Кнопкен, Андреас

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Андреас Кнопкен (Кнопке; нем. Andreas Knöpken, Knopke, Knopius) (около 1468 — 18 февраля 1539) — немецко-христианский проповедник, преподаватель, автор богословских сочинений и евангелических песнопений; один из зачинателей движения Реформации в Риге и Ливонии.

Рождение, семья, начало работы проповедником

Родился в Бранденбурге, недалеко от Косштина-на-Одре, расположенного на территории современной Польши, в семье помещика из Померании. Семья не отличалась достатком, а уровень благосостояния зависел от ежедневного размера прибыли от вырученных отцом сельскохозяйственных товаров. В 1492 году он был пастором христианской общины в Гросс-Моллене, а также заместителем пастора (викарием) в епископстве города Камень-Поморский (в Померании). Поступил в университет в Ингольштадте, но уже в 1512 году был имматрикулирован за успехи в учёбе в известный университет во Франкфурте-на-Одере. С 1514 по 1517 год находился в Трептове (Померания), где работал на службе писца в монастыре премонстрантов в Бельбуке, а также работал в учителем в городской школе Трептова, где попал под влияние теолога-мыслителя Иоганна Бугенхагена, который оказал на Кнопке воздействие как философ-новатор и приобщил его к идеям гуманизма.

Прибытие в Ригу и начало работы в церкви Святого Петра

В 1517 году Кнопкен впервые отправляется в Ригу, где и решает поселиться. Его брат Иакоб Кнопкен к этому времени занял важный пост в религиозной иерархии города, будучи избранным каноником Домского собора, а также стал учителем-пастором (probanus) прихода церкви Святого Петра, которую периодически финансировал рижский магистрат (при необходимости перестройки или проведения архитектурных и скульптурных работ), оказывая её общине и пасторам также психологическую поддержку. Андреас сразу по прибытии в Ригу занял должность заместителя капеллана в церкви Петра, фактически устроившись помощником брата. 26 октября 1517 года он был принят в ряды ненемецкого цеха носильщиков соли, стал священнослужителем этого цеха и служил мессы в их алтаре, расположенном в деамбулатории петровской церкви, за что получал денежный оклад размером в 12 рижских марок. В этот период Кнопкен находился под сильным духовным влиянием распространителей идей гуманизма и в своих проповедях для членов цеха подчёркивал необходимость реформирования общественного устройства на гуманистических основах. Андреас начал переписку с Эразмом Роттердамским, фигурой весьма популярной и даже культовой в кругах образованных, европейски ориентированных рижан, занимавших высокие должности в цеховой иерархии. Он писал Эразму как минимум три раза, но есть предпложение, что он получил ответ от Эразма только на последнее письмо. Во всяком случае, сохранилось лишь одно письмо Кнопкену за подписью Эразма, которое датируется 31 декабря 1520 годом.

Отъезд в Трептов, начало реформационных погромов в Трептове и возвращение в Ригу

На первом этапе Кнопкен находился в Риге до 1519 года, когда он попросил освободить его от исполнения обязанностей викария в петровской церкви, так как намеревался продолжить учёбу. Он получил увольнение в соответствии с просьбой. С 1519 по 1521 год он жил и работал в Трептове, где продолжал давать уроки в городской школе, распространяя гуманистические идеи. Он был ближайшим помощником своего старого наставника, философа и проповедника Бугенхагена, который был более известен как «Померанец». Бугенхаген, знакомый с Лютером и присутствовавший на его проповедях, приобщает Кнопкена к разработке концепции распространения Реформации. Когда в 1521 году Бугенхаген отправился в Виттенберг, Кнопкен остался в школе на правах его заместителя и куратора. После того, как Трептов оказался объят пламенем нешуточных иконоборческих волнений и многие церкви подверглись нападению возмущённой толпы протестантов, Кнопкен в июне 1521 года покинул неспокойный город и отправился назад в более стабильную и умиротворённую, как ему казалось, Ригу.

Создание богословского комментария

Сразу по возвращении в Ригу Кнопкен получил письмо от своего друга и соратника немецкого просветителя-гуманиста Филиппа Меланхтона, письмо с советами и рекомендациями. В Риге он занял ту же должность и приступил к прежним обязанностям. В 1524 году он был одним из шести служителей алтаря торгового братства Черноголовых. В своих частых проповедях Андреас Кнопкен славил и превозносил евангелическое учение, которое исповедовал Лютер в Виттенберге. Основываясь на религиозные аналитические произведения Melahtona Loci communes (1521) и Annotationes (1522) Кнопкен составил пояснительный богословский комментарий к «Письму Павла римлянам» (In epistolam ad Rhomanos Andreae Knopken Consterinensis interpretatio, Rigae apud Livones praelecta, ubi is pastorem agit ecclesiae), который при поддержке старшего учителя Бугенхагена, который написал идеологическое предисловие, был опубликован 7 февраля 1524 года в Виттенберге, а впоследствии пережил четыре издания, одно из которых увидело свет в Страсбурге. Эта работа стала одним из первых евангелических учебных пособий не только в Риге и Ливонии, но и на европейском уровне.

