Армида (опера Глюка)

Опера

Армида
Armide
Композитор	Кристоф Виллибальд Глюк
Автор(ы) либретто	Филипп Кино по поэме Торкватто Тассо «Освобождённый Иерусалим»
Действий	5
Год создания	1777
Первая постановка	1777
Место первой постановки	Париж, Королевская академия музыки

Армида (фр. Armide) — опера в пяти актах Кристофа Виллибальда Глюка, написанная в 1777 году на либретто Филиппа Кино и в том же году пставленная в Париже. «Армида» принадлежит к числу реформаторских опер композитора.

История создания

Эпизод поэмы Торкватто Тассо «Освобождённый Иерусалим» — о волшебнице, полюбившей рыцаря Ринальдо (Рено во французской версии) и своими чарами заставившей его забыть о долге, — привлекал многих композиторов и до Глюка (известны «Армида и Рено» Ж. Б. Люлли, оперы А. Вивальди, Н. Йоммелли, А. Саккини), и после него: к этому сюжету обращались Й. Мысливечек, Й. Гайдн, Л. Керубини, Дж. Россини и многие другие. Немалым успехом у современников пользовалась сочинённая в 1771 году барочная опера Антонио Сальери, почти одновременно с Глюком написал свою «Армиду» популярный в те годы Доменико Чимароза.

Глюк писал оперу в Париже в 1777 году, когда борьба между «глюкистами» и «пиччиннистами» вступила в новую фазу: «французская партия», знаменем которой он был, к середине 70-х годов раскололась на приверженцев традиционной французской оперы (Ж. Б. Люлли и Ж. Ф. Рамо), с одной стороны, и новой французской оперы Глюка — с другой. Вольно или невольно композитор сам бросил вызов традиционалистам: для своей героической оперы он использовал либретто, написанное Филиппом Кино для оперы Люлли, опустив только пролог, восхваляющий Людовика XIV.

Обращение Глюка к либретто Кино по-разному толковалось исследователями; одни видели в нём компромисс, уступку парижским вкусам; А. Эйнштейн расценил выбор Глюка как «чистейшую дипломатию» и по этому поводу даже упрекнул самого композитора в «беспринципности»; другие использование либретто, написанного для Люлли, рассматривают как закономерное проявление давнего, еще с венских времён, интереса Глюка к французской театральной культуре. «В „Армиду“, — писал композитор, — я вложил всё, что оставалось во мне лучшего… старался быть здесь скорее поэтом, живописцем, чем музыкантом».

Как бы то ни было, старое либретто Кино оттенило все различия между французской традицией и оперным творчеством Глюка. Премьера «Армиды» состоялась в Париже, в Королевской академии музыки, 23 сентября 1777 года; опера была восторженно прията сторонниками Глюка и враждебно его многочисленными в тот момент противниками.

Основные партии

• Армида, волшебница — сопрано
• Идрао, волшебник, царь Дамаска, дядя Армиды — баритон
• Аронт, его полководец — баритон
• Фенис, наперсница Армиды — сопрано
• Сидония, наперсница Армиды — сопрано
• Рено, рыцарь войска Готфрида Бульонского — контратенор
• Артемидор, рыцарь — тенор
• Убалд, рыцарь — баритон
• Датский рыцарь — тенор.

Сюжет

Действие происходит в Дамаске и его окрестностях во времена Первого крестового похода, около 1100 года. Царь Дамаска Идрао, предчувствуя скорую смерть, призывает свою племянницу Армиду выбрать себе супруга. Волшебница предпочитает свободу, но обещает выйти замуж за того, кто победит Рено — единственного рыцаря, устоявшего перед её чарами.

Сама Армида тем временем одерживает победу над войском Готфрида Бульонского; но в разгар празднества гонец сообщает, что некий рыцарь освободил пленных крестоносцев. Догадываясь о том, что этот рыцарь — Рено, Армиа клянётся отомстить ему страшной местью.

