Херст, Дэмьен

Дэмьен Хёрст
Дэмьен Хёрст
Место рождения:	Бристоль, Великобритания
Покровители:	Чарльз Саатчи
Награды:	Премия Тёрнера

Дэ́мьен Стивен Хёрст (англ. Damien Hirst; 7 июня 1965, Бристоль, Великобритания) — английский художник, предприниматель, коллекционер произведений искусства, а также самая знаменитая фигура группы Young British Artists, доминирующая на арт-сцене с 1990-х годов.

По оценкам Sunday Times, Хёрст является самым богатым живущим художником в мире — на 2010 год его состояние оценивалось в £215 миллионов. В начале своего карьерного пути Дэмьен тесно сотрудничал с известным коллекционером Чарльзом Саатчи, но нарастающие разногласия привели к разрыву в 2003 году.

Смерть — центральная тема в его работах. Наиболее известная серия художника — Natural History: мёртвые животные (включая акулу, овцу и корову) в формальдегиде. Знаковая работа — «Физическая невозможность смерти в сознании живущего» (англ. The Physical Impossibility of Death in the Mind of Someone Living): тигровая акула в аквариуме с формальдегидом. Данная работа стала символом графической работы британского искусства 1990-х и символом Britart во всём мире.

Бабочки — одни из центральных объектов для выражения творчества Хёрста, он использует их во всех возможных формах: изображение на картинах, фотографии, инсталляции. Так он использовал для одной из своих инсталляций «Влюбиться и разлюбить» (In and Out of Love), проходящей в Tate Modern с апреля по сентябрь 2012 года в Лондоне, 9 000 тысяч живых бабочек, которые постепенно погибли в ходе проведения данного мероприятия. После данного инцидента представители Благотворительного Фонда защиты животных RSPCA подвергли художника жёсткой критике.

В сентябре 2008 года Хёрст продал полное собрание Beautiful Inside My Head Forever на аукционе Sotheby’s за £111 миллионов ($198 миллионов), тем самым побив рекорд для аукциона с одним художником.

Биография

Дэмиен Хёрст родился в Бристоле, вырос в Лидсе. Его отец был механиком и продавцом машин, он оставил семью когда Дэмиену было 12 лет. Его мама, Мэри, была художником-любителем. Она быстро потеряла контроль над сыном, которого дважды арестовывали за кражи в магазинах. Сначала Дэмиен учился в художественной школе в Лидсе, затем, после двух лет работы на строительных площадках Лондона, попытался поступить в Центральный Колледж искусства и дизайна имени Святого Мартина и в какой-то колледж в Уэльсе. В итоге он был принят в Колледж «Голдсмит» (1986—1989).

В 1980-х годах Колледж «Голдсмит» считался новаторским: в отличие от других школ, которые собирали у себя студентов, не сумевших поступить в настоящий колледж, школа «Голдсмит» привлекала к себе немало талантливых студентов и изобретательных преподавателей. Голдсмит ввёл у себя инновационную программу, которая не требовала у студентов умения рисовать или писать красками. За последние 30 лет подобная модель образования получила широкое распространение во всём мире.

Как студент школы, Хёрст регулярно посещал морг. Позже он заметит, что многие темы его произведений берут начало именно там.

Карьера

В июле 1988 года Хёрст курировал получившую известность выставку Freeze  (англ.) в пустом здании администрации лондонского порта в лондонских доках; на выставке были представлены работы 17 студентов школы и его собственное творение — композиция из картонных коробок, раскрашенных малярными латексными красками. Сама выставка Freeze тоже была плодом творчества Хёрста. Он сам отбирал работы, заказывал каталог и планировал церемонию открытия.

Freeze стала стартовой точкой для нескольких художников объединения YBA; кроме того на Хёрста обратил внимание известный коллекционер и покровитель искусств Чарльз Саатчи.

В 1989 году Хёрст закончил Goldsmiths College. В 1990 году вместе с другом Карлом Фридманом он организовал ещё одну выставку, Gamble, в ангАре, в пустом здании завода Bermondsey. Эту выставку посетил Саатчи: Фридман вспоминает как он стоял с открытым ртом перед инсталляцией Хёрста под названием Тысяча лет — наглядной демонстрации жизни и смерти. Саатчи приобрёл это творение и предложил Хёрсту деньги на создание будущих работ.

Таким образом, на деньги Саатчи, в 1991 году была создана Физическая невозможность смерти в сознании живущего, представляющая собой аквариум с тигровой акулой, длина которой достигала 4,3 метра. Работа обошлась Саатчи в 50 000 фунтов. Акула была поймана уполномоченным рыбаком в Австралии и имела цену в 6 000 фунтов. В результате, Хёрст был номинирован на получение Премии Тёрнера, которая была присуждена Гринвиллу Дэйви. Сама акула была продана в декабре 2004 года коллекционеру Стиву Коэну за $12 миллионов (£6,5 миллионов).

Первое международное признание Хёрста пришло к художнику в 1993 году на Биеннале в Венеции. Его работа «Разделённые мать и дитя» представляла собой части коровы и телёнка, помещённые в раздельные аквариумы с формальдегидом. В 1997 году увидела свет автобиография художника «I Want To Spend the Rest of My Life Everywhere, with Everyone, One to One, Always, Forever, Now».

Последний по времени проекта Хёрста, наделавший много шума, представляет собой изображение человеческого черепа в натуральную величину; сам череп скопирован с черепа европейца в возрасте около 35 лет, умершего где-то между 1720 и 1910 годами; зубы в череп вставлены настоящие. Творение инкрустировано 8601 промышленным бриллиантом общим весом в 1100 карат; они покрывают его сплошь, как мостовая. В центре лба черепа располагается большой бледно-розовый бриллиант на 52,4 карата стандартной бриллиантовой огранки. Скульптура называется За любовь Господа и является самой дорогой скульптурой живущего автора — £50 миллионов.

