Адиб аш-Шишакли

Адиб аш-Шишакли араб. أديب بن حسن الشيشكلي‎<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Президент Сирии
11 июля 1953 года — 25 февраля 1954 года
Предшественник:	Фаузи ас-Селу
Преемник:	Маамун аль-Кузбари
Премьер-министр Сирии
19 июля 1953 года — 1 марта 1954 года
Предшественник:	Фаузи ас-Селу
Преемник:	Сабри аль-Асали
Вероисповедание:	ислам (суннитского толка)
Рождение:	1909(1909) Хама, Сирия
Смерть:	27 сентября 1964(1964-09-27)
Партия:	Сирийская социальная националистическая партия
Образование:	Военная академия Дамаска
Профессия:	военный, политик
Награды:

Адиб ибн Хасан аш-Шишакли (араб. أديب بن حسن الشيشكلي‎, 1909, Хама — 27 сентября 1964, Серис, Бразилия) — сирийский военный и государственный деятель, президент Сирии в 1953—1954 годах.

Биография

Сын курдских родителей, служил во французской армии и позже учился в военной академии в Дамаске (которая позже была перенесена в Хомс). Он рано вступил в Сирийскую социальную националистическую партию. После обретения Сирией независимости от Франции, Шишакли участвовал добровольцем в первой арабо-израильской войне.

В августе 1953 года участвовал в путче против президента Хусни аз-Займа. Хашим Бей Халид Аль-Атасси стал президентом и премьер-министром страны. Шишакли не поддерживал стремление президента объединить Сирию с Ираком. После отставки президента, Шишакли добился того, что Фаузи Селу стал новым главой государства, хотя власть де-факто находилась в его руках. Политические партии были запрещены, была введена военная диктатура. Усилились конфликты с друзами, которые стремились к независимости. В 1954 году он приказал бомбить район, в котором жили друзы, чтобы сломить их сопротивление.

В 1954 году он потерял власть после путча, сбежал сначала в Ливан, потом в Бразилию. Там он был убит 27 сентября 1964 года сирийским друзом.

Ссылки

• [faculty-staff.ou.edu/L/Joshua.M.Landis-1/Joshua_Landis_Druze_and_Shishakli.htm Shishakli and the Druze: Integration and Intransigence (Англ.)]

Отрывок, характеризующий Адиб аш-Шишакли

Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.