Батлер, Ричард Остин
| Ричард Остин Батлер Richard Austen Butler | |||
| |||
|---|---|---|---|
| 20 октября 1963 года — 16 октября 1964 года | |||
| Предшественник: | Алек Дуглас-Хьюм | ||
| Преемник: | Патрик Гордон Уокер | ||
| |||
| 28 октября 1951 года — 20 декабря 1955 года | |||
| Предшественник: | Хью Гейтскелл | ||
| Преемник: | Гарольд Макмиллан | ||
| Вероисповедание: | Церковь Англии | ||
| Рождение: | 9 декабря 1902 Атток, Британская Индия | ||
| Смерть: | 8 марта 1982 (79 лет) Грейт-Йелдем, Великобритания | ||
Ричард Остин Батлер, барон Батлер Саффрон Уолденский (англ. Richard Austen Butler, Baron Butler of Saffron Walden; 9 декабря 1902, Атток, Британская Индия — 8 марта 1982, Грейт-Йелдем, Великобритания) — британский государственный деятель, политик-консерватор, более известный как «Рэб» (Rab), поскольку сокращал так своё имя R.A. Butler. На протяжении своей жизни в разные периоды возглавлял министерства труда, финансов, иностранных дел и внутренних дел Великобритании.
Биография
Родился в Аттоке, Британская Индия (ныне территория Пакистана) в семье колониального чиновника. В детстве он упал с лошади и получил серьёзную травму правой руки, из-за чего не мог полноценно ей пользоваться и не был принят в будущем на военную службу; это обстоятельство впоследствии постоянно сказывалось на его карьере. Получил образование в колледже Мальборо и затем в Пембрук-колледже, где изучал французский и немецкий языки, историю и международные отношения. После окончания университета он остался в нём в качестве преподавателя истории Франции XIX века до 1929 года, когда был избран в палату общин от избирательного округа местечка Сафрон-Уэлден. Батлер сохранял место депутат до 1969 года.
Его первой государственной должностью стала должность личного помощника министра по делам Индии Сэмюэля Хора. В 1932 году он стал заместителем генерального секретаря в Министерстве по делам Индии. В 1937—1938 годах он был парламентским секретарём в министерстве труда. В 1938 году стал заместителем генерального секретаря в Министерстве иностранных дел. Входил в группу сторонников политики умиротворения нацистской Германии, что на какое-то время подорвало его политическую карьеру. Летом 1941 года был назначен председателем Совета по вопросам образования. В 1944 году его усилиями был принят закон об образовании, который ввёл разделение школ на три типа: гимназии (в которых делался акцент на подготовку кадров интеллектуальной элиты), вторичные технические школы (эквивалент профессиональных училищ) и вторичные современные школы (которые должны были готовить кадры для менее квалифицированных рабочих мест). В конце войны Батлер стал министром труда в правительстве Уинстона Черчилля, хотя они относились друг к другу с взаимной неприязнью. Известно, что Батлер однажды был вызван королём Георгом VI и привлечён к разработке плана секретного плана действия движения сопротивления в том случае, если Британия будет оккупирована нацистами.
После поражения консерваторов на парламентских выборах в 1945 году Батлер стал главой отдела исследований Консервативной партии и оставался в этой должности до 1964 года. После возвращения Консервативной партии к власти в 1951 году был назначен канцлером казначейства (министром финансов). На этом посту он планировал ввести свободную оборачиваемость фунта стерлингов, но реформа не была претворена в жизнь из-за противодействия Энтони Идена, бывшего тогда министром иностранных дел. В 1953 году временно исполнял обязанности премьер-министра, когда Черчилль перенёс инсульт, а его преемник Энтони Иден находился на лечении за рубежом. Когда Иден в 1955 году стал премьер-министром, Батлер в декабре этого года был назначен им лордом-хранителем печати и лидером Палаты общин, но отношения Идена и Батлера были весьма непростыми; его карьерный рост в период правления Идена фактически прекратился, но, тем не менее, в моменты отсутствия Идена именно Батлеру доверялось временное руководство кабинетом.
После отставки Идена в январе 1957 года Батлер стал одним из кандидатов на пост премьер-министра, но в итоге его занял Гарольд Макмиллан, который оставил Батлера на старых должностях и в дополнение к ним доверил ему пост министра внутренних дел, хотя сам Батлер хотел пост министра иностранных дел. В 1959 году Батлер перестал быть лордом-хранителем печати, а в 1961 году — лидером Палаты общин. В 1959—1961 годах он был председателем Консервативной партии. После событий 1962 года, названных «Ночью длинных ножей» (когда Макмиллан уволил сразу семь министров из своего кабинета), получил должность заместителя премьер-министра и первого государственного секретаря.
Батлер вновь стал кандидатом на пост премьер-министра после отставки Макмиллана в 1963 году, но вновь не получил должность, новым премьер-министром стал Алек Дуглас-Хьюм, который назначил Батлера министром иностранных дел. Батлер оставался в этой должности до поражения консерваторов на выборах в 1964 году. В 1965 стал пожизненным пэром и занял место в Палате лордов.
В 1965 году Батлер стал ректором Тринити-колледжа Кембриджского университета. Ранее, в 1956—1959 годах, был ректором университета Глазго. В 1966—1982 годах был ректором Университета Эссекса. В 1964—1965 году был самым старым депутатов в Палате общин. Он был рыцарем Ордена Рыцарей Чести, в 1971 году был произведён в рыцари ордена Подвязки.
Библиография
- Anthony Howard: Rab: R. A. Butler, Jonathan Cape, London 1987
Напишите отзыв о статье "Батлер, Ричард Остин"
Ссылки
- [www.stanford.edu/group/auden/cgi-bin/auden/individual.php?pid=I14005&ged=auden-bicknell.ged Richard Austen Butler — Personal Facts and Details stanford.edu]
Отрывок, характеризующий Батлер, Ричард Остин
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.
Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.
Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