В 2011 году Хёрст оформил обложку альбома музыкальной группы Red Hot Chili Peppers «I’m with you».

Работы

• The Physical Impossibility of Death in the Mind of Someone Living (1991), тигровая акула в аквариуме с формалином. Это была одна из работ, номинированных на приз Тёрнера.
• Pharmacy(1992), воспроизведение аптеки в натуральную величину.
• A Thousand Years (1991), инсталляция.
• Amonium Biborate (1993)
• In and Out of Love (1994), инсталляция.
• Away from the Flock (1994), мёртвая овца в формальдегиде.
• Arachidic Acid (1994) живопись.
• Some Comfort Gained from the Acceptance of the Inherent Lies in Everything (1996) инсталляция.
• Hymn (1996)
• Mother and Child Divided
• Two Fucking and Two Watching
• God
• The Stations of the Cross (2004)
• [www.wirednewyork.com/art/damien_hirst_virgin_mother.jpg The Virgin Mother]
• The Wrath of God (2005)
• «The Inescapable Truth», (2005)
• «The Sacred Heart of Jesus», (2005).
• «Faithless», (2005)
• «The Hat Makes de Man», (2005)
• «The Death of God», (2006)
• «For the Love of God», (2007)
• Анатомия ангела (2008)

Живопись

В отличие от скульптур и инсталляций, практически не отходящих в сторону от темы смерти, живопись Дэмьена Хёрста на первый взгляд выглядит весёлой, нарядной и жизнеутверждающей. Основными живописными сериями художника являются:

• «Пятна» — [www.damienhirst.com/artworks/catalogue?category=1 Spot paintings] (1988 — до сегодняшнего дня) — геометрическая абстракция из цветных кружков, как правило одинакового размера, не повторяющихся по цвету и упорядоченных в решётку. На некоторых работах эти правила не соблюдаются. В качестве имён для большинства работ этой серии взяты научные названия различных отравляющих, наркотических или возбуждающих веществ: «Aprotinin», «Butyrophenone», «Ceftriaxone», «Diamorphine», «Ergocalciferol», «Minoxidil», «Oxalacetic Acid», «Vitamin C», «Zomepirac» и тому подобные.

Цветные кружки стали фирменным знаком Хёрста, противоядием к тем его вещам, чья тема — смерть и разложение; поскольку никакие два пятна полностью не совпадают по цвету, эти картины свободны от гармонии, от цветового равновесия и от всех прочих эстетических затей, все они, как рекламные плакаты, излучают радостное, притягивающее взгляд сияние. Кэлвин Томкинс

• «Вращения» — [www.damienhirst.com/artworks/catalogue?category=2 Spin paintings] (1992 — до сегодняшнего дня) — живопись в жанре абстрактного экспрессионизма. При производстве этой серии художник или его ассистенты льют или капают краску на вращающийся холст.
• «Бабочки» — [www.damienhirst.com/artworks/catalogue?category=3 Butterfly Colour Paintings] (1994—2008) — абстрактный ассамбляж. Картины создаются при помощи наклеивания мёртвых бабочек на свежевыкрашенный холст (клей не используется, бабочки липнут к незатвердевшей краске сами). Холст при этом равномерно закрашен одним цветом, а используемые бабочки имеют сложную, яркую окраску.
• «Калейдоскопы» — [www.damienhirst.com/artworks/catalogue?category=4 Kaleidoscope Paintings] (2001—2008) — здесь при помощи прилеплённых близко-близко друг к другу бабочек художник создаёт симметричные узоры, похожие на узоры калейдоскопа.

Несмотря на то, что живописью с бабочками Дэмьена Хёрста музеи иногда украшают свои детские уголки, бабочки в творчестве художника вполне определённо играют роль символов смерти.

Рекорды Д. Херста

• В 2007 году работа «За любовь Господа» (платиновый череп, инкрустированный бриллиантами) была продана через галерею «White Cube» группе инвесторов за рекордную для ныне здравствующих художников сумму в $ 100 млн. Правда есть сведения о том, что среди так называемой «группы инвесторов» более 70 % активов принадлежит самому Хёрсту и его компаньонам. Так что была продана эта работа не более чем на треть.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Херст, Дэмьен
• [www.damienhirst.com/ сайт Дэмиена Хёрста]
• Хёрст, Дэмиен — статья в Лентапедии. 2012 год.
• [www.channel4.com/culture/microsites/H/hirst/index.html Life and death and Damien Hirst Channel 4 TV micro site]
• [www.whitecube.com/artists/hirst/ страница художника на сайте галереи White Cube]
• [www.guardian.co.uk/Archive/Article/0,4273,4271731,00.html Gordon Burn and Damien Hirst in conversation]
• [news.bbc.co.uk/1/hi/in_depth/world/2002/september_11_one_year_on/2229628.stm Video of Hirst’s 9/11 comments on BBC]
• [www.tate.org.uk/pharmacy/ Damien Hirst’s Pharmacy на сайте Тейт]
• [www.gagosian.com/artists/damien-hirst/ Дэмиен Хёрст в Gagosian Gallery]
• [contemporary-artists.ru/Damien_Hirst.html Дэмиен Херст на сайте Современные Художники]
• [www.tg-m.ru/articles/2-2012-35/demien-kherst-khozyain-svoei-sudby/ Сара Кент «Дэмиен Хёрст — хозяин своей судьбы»], журнал «Третьяковская галерея», #2 2012 (35)

Отрывок, характеризующий Херст, Дэмьен

Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…