Redoutable (1876)
Броненосец «Redoutable» — стальной броненосец с центральной батареей, построенный для ВМС Франции в 1873—1878 годах. Первый стальной военный корабль в мире. Активно служил в 1880—1890-х на Средиземном море. В 1901 году присутствовал в составе французской эскадры при подавлении Боксёрского восстания в Китае. Списан в 1910 году и продан на слом.
Содержание
История
Франко-прусская война, и её тяжелые для Франции финансовые последствия привела к серьёзной задержке в развитии французского броненосного флота. Корабли, заложенные в 1867—1869 годах, достраивались чрезвычайно медленно из-за недостаточного финансирования военно-морских программ, и вступали в строй уже устаревшими. Из семи океанских броненосцев, пополнивших французский флот в 1871—1878 годах, шесть имели деревянные корпуса, и только один железный.
Требовалось предпринять срочные меры по изменению ситуации. Франция была первой в мире державой, освоившей производство стали в промышленных масштабах. Как конструкционный материал, сталь значительно превосходила обычное кованое железо, и менее была подвержена воздействию среды. Было принято решение, что новые французские броненосные корабли должны строиться с активным применением стали.
Броненосец, получивший название «Редутабль» был заложен на верфи в Лорьяне в августе 1873 года. Он стал первым океанским броненосцем, заложенным после франко-прусской войны, и первым кораблем, построенным с значительным применением стали.
Конструкция
Конструктивно, «Редутабль» развивал проект «Кольбер». Он имел водоизмещение в 9224 тонны, при длине в 97,13 метров, ширине в 19,66 метров и осадке в 7,8 метра. Корпус его имел характерный для французской школы кораблестроения глубокий завал бортов внутрь: верхняя палуба была значительно уже и короче чем корпус на уровне ватерлинии. Расположенная в центре корпуса броневая батарея далеко выдавалась за края верхней палубы, представляя собой, фактически, один огромный спонсон: за счет этого стоящие по углам батареи орудия могли стрелять прямо на нос или на корму без риска повредить пороховыми газами корпус.
Подобно иным французским океанским броненосцам, «Редутабль» имел высокий борт и полное парусное оснащение. В центре корпуса выдавалась вверх очень широкая и высокая дымовая труба.
Вооружение
Основное вооружение броненосца состояло из новых 274-миллиметровых 20-калиберных орудий образца 1875 года. Четыре такие пушек были установлены в броневой батарее в центре корпуса. Четыре орудия на нижнем ярусе батареи стояли по углам, стреляя через широкие орудийные порты, и могли быть наведены на любую цель в пределах угла в 80 градусов: таким образом, орудия в передней части батареи могли стрелять как на борт так и прямо по носу, а орудия в задней части — на борт и прямо по корме.
Ещё четыре 274-мм орудия стояли открыто на верхней палубе. Два из них стояли побортно, на крыше центральной батареи. Ещё одно орудие было погонным, и стреляло через орудийный порт на баке, и одно — ретирадным, стреляя по корме. Таким образом, полный бортовой залп броненосца в любом направлении состоял из пяти орудий: на каждый борт могли стрелять два казематных и три из четырёх орудий верхней палубы, по носу или по корме — два казематных, два бортовых и погонное/ретирадное орудие.
Дополнительно к тяжелым пушкам, броненосец нес шесть 138-мм орудий, установленных на верхней палубе в открытых установках. Эти пушки предназначались для стрельбы фугасами по небронированым частям броненосцев противника и поражения легких вражеских небронированых единиц. В 1880-х корабль получил двенадцать противоминных орудий Гочкисса калибром 37-мм.
Корабль был оснащен массивным плугообразным тараном, характерным для французского кораблестроения девятнадцатого века. Он был первым французским кораблем, при постройке оснащенным двумя 356-мм торпедными аппаратами, стрелявшими вперед под углом в 45 градусов от диаметральной линии[1].
Броневая защита
Броневой пояс был изготовлен из кованого железа. Стальной пояс рассматривался на ранних стадиях проектирования, но стальная броня того времени была хрупкой, и после попаданий снарядов растрескивалась. Пояс шел по всей ватерлинии, от штевня до штевня, и имел максимальную толщину в 350 миллиметров.
