Блейве, Михаил Иванович

Михаи́л Ива́нович Бле́йве (29 октября 1873, Оллустфере (Олуствере), Феллинский (Вильяндиский) уезд, Лифляндская губерния, Российская империя — 14 января 1919, Тарту, Эстония) — протоиерей. Причислен к лику святых Русской православной церкви в 2000.

Семья и образование

Родился в семье псаломщика местной церкви Ивана Петровича Блейве и его жены Акилины Христофоровны (в девичестве Леат). Сёстры — Александра и Вера.

Окончил Рижское духовное училище (семья была бедной, так что Михаил воспитывался за казённый счёт), Рижскую духовную семинарию в 1894 по 2-му разряду, был оставлен в Риге певчим архиерейского хора и псаломщиком при Иоанновской церкви, «что в архиерейской мызе». С 1896 — псаломщик в рижской Свято-Троицкой женской общине. В 1899 женился на дочери священника Любови Фёдоровне Луговской.

Священник

1 января 1900 епископ Рижский и Митавский Агафангел рукоположил его в сан священника. Служил в Гарьельском (Лаанеметса) приходе Верроского (Выруского) благочиния. Заботился о церковном пении, произносил прочувствованные проповеди, преподавал в школе, помогал бедным. В 1905 во время действий карательного отряда он взял под защиту невинно осуждённых на смертную казнь.

С 20 февраля 1908 — священник Ниггенской церкви (Ныо). Организовал сбор средств в пользу храма, украсил его новой утварью. 7 декабря 1910 назначен благочинным 1-го Юрьевского округа. С началом Первой мировой войны проводил особые вечерние богослужения, дабы совершить сугубую молитву за ушедших на фронт, посещает и утешает плачущих матерей и жен.

С 22 июля 1915 по 6 октября 1916 состоял священником при Рингенской церкви (Рынгу), а затем был переведен третьим священником в Успенский собор города Юрьева (Тарту), позднее являлся вторым священником. По словам старосты Успенского собора профессора Юрьевского университета Ивана Лаппо, «был человек тихий и скромный, с тем кротким и чистым взглядом ясных глаз, который бывает у людей, живущих глубоко духовной жизнью. При этом, несмотря на свою скромность и даже застенчивость, он обладал твердым характером и, где это было необходимо, без долгих колебаний шел на самопожертвование».

20 июня 1918 по просьбе приходского совета Успенского собора епископ Платон (Кульбуш) назначил его настоятелем собора с возведением в сан протоиерея. Несмотря на многочисленные сложности (прекращение выплаты жалования членам причта, необходимость поиска средств на содержание Свято-Исидоровской церковно-приходской школы и др.), «никогда ни одной жалобы, ни одного резкого слова о ком-либо я не слышал от о. Михаила за все это время. Его истовое, подлинно прекрасное в своей простоте и молитвенной чистоте богослужение, его вдохновенная проповедь никогда не отражали на себе усталости». (Из воспоминаний профессора Лаппо). Некоторые свои проповеди облекал в стихотворную форму — его поэтические произведения были исполнены христианской скорби и печали. Призывал не бояться смерти и не иметь страха перед насильственным уничтожением, ибо Христос — победитель смерти — через скорби настоящего века ведет душу христианскую к веку будущему, непреходящему.

Арест и мученическая кончина

После занятия в декабре 1918 города Тарту большевиками был арестован (5 января 1919) в алтаре Успенского собора. Его обвинили в нарушении запрета совершать богослужение (приказом от 29 декабря совершение богослужений воспрещалось под страхом смерти, а распоряжение от 31 декабря предписывало всем «попам» оставить город). Был расстрелян вместе с епископом Платоном и настоятелем Георгиевской церкви протоиереем Николаем Бежаницким. Похоронен в Тарту, в Успенском соборе.

Был причислен к лику новомучеников российских в августе 2000 на юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной церкви в Москве.

Ссылки

• [www.orthodox.ee/index.php?d=estsvjat/mihail Биография]
• [www.religare.ru/monitoring19154.htm Об эстонских новомучениках]

Отрывок, характеризующий Блейве, Михаил Иванович

Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.