Заснувшего на берегу реки Рено околдовывают по просьбе Армиды демоны в образе нимф, пастухов и пастушек. Разрываясь между ненавистью и любовью, Армида не решается убить рыцаря, и демоны уносят её вместе с Рено в пустыню.

Околдованный рыцарь блаженствует в волшебном дворце Армиды, забыв о ратных подвигах. Волшебница, страдая от того, что только силой колдовства ей удалось добиться взаимности, решает обратиться за помощью к силам подземного царства. В её отсутствие во дворец являются Убальд и датский рыцарь; они возвращают Рено его меч, щит и жезл и тем рассеивают чары. Напрасно Армида умоляет Рено остаться, — рыцарь уходит, а волшебница в отчаянии приказывает демонам разрушить её сады и дворец и сама гибнет в созданном ею хаосе.

Музыка

«Армида» — наиболее «французская» опера Глюка, и сам композитор испытывал к ней особые чувства: «В „Армиде“, — писал он, — есть особая утончённость, которой нет в „Альцесте“: я нашёл особую манеру выражения. […] Я с ужасом жду, как бы не вздумали сравнивать „Армиду“ и „Альцесту“, две столь различные драмы, из которых она должна вызывать слёзы, а другая давать чувственные переживания».

Уже в «Ифигении в Авлиде», написанной тремя годами раньше, наметилась не свойственная Глюку прежде тенденция к индивидуализации образов. Эта тенденция нашла своё продолжение в «Армиде»: стержень драматургии образует внутрення борьба её главных героев . В отличие от других опер композитора, в «Армиде» важная роль отводится звукописи — «музыкальной живописи». «Начиная с ортодоксального французского либретто, — пишет С. Рыцарев, — и кончая крупномасштабной декоративностью спектакля, здесь всё дышит тонкой игрой красок, богатством сценического оформления, изобразительной и темброво-колористической функцией оркестра». При этом музыка оперы полна внутреннего напряжения и экспрессии; одна из наименее последовательных реформаторских опер Глюка, «Армида» своей экзотикой, звукописью и отнюдь не характерными для того времени опытами индивидуальной характеристики предвосхищала романтическую оперу.

Сценическая судьба

Несмотря на весьма относительный успех в Париже, в следующие десятилетия опера ставилась во многих странах, в том числе в России — в сезоне 1786/1787 в театре Шереметева в Кусково. В конце XVIII века хоры из «Армиды» (как и хоры из «Ифигении в Тавриде»), наравне с «Марсельезой» и «Ça ira», распевали на улицах и площадях революционного Парижа. С берлинской постановкой «Армиды» связано действие литературного дебюта Э. Т. А. Гофмана — новеллы «Кавалер Глюк» (1808).

Оперу Глюка ставили Дж. Мейербер в Берлине в 1843 году и Рихард Вагнер — в том же году в Дрездене. В 1910 году в «Метрополитен-опере» её поставил Атуро Тосканини, партию Рено пел Энрико Карузо. В целом на протяжении XX века «Армиду» вспоминали редко (хотя и чаще, чем любую другую оперу на тот же сюжет), лишь в последние десятилетия, когда возрос интерес к творчеству композитора в целом, чаще стала появляться на театральных подмостках и «Армида», в том числе на сцене «Ла Скала» — в постановке Риккардо Мути.

Литература

• Рыцарев С. Кристоф Виллибальд Глюк. — М.: Музыка, 1987.
• Гозенпуд А. А. Оперный словарь. — М.-Л.: Музыка, 1965. — 482 с.
• Мугинштейн М. Л. Хроника мировой оперы. — Екатеринбург: У-Фактория, 2005. — Т. 1. 1600—1850. — С. 208—209. — ISBN 5-94799-423-2.
• Grout D. J., Williams H. W. The Operas of Gluck // A Short History of Opera. — Columbia University Press, 2003. — С. 253—271. — 1030 с. — ISBN 9780231119580.

Классическая музыка   Опера

Отрывок, характеризующий Армида (опера Глюка)

– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.