Начало религиозного диспута в церкви Святого Петра; поддержка влиятельных ратманов

На основе этой работы, обосновывавшей богословские принципы лютеранского учения, Кнопкен вступил в диспут со сторонниками папского учения, францисканскими монахами, который состоялся в церкви Святого Петра 21 июля 1522 года. На дискуссию прибыли представители рижского рата и его вассалы, которые сперва скептически отнеслись к новым веяниям в религиозной жизни, но затем часть ратманов и должностных лиц поддержали идеи Кнопкена. Из наиболее влиятельных сподвижников, выразивших согласие с концепцией, излагаемой Кнопкеном, можно назвать бургомистра Готке Диркопа (самого высокопоставленного на тот момент чиновника Риги, поддержавшего учение), секретаря рата Иоганна Ломиллера (который впоследствии сам станет одним из рьяных популяризаторов идей Реформации в Ливонии), писари Ратуши Антон Мутер, Паул Дрейлинг и Генрих Улленброк (которые принадлежали к немецким феодально-аристократическим родам и являлись владельцами крупных пригородных поместий). Например, Ломиллер, вдохновлённый проповедническим пылом Андреаса, писал Лютеру в 20 августа и 10 октября, что в Риге действует один из лучших и хорошо образованных проповедников лютеранского учения Андреас Кнопкен.

Межконфессиональная борьба; смелое назначение Кнопкена

Проповеди Кнопкена снискали всеобщую славу и популярность бюргерских и аристократических кругов Риги, именно поэтому 23 октября 1522 года в знак признания его заслуг рат после совещания с высокопоставленными представителями гильдий принял решение назначить Кнопкена архидиаконом церкви Петра. Это решение по-своему было очень рискованным и революционным, так как до этого никто, кроме Домского капитула, не имел право назначать людей на высокие церковные должности (и в особенности этой прерогативы не было у светских властей города). Именно поэтому дата 23 октября 1522 года часто считается официальным началом ливонской Реформации, поскольку впервые был нарушен иерархический баланс, так что на уровне всей Прибалтики был создан прецедент в области религиозного права. Вместе с этим рижский рат назначил проповедника Сильвестра Тегетмейера пастором в собор Святого Якоба, так что светские правители Риги демонстративно посягали на могущество духовных властей Ливонии. Между Кнопкеном и Тегетмейером была всё же идеологическая разница: если Кнопкен исповедовал более миролюбивую и гуманистическую концепцию, то Тегетмейер был настроен более радикально и высказывал идеи о скором решении межрелигиозных проблем революционными методами. Вскоре между Кнопкеном и Тегетмейером неизбежно возникли концептуальные противоречия, что привело к открытому спору между ними. Рат снова вынужден был вмешаться, чтобы смягчить конфронтацию и 13 декабря 1522 года он устроил собрание, на котором оговорил обязанности Кнопкена на должности в петровской церкви и призвал к заключению перемирия между лютеранскими проповедниками, посоветовав им сплотиться перед католическими оппонентами.

Создание «Краткого порядка богослужения»

Позже Кнопкен имел встречу с кенигсбергским реформатором Иоганном Брисманом, доктором теологии и авторитетным просветителем, которого в 1527 году после смерти архиепископа Яспера Линде назначали проповедником Домского собора. Совместно с Иоганном Кнопкен разработал и опубликовал «Краткий порядок богослужения» («Kirchenordnung»), который был опубликован в 1533 году и официально был признан главным пособием к проведению евангелико-лютеранских служб в трёх главных протестантских центрах Прибалтики — Риге, Ревеле и Дорпате.

Автор песнопений

Кнопкен является автором ряда церковных евангелических песнопений, написанных им на литературном нижненемецком языке.

Кнопкен после своей смерти в 1539 году был похоронен в почётном месте в церкви Святого Петра, работе в которой отдал годы жизни и много творческой энергии. Его могильная плита открыта к осмотру посетителями этого храма.

См. также

• Протестантизм в Латвии

Отрывок, характеризующий Кнопкен, Андреас

Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.