Афинеллис, Афинагорас
| Афинагорас Афинеллис | |
| Αθηναγόρας Αθηνέλλης | |
 А. Афинеллис (второй слева) и С.Коцакис (третий слева) с офицерами советской военной миссии после освобождения греческой столицы силами ЭЛАС. Афины октябрь 1944 | |
| Дата рождения | |
|---|---|
| Место рождения | |
| Дата смерти | |
| Место смерти | |
| Принадлежность | |
| Род войск |
пехота, партизанская армия |
| Командовал |
частями регулярной армии Греции, подразделениями Народно-освободительной армии Греции |
| Сражения/войны |
Малоазийский поход, Греко-итальянская война, оборона Крита, Греческое сопротивление, Декабрьские бои в Афинах |
Афинагорас Афинеллис (греч. Αθηναγόρας Αθηνέλλης 1901 – 1959) – греческий офицер, командир подразделений Народно-освободительной армии Греции (ЭЛАС). Упоминается в историографии как офицер ЭЛАС, подписавший в январе 1945 года Декабрьских боёв перемирие с англичанами.
Иония
Афинагорас (Танос) Афинеллис родился в 1901 году городе Кидониес (Айвалык) османской Малой Азии, сохранявшим в тот период своё коренное греческое население. В 1919 году, после поражения Османской империи в Первой мировой войне, по мандату Антанты, Греция заняла западное побережье Малой Азии. В дальнейшем Севрский мирный договор 1920 года закрепил контроль региона за Грецией, с перспективой решения его судьбы через 5 лет, на референдуме населения[1]:16. Завязавшиеся здесь бои с кемалистами приобрели характер войны, которую греческая армия была вынуждена вести уже в одиночку. Из союзников, Италия, с самого начала поддерживала кемалистов, Франция, решая свои задачи, стала также оказывать им поддержку. Греческая армия прочно удерживала свои позиции. Афинеллис вступил в греческую армию, воевал в её рядах в качестве офицера резерва на всём протяжении Малоазийского похода, был тяжело ранен в лёгкое и остался инвалидом. Геополитическая ситуация изменилась коренным образом и стала роковой для греческого населения Малой Азии после парламентских выборов в Греции, в ноябре 1920 года. Под лозунгом «мы вернём наших парней домой» и получив поддержку, значительного в тот период, мусульманского населения, на выборах победила монархистская «Народная партия». Возвращение в Грецию германофила Константина освободило союзников от обязательств по отношению к Греции. Уинстон Черчилль, в своей работе «Aftermath» (стр. 387—388) писал: «Возвращение Константина рассторгло все союзные связи с Грецией и аннулировало все обязательства, кроме юридических. С Венизелосом мы приняли много обязательств. Но с Константином, никаких. Действительно, когда прошло первое удивление, чувство облегчения стало явным в руководящих кругах. Не было более надобности следовать антитурецкой политике»[1]:30. Правление монархистов завершилось поражением армии и резнёй и изгнанием коренного населения Ионии. Современный английский историк Дуглас Дакин винит в исходе войны правительство монархистов, но не греческую армию, и считает, что даже в создавшихся неблагоприятных условиях, «как и при Ватерлоо, исход мог повернуться как в эту, так и в другую сторону» [2]:357. Последовало антимонархистское восстание армии сентября 1922 года
Греция
В числе других молодых офицеров Афинеллис примкнул к революции, требуя низложения монархии и провозглашения Республики[3]:390.
По состоянию здоровья он был демобилизован и отправлен в резерв. С началом Греко-итальянской войны (1940-1941) был отозван в действующую армию в звании майора. Греческая армия отразила нападение Италии и перенёсла военные действия на территорию Албании. На помощь своим незадачливым союзникам в апреле 1941 года пришла Гитлеровская Германия. Будучи командиром 6-го пехотного полка Афинеллис принял участие в обороне Крита.
Сопротивление и Декабрь 1944 года
С началом тройной, германо-итало-болгарской, оккупации Греции, Афинеллис связался с руководимой компартией Греции Народно-освободительной армией Греции (ЭЛАС). В 1942 году он возглавил III отдел Первого корпуса ЭЛАС (городские отряды греческой столицы)[4]. Находясь на этом посту, в конце 1944 года принял участие в боях городских отрядов ЭЛАС Афин против англичан[5][6]. 8 января 1945 ЭЛАС принял предложение о перемирии. Англичане нуждались в передышке. Для продвижения на север они нуждались в новых силах. Их греческие союзники, включая бывших коллаборационистов, не могли оказать существенной помощи. События показали, что без британской поддержки были бы сметены за несколько дней.
