, что она помогает лучше разобраться в истоках испанской литературы, так как существуют также доказательства того, что на Иберийском полуострове также существовала древняя испанская поэзия. До открытия Штерна считалось, что корни испанской литературы в эпосе.

Примеры

Харджа на мосарабском языке:
¡Tant' amáre, tant' amáre,
habib, tant' amáre!
Enfermaron uelios gaios,
e dolen tan male.
Перевод на кастильский (испанский) язык:
¡Tanto amar, tanto amar,
amigo, tanto amar!
Enfermaron unos ojos antes alegres
y ahora duelen tanto.

Харджа
Vayse meu corachón de mib.
Ya Rab, ¿si me tornarád?
¡Tan mal meu doler li-l-habib!
Enfermo yed, ¿cuánd sanarád?
Перевод на кастильский (испанский) язык:
Mi corazón se va de mí.
Oh Dios, ¿acaso volverá a mí?
¡Tan fuerte mi dolor por el amado!
Enfermo está, ¿cuándo sanará?

Исследование на сегодняшний день

Харджи были исследованы в 1948 году гебраистом Самуэлем Миклошем Штерном в сотрудничестве с выдающимся испанским ученым Эмилио Гарсией Гомесом, и смогли вновь использоваться благодаря народным арабским и еврейским поэтам того века, которые присоединили их к своим мувашахам. Харджи написаны на мосарабском языке с использованием арабского письма и еврейского (произведения, написанные по-кастильски арабскими или еврейскими буквами). В настоящее время харджи все ещё слушают, они являются теми песнями, которые могут проникнуть в душу каждого верующего.

Ссылки

• [www.jarchas.net/ Полный текст существующих произведений.]

См. также

• Альхамьядо

Отрывок, характеризующий Харджа

– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.