Существенно усилено было бронирование батареи: её борта были защищены 300-миллиметровой броней. На броненосце впервые появилась полноценная броневая палуба толщиной в 30-40 миллиметров, проходившая по кромке главного пояса. Однако, крыша батареи не была защищена, и могла быть легко пробита навесным огнём[2].
Силовая установка
В действие «Редутабль» приводила горизонтальная компаунд-машина, общей мощностью в 6200 л.с. Восемь овальных котлов обеспечивали скорость в 14,7 узлов. Дальность плавания при скорости 10 узлов составляла 5186 км.
В 1894 году, силовая установка корабля была полностью заменена — овальные котлы были сменены цилиндрическими, а паровая машина — новой вертикальной машиной тройного расширения. После модернизации скорость увеличилась до 17 узлов.
Служба
Оценка проекта
«Редутабль» был значительным шагом вперед, как для французского, так и для мирового кораблестроения. На нём впервые в значимых количествах была применена сталь в наборе корпуса, ромбическое расположение орудий и ряд других элементов.
В проекте «Редутабль», французам удалось избежать многих ошибок своих прежних проектов. Это был мощный, хорошо вооруженный, и адекватно скомпонованный броненосец, с хорошей остойчивостью и высокой мореходностью. Доктрина на соответствие бортового и погонного/ретирадного залпа по числу тяжелых орудий, впервые реализованная в этом проекте, в дальнейшем стала краеугольным камнем французских дизайнов до конца XIX века. Кроме того, французам удалось построить его довольно быстро — от закладки до вступления в строй прошло всего 5 лет.
В целом, французскому кораблестроению удалось «вернуться на сцену» с действительно впечатляющим проектом, оказавшим сильное влияние на мировое кораблестроение и вполне эквивалентным последним британским казематным броненосцам вроде HMS «Alexandra».
Напишите отзыв о статье "Redoutable (1876)"
Примечания
Литература
- Якимович Д.Б. Броненосцы типа «Редутабль» (рус.) // Морская коллекция : журнал. — Москва: Моделист-конструктор, 2012. — № 2 (149). — С. 32.
- Conway's All the World's Fighting Ships 1860–1905 / Gardiner, Robert. — Greenwich: Conway Maritime Press, 1979. — ISBN 0-8317-0302-4.
- Conway's All the World's Fighting Ships 1860–1905 / Gardiner, Robert. — Greenwich: Conway Maritime Press, 1979. — ISBN 0-8317-0302-4.
- McCarthy Justin Huntly. [books.google.com/books?id=lAl0D3faj5AC&pg=PA57&lpg=PA57&dq=naval+demonstration+1880+adriatic&source=bl&ots=c0ng4ILafc&sig=B7KxrGBTZLU2xRl2-Uhw-5Cb0KQ&hl=en&ei=YFR4TIWUKZn_lQfv1sDFAQ&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=5&ved=0CCUQ6AEwBA#v=onepage&q&f=false England Under Gladstone, 1880–1884]. — reprint of 1884. — London: Elibron Classics, 2006.
- Sedgwick Alexander. [books.google.com/books?id=d1ZRf9c3O-oC&pg=PA3&lpg=PA3&dq=kronstadt+french+fleet+1890&source=bl&ots=j81oJ4Yrt4&sig=z21AFQpBLnydbYDWAUDhhx4b6AY&hl=en&ei=AAxiTKb8CN_z8QaF3tzrCg&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=4&ved=0CCIQ6AEwAw#v=onepage&q&f=false The Ralliement in French Politics, 1890–1898]. — Cambridge, MA: Harvard University Press, 1965.
- Silverstone Paul H. Directory of the World's Capital Ships. — New York: Hippocrene Books, 1984. — ISBN 0-88254-979-0.
- Wilson H. W. Ironclads in Action: A Sketch of Naval Warfare From 1855 to 1895. — Boston: Little, Brown, 1896. — Vol. Volume 2.
Ссылки
- de Balincourt, Captain; Vincent-Bréchignac, Captain (1975). «The French Navy of Yesterday: Ironclad Frigates, Part IV». F.P.D.S. Newsletter (F.P.D.S.) III (4): 26–30.
- Brassey Thomas. [books.google.com/books?id=RhYAAAAAMAAJ&printsec=frontcover&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false The Naval Annual 1887]. — Portsmouth, England: J. Griffin, 1888.
| ||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Redoutable (1876)
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.
15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
