Капелла Розария
| Капелла | |
| |
| Страна | Франция |
| Город | Ванс |
| Конфессия | Католицизм |
| Епархия | Епархия Ниццы |
| Орденская принадлежность | Орден доминиканцев |
| Автор проекта | Анри Матисс |
| Строительство | 1949—25 июня 1951 годы |
Капелла Розария (фр. Chapelle du Rosaire), Капелла Матисса (фр. Chapelle Matisse) — капелла женского монастыря доминиканского ордена в городе Ванс (Франция). В русскоязычной литературе, посвященной творчеству Матисса, преимущественно используется название Капелла Чёток[1]. Построена в 1949—1951 годы по проекту Анри Матисса.
Содержание
История создания капеллы
Для Анри Матисса работа в церковном пространстве была возможностью осуществить сверхзадачу всего его творчества — «дать на ограниченном пространстве идею Беспредельного». К этой работе художник подходил в течение нескольких лет. В 1941 г. Матисс перенёс тяжёлую операцию; в Лионе, в больнице, за ним самоотверженно ухаживала монахиня-доминиканка по имени Мари-Анж. Художник в знак благодарности за её уход за ним во время болезни решил создать проект капеллы и заполнил несколько альбомов архитектурными набросками, эскизами фресок, витражей, скульптуры и даже церковных облачений. Проект остался нереализованным.
В 1944 году за больным художником ухаживала другая монахиня, Жак-Мари (в миру Моник Буржуа), ранее, до пострига, позировавшая ему для рисунков, и участвовавшая в создании им купажей — рисунков, вырезанных из окрашенной гуашью бумаги. Двадцать цветных купажей составили в 1947 году книгу художника Джаз, чьё влияние можно проследить в эскизах Матисса к будущей капелле.
Сестра Жак-Мари была одной из немногих монахинь доминиканского монастыря в Вансе, находившемся по соседству с виллой «Мечта», приобретённой Матиссом в 1943 г. На Матисса произвело впечатление, что монахиня попросила его исправить эскизы витражей, сделанных ею для одного из которые монастырских зданий, в этом художник увидел «поистине небесное предначертание и некое Божественное знамение». Матисс познакомился с доминиканским священником Пьером Кутюрье; так возникла идея возведения небольшой капеллы. Для решения архитектурных задач к Матиссу был направлен молодой послушник, брат Рейссинье, имевший архитектурное образование, разделявший идею художника об обновлении религиозного искусства.
В начале декабря 1947 г. был создан общий план работы над будущей капеллой для ордена доминиканцев. Работа длилась четыре года. Для капеллы Матиссом были созданы росписи стен, цветные оконные витражи, каменный алтарь и бронзовый крест, установленный на кровле. Для совершения богослужения художником были также сделаны эскизы богослужебных облачений различных цветов.
Освящение Капеллы Розария состоялось 25 июня 1951 г.
Интерьер
 Внешние изображения
| |
|---|---|
|
[ic.pics.livejournal.com/doc1084/77481023/108398/108398_original.jpg Интерьер капеллы - алтарь, витраж, настенная роспись "Св. Доминик"] |
|
|
[ic.pics.livejournal.com/doc1084/77481023/109120/109120_original.jpg Интерьер капеллы - настенная роспись "Крестный путь"] |
|
|
[ic.pics.livejournal.com/doc1084/77481023/108624/108624_original.jpg Интерьер капеллы - настенная роспись "Дева Мария с Младенцем"] |
Капелла женского монастыря в Вансе была очень невелика и рассчитана на нахождение в ней всего двенадцати монахинь. Длина здания составила 15 м, высота потолка — 5 м. Крыша, крытая синей и белой черепицей увенчана высоким (12 м) кованым крестом и небольшим колоколом у основания. В соответствии с редкой, раннехристианской традицией, апсида и алтарь помещены в западной части храма. По левой стене расположен ряд узких витражных окон.
Стены капеллы покрыты белыми глазурованными керамическими плитками, на которые тонким чёрным контуром нанесены изображения — святой Доминик, Богоматерь с младенцем Иисусом, Крестный путь Иисуса Христа.
