Чикойский Иоанно-Предтеченский монастырь

Монастырь
Чикойский Иоанно-Предтеченский монастырь
Страна	Россия
Конфессия	православие
Епархия	Читинская и Краснокаменская
Тип	мужской
Основатель	Варлаам Чикойский
Дата основания	1826 год
Основные даты: 1930 год — Уничтожение пустыни на месте монастыря
Дата упразднения	1915 год
Статус	не существует
Состояние	руины

Чикойский Иоанно-Предтеченский монастырь (Урлукский монастырь) — недействующий православный мужской монастырь Читинской епархии Русской православной церкви, располагавшийся в 8 км от села Урлук (Забайкальский край) на одной из сопок Чикойского хребта.

История

В 1820 году в этих местах построил себе келью отшельник Василий Надежин. В 1824 году на пустынника наткнулись охотники и вскоре молва о благочестивом старце распространилась среди местного населения. Пустынь стали посещать как живущие неподалёку староверы, так и именитые граждане из Кяхты. Молитвами Василия, трудами и средствами первых паломников в 1826 году была сооружена часовня, закуплены колокола, приобретены богослужебные книги.

5 октября 1828 года по предписанию епископа Иркутского Михаила (Бурдукова), настоятель Троицкого Селенгинского монастыря иеромонах Израиль постриг Василия Надежина в монахи с наречением имени Варлаам.

Епископ Михаил, видя духовную силу монаха Варлаама, благословил «устроение Чикойского скита на твёрдом основании»: соорудить в скиту храм, руководить собранной братией, проводить миссионерскую работу среди монгольского, бурятского и старообрядческого населения.

В 1835 году скит был официально признан как заштатный и назван в честь Рождества Иоанна Предтечи. Об учреждении Чикойского скита сообщили «Московские ведомости», и потекли пожертвования на строительство храма.

На территории монастыря находилось три храма: Иоанно-Предтеческий (соборный храм, построенный в 1837—1841 годы), в честь иконы Божией Матери «Споручницы грешных» и во имя преподобного Варлаама Печерского (небесный покровитель основателя монастыря). К монастырю относилась также церковь во имя Великомученика Пантелеимона (построена в 1890 году) в скиту при Ямаровских минеральных водах.

С самого своего основания монастырь вёл миссионерскую деятельность среди бурят, при нём располагалась школа.

В 1915 году, по причине исчезновения в колодцах воды, монастырь был закрыт и перенесён к Староселенгинскому Спасскому собору, а в тайге осталась лишь заштатная пустынь. В 1927 году умер последний монах пустыни, а в 1930-е годы монастырь был уничтожен.

В 2002 году среди руин Чикойского монастыря было определено место захоронения преподобного Варлаама Чикойского и по благословению патриарха Алексия II 21 августа состоялось обретение его мощей, которые поместили в приделе Александра Невского Казанского кафедрального собора Читы.

На месте обретения мощей преподобного Варлаама был поставлен крест и ограда, над алтарной частью разрушенного храма в честь иконы Божией Матери «Споручница грешных» возведена часовня во имя преподобного Варлаама Чикойского, прикрыты каменными плитами останки неизвестного монаха, отреставрирована могильная плита иеромонаха Феофана.

Хозяйственная деятельность монастыря

Первые земельные владения Чикойский монастырь получил в начале 1840-х годов. Основные участки, площадью свыше 735 десятин 602 сажени, были расположены в лесном массиве вокруг обители, из них 715 десятин 277 саженей — непосредственно под лесом, остальные составляли покосы, огороды и выгоны для скота. Принадлежали обители и значительно меньшие участки: один пахотный — 65 десятин у селения Малая Кудара, второй — сенокосный, в 5 десятин, и Джиндинский № 3 у деревни Галдановка. В Чикойской обители занимались огородничеством, держали скот. Овощи хранили в специально устроенном для этого тёплом подвале..

К 1909 году земельные владения обители уменьшились до 817,5 гектаров (750 десятин). Основной части своей земли Чикойский монастырь лишился в 1915 году во время переноса в Староселенгинск. Тогда у него забрали 500 десятин, взамен нарезав столько же у реки Селенги. Расположен этот участок был в Сарамской казённой даче Верхнеудинского лесничества на правом берегу Селенги.

У Чикойской пустыни остались: лесной участок в 195,1 гектаров (179 десятин), сенокосы и пахотные земли — 76,3 гектаров (70 десятин).

Ссылки

• [www.eparhiachita.ru/index.php/ct-menu-item-47/ct-menu-item-251/ct-menu-item-255 Чикойский Иоанно-Предтеченский мужской монастырь].
• [ez.chita.ru/encycl/concepts/?id=6934 «Чикойский Иоанно-Предтеченский монастырь»] в Энциклопедии Забайкалья.
• Чикойский монастырь // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Чикойский Иоанно-Предтеченский монастырь

– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.