Асли и Керем
| Асли и Керем | |
| Жанр: | |
|---|---|
| Автор: | |
«Асли́ и Кере́м» (азерб. Əsli və Kərəm; тур. Kerem ile Aslı) — распространённый у народов Закавказья, Малой и Средней Азии анонимный романический дастан.
Азербайджанская версия сложилась, вероятно, в XVI веке[1]. Инкорпорированные в прозу стихотворные партии приписывают главному герою — народному певцу (ашугу). Фабулой этого дастана является пылкая любовь мусульманина (азербайджанца) к христианке (армянке) — Керема, сына гянджинского хана Зияда и Асли, дочери армянского священника Кара-Кешиша[2]. Но на пути их соединения стоит религиозный фанатизм отца девушки. Финал произведения трагичен: влюблённые сгорают в символическом огне. Религиозная канва сюжета исторична; она восходит ко времени переселения тюрков-огузов на Запад (XI—XIII вв.). Основной пафос дастана, пронизывающий все детали сюжета, — любовь выше предрассудков[1]. Считается, что азербайджанский дастан сложился в период династии Сефевидов и служил мостом между местными диалектами и классическим языком, а со временем проник в османскую, узбекскую, персидскую литературы[3].
Туркменская версия более архаична, изобилует этническими и топонимическими элементами[1].
По мотивам дастана азербайджанский композитор Узеир Гаджибеков написал оперу «Асли и Керем» (поставлена в 1912 году). На основе этого дастана азербайджанский писатель Эльчин Эфендиев написал в 1980-ых годах роман «Махмуд и Мариам»[4][5][6].
Источники
- ↑ 1 2 3 [dic.academic.ru/dic.nsf/bse/65550/Асли Асли и Керем] — статья из Большой советской энциклопедии (3-е издание)
- ↑ Дадашзаде А. Азербайджанская литература // История всемирной литературы в девяти томах. — М.: Наука, 1987. — Т. IV. — С. 418.
- ↑ Sakina Berengian. Azeri and Persian literary works in twentieth century Iranian Azerbaijan. — Berlin: Klaus Schwarz Verlag, 1988. — С. 20. — 238 с. — ISBN 9783922968696.
It was also during the Safavid period that the famous Azeri folk romances — Shah Esmail, Asli-Karam, Ashiq Gharib, Koroghli, which are all considered bridges between local dialects and the classical language — were created and in time penetrated into Ottoman, Uzbek, and Persian literatures. The fact that some of these lyrical and epic romances are in prose may be regarded as another distinctive feature of Azeri compared to Ottoman and Chaghatay literatures.
- ↑ [news.lent.az/kulis/news/6276 “Mahmud və Məryəm” tənqid olunur] (азерб.)
- ↑ Арзуманов В. Великолепное служение литературе… // Литературный Азербайджан. — Б., 1988. — С. 105.Оригинальный текст (рус.)
Таков роман Эльчина «Махмуд и Мариам», обращение автора к фольклорному памятнику, вроде бы не претендующее на строгую историчность. Но, позаимствовав из «Асли и Керема» только сюжет (да и то в самом общем виде), Эльчин дал нам совершенно новое его прочтение, сумел изобразить трогательную любовь двух молодых людей на фоне средневекового Азербайджана и Ближнего Востока, в запоминающихся картинах передал историко-политическую атмосферу времени, ряд его проблем.
- ↑ Эльчин. Махмуд и Мариам // Литературный Азербайджан. — Б., 1984. — С. 8.
Напишите отзыв о статье "Асли и Керем"
Отрывок, характеризующий Асли и Керем
В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