Св. Доминик изображён художником со Священным Писанием у груди. Фигура святого изображена высотой более 4,5 м. Святой написан «без лица», с лицом без черт, обведённым только контуром: образ, сравниваемый исследователями с пустыми овалам лиц на картинах К. Малевича. Один из художников русского авангарда пишет о Капелле Чёток, как о событии в художественной жизни 1951 года: «У учителей наших (Матисса и Малевича) и у нашего поколения вопрос о лице в изобразительном искусстве стоял все время, как один из главнейших вопросов..мы оказались как раз на стыке конца одной соборной идеи, то есть идеи человеческого лица, и новой идеи — безликого овала. Наши учителя и выдвинули эту идею безликого овала, да, пожалуй, не только выдвинули, а и решили её до какой-то степени.»[2] По отношению к этому образу, исследователи (П. Шнейдер) приводят слова Матисса:
«В сущности, я являюсь медиумом, через которого являет себя Бесконечное. Священное приходит из глубин бессознательного…»[3]
На другой стене изображена Богоматерь с Младенцем; дева Мария и Младенец Христос предстают с пустыми овалами лиц и контурами фигур, «словно вмещающими в себя бесконечность».
На восточной стене часовни изображены сцены Крестного пути Иисуса Христа : 14 остановок Христа, идущего на Голгофу, начиная с суда Пилата, кончая оплакиванием. Движение фигур на плите происходит от нижнего левого угла направо, затем поворачивает налево и наверху—снова направо, благодаря чему поверхность оказывается равномерно заполненной изображениями.
На южной стороне помещены витражи, сделанные на сюжет Древа Жизни, «о котором в том же Апокалипсисе сказано, что оно растёт рядом с рекой воды жизни, светлой, как кристалл, и приносит двенадцать раз плоды, исцеляющие народы.»; их пространство заполнено синими и жёлтыми листьями на зелёном и голубом фоне. Чёрно-белый рисунок в капелле отделён от цвета.
«…для меня Капелла приобретает смысл только во время службы, и я создавал её, помня о прекрасных чёрных и белых одеяниях. Когда начинается служба, раскрывается значение Капеллы в её гармонии с алтарём из серого камня Вара, на который падает отблеск витражей, — тогда моё произведение приобретает законченность».[4]
Матиссом были созданы также эскизы утвари — дароносицы и дарохранительницы; праздничных ризы священников; в резьба деревянной двери исповедальни. Стремясь к тому, чтобы «священник видел паству и чтобы паства видела его», Матисс придал предельно лаконичные формы алтарю, стоящим на нём подсвечникам и бронзовому распятию, которые некоторые исследователи творчества Матисса (американский исследователь А. Барр)[5] сравнивали с распятием Антонелло да Мессина.
Чёрно-белые стены Капеллы приобретают цвет, когда на них падает дневной свет, проходящий через витражные цветные стёкла, «преображая физический свет в духовный.»
Матисс очень высоко оценивал для себя возможность осуществление этой последней значительной работы своей жизни:
«Не я выбрал эту работу, судьба определила мне её в конце моего пути, моих поисков, и в Капелле я смог объединить и воплотить их».
«Я долгое время наслаждался светом солнца и только потом сделал попытку выразить себя через свет духа» .
«Работа над Капеллой потребовала от меня четырёх лет исключительно усидчивого труда, и она — результат всей моей сознательной жизни. Несмотря на все её недостатки, я считаю её своим лучшим произведением. Пусть будущее подтвердит это суждение возрастающим интересом к этому памятнику, не зависящим от его высшего назначения». [6]
Напишите отзыв о статье "Капелла Розария"
Примечания
- ↑ Анри Матисс/серия «Великие художники». Том 45. - М.: Издательство «Директ-Медиа», ЗАО «Издательский дом «Комсомольская правда», 2010
- ↑ Шестнадцать пятниц: Вторая волна ленинградского авангарда // Experiment / Эксперимент: Журнал русской культуры. — LA, USA. — 2010. — № 16. В 2-х ч. Ч. 2. С. 39.
- ↑ [rudv.h12.ru/ArtStudies/natalyaapchinskya/matise.htm Н. В. Апчинская_Искусствоведение_Анри Матисс. Капелла в Вансе - Это результат всей моей сознательной жизни : "Россия-далее везде"]. Проверено 16 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FxmF28xc Архивировано из первоисточника 18 апреля 2013].
- ↑ Там же.
- ↑ [anrimatiss.ru/vvedenie Введение. Анри Матисс]. Проверено 16 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FxmGVKOg Архивировано из первоисточника 18 апреля 2013].
- ↑ [rudv.h12.ru/ArtStudies/natalyaapchinskya/matise.htm Н. В. Апчинская_Искусствоведение_Анри Матисс. Капелла в Вансе - Это результат всей моей сознательной жизни : "Россия-далее везде"]. Проверено 15 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FwL6h0gq Архивировано из первоисточника 17 апреля 2013].
Ссылки
- [doc1084.livejournal.com/1172.html Фотографии интерьера часовни]
- [www.musee-matisse-nice.org/expositions/chapelle_2001.html Фотографии часовни]
Отрывок, характеризующий Капелла Розария
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.
Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
