Ходжес, Джонни

Джонни Ходжес Johnny Hodges
Основная информация
Полное имя	Джон Корнелиус Ходжес
Дата рождения	25 апреля 1906(1906-04-25)
Место рождения	Кембридж, Массачусетс, США
Дата смерти	11 мая 1970(1970-05-11) (64 года)
Место смерти	Нью-Йорк, США
Годы активности	1925—1970
Страна	США США
Профессии	музыкант
Инструменты	альт-саксофон
Жанры	джаз, свинг
Псевдонимы	Рэббит
[www.geocities.com/johnny.hodges cities.com/johnny.hodges]

Джон Корне́лиус «Джо́нни» Хо́джес (англ. John Cornelius «Johnny» Hodges; 25 апреля 1906, Кембридж, Массачусетс — 11 мая 1970, Нью-Йорк) — американский альт-саксофонист, мастер свинга, яркий мелодист. Сыграл важную роль в становлении знаменитого оркестра Дюка Эллингтона и оказал значительное влияние на многих музыкантов джаза.

Биография

Джонни родился в рабочей семье. Его полное имя Джон Корнелиус, но музыканты его чаще называли «Рэббит» (кролик). О происхождении этого прозвища разные люди рассказывали по-разному. По словам самого Ходжеса, оно отражало его умение быстро найтись в любой ситуации. Другие объяснения были связаны с тем, что он любил овощные салаты или имел необычные «кроличьи» уши.

В семье хотели, чтобы он играл на фортепиано, но мальчик предпочитает ударные инструменты, которые осваивает самостоятельно. В 13 лет начинает играть на сопрано-саксофоне, беря уроки у своего кумира — Сиднея Беше.

• «Я колотил по всем кастрюлям и сковородкам на кухне… На вид мне понравился саксофон, и я остановился на сопрановом. Я очень много слышал о Сиднее Беше, а моя сестра была знакома с ним, когда тот работал в театре-варьете „Блэк энд Уайт“ у Джимми Купера» — рассказывал впоследствии Джонни Ходжес.

В середине 20-х годов играет на сопрано-саксофоне в танцевальных оркестрах и в свои восемнадцать лет становится уже довольно известным музыкантом в Бостоне, записывается на пластинку. Выступает в клубе «Блэк энд Уайт» на альтовом саксофоне, получая два с половиной доллара за выступление. В это время Сидней Беше открывает на сто сорок второй улице в Гарлеме клуб под названием «Клаб Беше» и приглашает Ходжеса. Джонни работает там несколько недель, играет дуэты со своим «кумиром» или солирует, если Беше отсутствует. Начиная с 1925 года Ходжес курсирует между Бостоном и Нью-Йорком, выступая со многими из наиболее известных негритянских оркестров. Играет с бэндом Чика Уэбба (1927) и в 1928 году записывается с Кингом Оливером. Тогда же Дюк Эллингтон начинает уговаривать Джонни приехать в Нью-Йорк и присоединиться к его ансамблю. Однако Джонни Ходжес не сразу принимает предложение Эллингтона. 18 мая 1928 года, когда саксофонист Дюка Эллингтона Тоби Хардвик попадает в автомобильную катастрофу, Ходжес соглашается войти в бэнд Эллингтона. Ему было тогда 22 года. В 1928-51 и затем в 1955-70 Ходжес играет в знаменитом эллингтоновском биг-бэнде, где его основным инструментом становится альт-саксофон.

Баритон-саксофонист Гарри Карни рассказывал о Джонни Ходжесе тех лет:

• «Он был по натуре очень стеснителен, и окружающие часто неправильно воспринимали его поведение. Даже когда он уже набрался опыта, он не хотел выходить солировать к микрофону, а предпочитал сидеть на своем месте».

Вскоре Ходжес женится. Его брак с Кью, актрисой из «Коттон-клаб», оказывается долгим и счастливым.

