Балто

Балто
англ. Balto
Вид:	Собака
Порода:	Сибирский хаски
Пол:	Кобель
Дата рождения:	10 февраля 1919(1919-02-10)
Место рождения:	Ном, штат Аляска, США
Дата смерти:	14 марта 1933(1933-03-14) (14 лет)
Место смерти:	Кливленд, штат Огайо, США
Страна:	США США
Хозяин:	Леонард Сеппала
Окрас:	Чёрный

Балто (англ. Balto) — угольно-чёрный сибирский хаски, ездовая собака из упряжки, перевозившей медикаменты во время эпидемии дифтерии в 1925 году в городах штата Аляски, США. Был назван в честь норвежского исследователя Сэмюэля Балто.

Балто родился 10 февраля 1919 года в небольшом городе Ном на Аляске. По некоторым данным, был стерилизован примерно в шесть месяцев. Первые несколько лет своей жизни Балто провёл за перевозкой еды для города. Он считался довольно медленным и не подходящим для более тяжёлой работы. Последние годы жизни Балто прошли в зоопарке Кливленда, штат Огайо. Он умер 14 марта 1933 года.

Эпидемия

В начале 1925 года в поселении Ном (Аляска) разгорелась дифтерия. Больницам требовалась противодифтерийная антитоксическая сыворотка. Её необходимо было доставить из города Анкоридж, который лежал за тысячу миль от поселения.

Снежная буря не позволяла взлетать самолётам, поэтому сыворотку доставили поездом в город Ненана. Оставшуюся часть пути (1085 километров) лекарство предстояло перевезти на собачьих упряжках — единственном возможном транспортном средстве в таких погодных условиях.

На последнем участке пути, 52 мили (84 км) от Блаффа до Нома, сыворотку везла упряжка Гуннара Каасена во главе с Балто. Этот пёс проявил смелость и прекрасно ориентировался. Упряжка прошла трудный путь: один раз собаки едва не погибли при переправе через реку. Другой раз нарты перевернулись, ящик с лекарством провалился в глубокий снег, и Гуннару пришлось его доставать. Последние 12 миль (19 км) упряжка прошла за 80 минут и прибыла в Сэйфти в воскресенье ночью в 2:00. Дальше сыворотку должна была везти упряжка Эда Рона, но он спал, и Каасен не стал будить его в целях экономии времени. Худшая часть маршрута уже была пройдена, собаки чувствовали себя хорошо, и Гуннар принял решение ехать дальше в Ном, до которого ещё оставалась 21 миля (34 км). Метель усилилась, но Балто смог также не сбиться с тропы в пурге, в которой, по признанию Каасена, тот едва мог разглядеть руки перед самым лицом.

Упряжка достигла Нома в 5:30 утра 2 февраля, пройдя 53 мили (85 км) за 7,5 часов. Сыворотка замёрзла, но не испортилась, и с её помощью дифтерия была остановлена за 5 дней. Обессиленные и полузамерзшие после 53-мильной гонки Балто, остальные собаки и сам Гуннар Каасен были тут же признаны героями в США. Однако хозяин Балто Леонард Сеппала был недоволен тем, что вся слава досталась Балто, единственному из 150 псов, участвовавших в перевозе лекарства. Для сравнения: другой пёс Леонарда, Того, вожак упряжки, которой управлял сам Сеппала, проделал куда больший путь. Того был старше Балто на 4 года, и Сеппала всерьёз опасался, что Того может не пережить такого забега.

Последствия

В конце февраля 1925 года Гуннар Каасен с разрешения Леонарда Сеппалы отправился вместе с собачьей упряжкой в тур по стране. Балто и его упряжка хаски собирали толпы людей вокруг себя, создавая ажиотаж и привлекая к себе внимание. Собаки возили упряжку, поставленную на колеса, для поддержания формы. Все СМИ полнились сообщениями о знаменитом туре. Поражаясь такому чуду, пресса сделала Балто новым героем всей нации. Промоутером тура был известный продюсер Сол Лессер, чей документальный фильм Balto's Race to Nome вышел в том же 1925 году.

Газеты полнились статьями по всему миру, и уже 17 декабря 1925 года статуя, вырезанная Фредериком Ротом (англ.), была установлена в Центральном парке Нью-Йорка. Средства на неё были собраны из частных пожертвований под эгидой Муниципального общества искусства (англ.), сама статуя получила премию Шпаера от Национальной академии дизайна.

За это время сменился промоутер тура. После завершения тура, перед возвращением на Аляску, Гуннар Каасен оставил собак промоутеру, который продал их Сэму Хьюстону, владельцу небольшого театра в Лос-Анджелесе.

Через два года после гонки, когда сообщения о героических собаках пропали из СМИ окончательно, а о дальнейшей их судьбе ничего не было известно, по следу Балто отправился Джордж Кэмпбелл, кливлендский бизнесмен. Он узнал, что Балто с упряжкой купил Сэм Хьюстон и организовал представление в своём театре. Вход туда был только для джентльменов. Джордж пришёл в театр и увидел ужасную картину: Балто и остальные собаки были посажены на стальные цепи. При попытке вырваться из оков цепи били по собакам, причиняя тем серьёзную боль.

Возмущённый Кэмпбелл пришел к Хьюстону и потребовал выкупить собак. В итоге тот согласился продать их за 2 тысячи долларов и дал Джорджу срок в две недели. Кэмпбелл вернулся в Кливленд, и по всему городу начался сбор денег. Бизнесмен получил поддержку газеты «The Plain Dealer» (англ.), Общества защиты животных, общества Western Reserve Kennel Club и судьи Джеймса Раля, необходимая сумма была собрана достаточно быстро. Собаки были выкуплены и привезены в Кливленд 19 марта 1927 года.

В кливлендском зоопарке (англ.) Балто и другие хаски вновь стали популярными, на них приходили смотреть дети, проводились экскурсии, с них рисовали картины. В день прибытия собак посмотреть на них пришли 15000 посетителей. Балто стал живым символом города. 19 июня 1927 года на его вольере появилась табличка, рассказывающая о подвиге этой собаки.

После смерти Балто его чучело было выставлено в музее Кливленда, чёрная окраска сменилась коричневой. Оно так и осталось стоять в одном из подвалов музея.

И по сей день в школах Аляски проходят историю Балто, его поступок не забыт, он навечно останется символом доблести, чести, достоинства и несломленной воли к победе. Каждый год по тому же пути, пройденному Гуннаром, Балто и знаменитой упряжкой хаски, проводятся гонки собачьих упряжек — Iditarod Trail Sled Dog Race.

В течение нескольких десятилетий посетители Центрального парка Нью-Йорка могут восхищаться видом бронзовой статуи хаски. Скульптура изображает собаку, смотрящую вдаль, её задние ноги напряжены, а на туловище надета упряжь. Статуя установлена на камне, в котором выбита низкорельефная доска, изображающая собачью упряжку, мчащуюся против ветра. На доске выгравированы слова: «Выносливость, преданность, разум».

Эта статуя стала символом гордости всего американского народа в середине 1920-х.

Экранизация

• Балто (1995) — полнометражный мультфильм.
• Балто 2: В поисках волка (2002) — полнометражный мультфильм.
• Балто 3: Крылья перемен (2004) — полнометражный мультфильм.

См. также

• Грейфраерс Бобби
• Хатико — пёс породы акита-ину, являющийся символом верности и преданности в Японии.

Ссылки

• [russia-alaska.com/life/Balto.htm Великая Гонка Милосердия 1925 года] статья о героических собаках

Отрывок, характеризующий Балто

– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.