11 января 1945 года, вместе с Т. Макридисом, Я. Зевгосом, Д. Парцалидисом как представитель ЭЛАС подписал перемирие с британским генерал-майором Р. Скоби, вступившее в силу 14-1-1945[7][3]:788[8].
Хотя ЭЛАС контролировал практически всю страну и был готов «воевать 40 лет», руководство компартии в который раз, показывая свою «добрую волю», согласилось удалить силы ЭЛАС из города Фессалоники, части Пелопоннеса и Средней Греции[3]:788. Если с военной точки зрения обстановка и перспективы были предельно ясны, то в политическом аспекте в КПГ продолжались конфуз, пораженчество, иллюзии и даже предательство. После отсрочек и неофициальных встреч, на которых англичане выступали как «большие победители», и после начала Ялтинской конференции 8 февраля 1945 года, на следующий день, 9 февраля, состоялась Варкизская конференция в афинском пригороде Варкиза. Несмотря на то что командование ЭЛАС, офицеры и рядовые, сторонники ЭАМ и члены партии были против, руководство ЭАМ подписало 12 февраля Варкизское соглашение, отдав Грецию на произвол англичан, коллаборационистов и монархистов, без никаких гарантий для демократов и участников Сопротивления[3]:792. Руководство ЭАМ и КПГ полагало, что оно подписало Соглашение. В действительности это была капитуляция. К тому же, с разоружением ЭЛАС, не было никаких гарантий в выполнении согласованных условий этого Соглашения[3]:793. Последующие годы и до начала Гражданской войны в Греции (1946—1949) были отмечены преследованием бывших партизан ЭЛАС и сторонников компартии и людей левых убеждений. В 1947 году Афинеллис был сослан на остров Агиос Эвстратиос, где его здоровье пошатнулось ещё больше. Афинагорас Афинеллис умер в 1959 году в Афинах[9].
Напишите отзыв о статье "Афинеллис, Афинагорас"
Ссылки
- ↑ 1 2 Δημήτρης Φωτιάδης, Σαγγάριος, εκδ.Φυτράκη 1974
- ↑ Douglas Dakin,The Unification of Greece 1770—1923 , ISBN 960-250-150-2
- ↑ 1 2 3 4 5 Τριαντάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία (1821-1975), εκδ. Δωδώνη, ISBN 960-248-794-1
- ↑ Το τιμωρό χέρι του λαού Η δράση της ΕΛΑΣ και της ΟΠΛΑ στην κατεχόμενη πρωτεύουσα 1942—1944,εκδόσεις Θεμέλιο σελ 69
- ↑ [documentahistory.blogspot.gr/2012/09/1944.html ντοκουμεντα ιστοριας: ΔΕΚΕΜΒΡΗΣ 1944. ΝΤΟΚΟΥΜΕΝΤΑ ΤΟΥ Α` ΣΩΜΑΤΟΣ ΣΤΡΑΤΟΥ ΕΛΑΣ.Ι]
- ↑ [documentahistory.blogspot.gr/2012/07/1944.html ντοκουμεντα ιστοριας: ΔΕΚΕΜΒΡΗΣ 1944. ΝΤΟΚΟΥΜΕΝΤΑ ΤΟΥ Α` ΣΩΜΑΤΟΣ ΣΤΡΑΤΟΥ ΕΛΑΣ που αφορουν την Σχολη ΕΥΕΛΠΙΔΩΝ.ΙΙ]
- ↑ Στα πρόθυρα του Εμφυλίου Πολέμου, από τα Δεκεμβριανά στις εκλογές του 1946, εκδόσεις Βιβλιόραμα, Μιχάλης Λυμπεράτος σελ 95
- ↑ [kars1918.wordpress.com/2013/12/29/december-1944/ Οι Βρετανοί και τα Δεκεμβριανά του 1944 | Und ich dachte immer]
- ↑ Έντυπο: ΡΙΖΟΣΠΑΣΤΗΣ (1917—1983), Φύλλο: 13/12/1981, σελ.: 12 [efimeris.nlg.gr/ns/pdfwin_ftr.asp?c=65&pageid=48129&id=-1&s=0&STEMTYPE=0&STEM_WORD_PHONETIC_IDS=ARdASQASPASVASFASTASTASP&CropPDF=0]
Отрывок, характеризующий Афинеллис, Афинагорас
Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