В 1937 году журнал «Даун-бит» начинает проводить ежегодные опросы читателей, чтобы определять наиболее популярных джазовых исполнителей. По результатам опроса 1938 года Джонни Ходжес становится вторым альт-саксофонистом, а в 1940 году Ходжес уже открывает список альт-саксофонистов. В последующие годы Джонни Ходжеса признавали лучшим альт-саксофонистом почти автоматически год за годом. Известный американский джазовый критик Джеймс Линкольн Коллиер, характеризуя игру саксофониста в те годы, писал:

• «К 1943 году Джонни Ходжес уже выработал свой маслянистый тембр, а в глиссандо с ним, на мой взгляд, не может сравниться ни один джазовый саксофонист. Его мелодия льется и скользит, сплетаясь и расплетаясь, как девушки в хороводе. Он играет практически a cappella: сопровождают его по большей части смычковый контрабас, шепот деревянных духовых и осторожное фортепиано.»

В последние годы у Ходжеса были проблемы с сердцем. 11 мая 1970 года Джонни Ходжес скоропостижно скончался (на приеме у зубного врача в Нью-Йорке ему стало плохо, он вышел в туалет и там его настиг сердечный приступ). Его работа над записью «Новоорлеанской сюиты» осталась незавершенной.

Рассел Прокоуп (один из мастеров саксофонной секции) вспоминает, что он услышал печальную новость по радио в своей машине, и ему пришлось съехать на обочину: его стошнило. Когда с Дюком Эллингтоном попытались затеять разговор о том, кем можно заменить Ходжеса, он сказал:

• «Джонни незаменим».

И добавил:

• «Из-за этой огромной потери наш оркестр никогда уже не будет звучать так, как прежде».

Ходжес остался в памяти как истинный мэтр альт-саксофона, и как одна из ключевых фигур в истории свинга и оркестра самого Дюка Эллингтона. Не многие джазовые музыканты оставили после себя столь великое и благородное музыкальное наследие.

Творчество

Художник звука

Ходжес, бесспорно, испытал очень серьёзное воздействие Сиднея Беше, что отразилось и в его подходе к ритму, и в стремлении к теплоте и плавности звучания.

Джонни Ходжес фактически создал язык альт-саксофона и был одним из самых сильных свинговых солистов в истории джаза. Звук его альт-саксофона был незабываем и временами напоминал человеческий голос, как у вокалиста, чуть форсированно берущего верхние ноты. Он играл с плавной грацией парящего в небесах сокола, то устремляющегося вниз, то взмывающего к сияющему солнцу. Ходжес виртуозно использовал струящиеся глиссандо, исполняемые с плавностью, поражавшей других музыкантов. Главным его завоеванием были мягкость и теплота звука в пьесах балладного типа и неподражаемый свинг в более быстрых композициях. Он, наряду с Чарли Паркером, до сих пор остается лучшим за всю историю джаза альтовым саксофонистом, а в некоторых отношениях, особенно в том, что касается чувственности и страстности звучания, он превосходит последнего.

Интересно, что временами альтовый саксофон Ходжеса звучал как теноровый, что отмечали и Кути Уильямс, и Коулмен Хокинс. Ходжесу также нередко приходилось играть на сопрановом саксофоне. Он блестяще владел и этим инструментом, как и на альте, добивался стремительного, заразительного свингования. К сожалению, в 1940 году он отказался от этого инструмента, так объяснив своё решение:

• «Дюк делал множество аранжировок с ведущей партией сопранового саксофона. И двойная ответственность — за исполнение лида, а также за солирование непосредственно после этого — была слишком тяжела».

В центре саксофонной секции оркестра Дюка Эллингтона Джонни Ходжес всегда выглядел скучающим и сонным. Он часто дремал, изредка открывая глаза, чтобы взглянуть на часы в ожидании своего выступления. Когда подходила очередь его соло Ходжес медленно выходил к одному из микрофонов перед оркестром. И в ту минуту, когда он начинал играть, все преображалось. Живое, элегантное, поразительно чувственное соло Джонни Ходжеса напоминало дуновение легкого бриза.

Ходжес на протяжении многих лет вызывал к себе интерес как к выдающемуся художнику звука, исполняя темы, которые были ему во многом близки в личном плане. В данном отношении характерны его записи «The Twich», «Day Dream» и «Blues For New Orleans», последнее обращение альтиста к слушателям. Помимо выступлений в составе оркестра, он часто записывался, участвуя в различных проектах. Результатом этих сессий стали маленькие шедевры, такие как «Dooji Wooji», «Hodge Podge», «Finesse», «Passion Flower». После возвращения Ходжеса в оркестр Эллингтона, эта серия сессий продолжилась на «Verve», «RCA», «Impulse». На лейбле «Verve» состоялась запись «Duke’s In Bed». Осенью 1956 года был записан «Ellington’s All Stars Without Duke», где Джонни Ходжес достигает вершины своего творчества. И далее следует запоминающийся диск «Back To Back» 1959 года, где Ходжес и Эллингтон находятся в одном составе с трубачом Харри Эдисоном (Harry Edison) и барабанщиком Джо Джонсоном (Jo Jones) и используют свежий музыкальный материал. В течение 1960-х годов продюсер и биограф Стэнли Дэнс (Stanley Dance) организовал множество джэм-сейшенов для «Impulse», где Джонни Ходжес сыграл выдающуюся роль, особенно в «Everybody Knows Johnny Hodges» (диске, который был записан под его именем и при участии эллингтоновских музыкантов). Интересны были совместные проекты Ходжеса с органистом Уилдом Биллом Дэвисом (Wild Bill Davis) в 1965 и 1966 году, где представлены многочисленные стандарты и темы, написанные самим Джонни Ходжесом.

Наконец, существует ещё один пласт творчества саксофониста, его работы в оркестрах различных студий за пределами коллектива Дюка Эллингтона. Среди наиболее значительных работ такого плана значаться записи с Билли Холидей (Billie Holiday) и пианистом Тедди Уилсоном (Teddy Wilson) в 1936—1937 годах. Заслуживают упоминания замечательные музыкальные проекты с Лайонелом Хэмптоном («On The Sunny Side Of The Street»), Бенни Гудменом («Live At Carnegie Hall») и с Чарли Паркером. Конфронтация стилей, имевщая место в записи с Паркером, оказалась более чем захватывающей, особенно в теме К. Портера «What Is This Thing Called Love».

Творчество и жизнь великого солиста были подробно изучены французским писателем и музыкантом Борисом Вианом (Boris Vian) в книге «Пена дней». В ней есть такие слова:

• «Несомненно, есть что-то неземное в манере игры Джонни Ходжеса, что-то необъяснимое и чувственное, и эта чувственность бестелесна».

Избранная дискография

• 1952 — Norman Granz Jam Session
• 1954 — More Of Johnny Hodges
• 1954 — Used To Be Duke
• 1955 — Johnny Hodges Dance Band
• 1959 — Back To Back: Duke Ellington And Johnny Hodges Plays The Blues
• 1960 — Side By Side
• 1961 — The Johnny Hodges All Stars
• 1961 — Johnny Hodges In Scandinavia
• 1961 — At sportpalast, Berlin (2CD)
• 1962 — Johnny Hodges With Billy Strayhorn And His Orchestra (1962)
• 1964 — Mess Of Blues
• 1965 — Everybody Knows
• 1965 — Blue Pyramid
• 1965 — Johnny Hodges With The Lawrence Welk’s Orchestra
• 1966 — Johnny Hodges & Will Bill Davis (2CD)
• 1966 — In A Mellotone
• 1967 — Swing’s Our Thing
• 1967 — Triple Play
• 1970 — Three Shades Of Blue
• 1989 — The Complete Johnny Hodges Sessions.1951-55

Литература

• Фейертаг В. Б. Джаз. XX век. Энциклопедический справочник. — Спб.: «СКИФИЯ», 2001, с.503. ISBN 5-94063-018-9
• Bohlander K., Holler K.-H. Jazzfuhrer.— Leipzig, с.296 — 297, 1980.

Ссылки

• [www.ritter-sax.ru/johnny-hodges/ Johnny Hodges (рус)]
• [disc.dp.ua/info/music/johnny_hodges/description/776/ Биография Johnny Hodges]
• [www.bbc.co.uk/radio3/jazz/profiles/johnny_hodges.shtml Johnny Hodges — Jazz Profiles]
• [www.sevjazz.info/index.php?option=com_content&view=article&id=750:khodzhes-dzhonni&catid=48:jazz-stars&Itemid=50 Звёзды джаза. Ходжес Джонни]

Отрывок, характеризующий Ходжес, Джонни

На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.