Браун, Томас (писатель)
Поделись знанием:
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.
Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?
В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.
В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
| Томас Браун | |
| Thomas Browne | |
 Изображение в Национальной портретной галерее | |
| Место смерти: | |
|---|---|
| Гражданство: |
Королевство Англия |
| Род деятельности: |
медик, писатель |
| Направление: | |
| Язык произведений: |
английский |
Сэр Томас Браун (англ. Thomas Browne, 19 октября 1605, Лондон — 19 октября, 1682, Норич) — британский медик, один из крупнейших мастеров английской прозы эпохи барокко, автор литературных «опытов» на оккультно-религиозные и естественнонаучные темы.
Биография
Сын шелкоторговца. В 1626 закончил Оксфордский университет, в 1629 году получил степень лиценциата, изучал медицину в Монпелье, Падуе и Лейдене. В 1633 году, после получения докторской степени, вернулся в Англию. В 1637 обосновался в Нориче (Норвике), где жил и практиковал вплоть до смерти. В 1671 был возведен Карлом II в рыцарское достоинство.
Хорхе Луис Борхес в своей книге «Расследования» (1925) даёт такое описание жизненного уклада сэра Томаса Брауна:
Он занимался медициной, и эти исследования, как и литература, были светом его очей. В 1642 году гражданская война заставила содрогнуться сердца англичан. Брауна она воодушевила на парадоксальный героизм — не замечая её дерзкого вторжения, предавался раздумьям, погрузившись в чистое созерцание красоты. Жизнь его текла счастливо и мирно. Дом в Норвике, даривший его двумя наслаждениями — научной библиотекой и обширным садом, стоял рядом с церковью, чьё сумрачное великолепие, рождённое тенями и отблесками витражей, являет собой архетип трудов Брауна. Он умер в 1682, и день его кончины совпал с днем его рождения. Подобно дону Родриго Манрике, он умер в окружении жены, сыновей, родственников и слуг, отдав душу тому, кто дал её ему. Он прожил жизнь со вкусом, держась в тени щедрого времени и повинуясь лишь возвышенным голосам.[1]
Сочинения
По оценке Д. Мирского, Браун — «едва ли не такая же центральная фигура для всего позднейшего английского барокко вообще, какой для раннего был Донн»[2]. Его сочинения, однако, очень немногочисленны:
- «Вероисповедание врачевателей» (лат. Religio Medici, 1643) — вольные размышления на темы религии, алхимии и астрологии; переведены на ряд европейских языков и попали (в 1645) в Индекс запрещенных книг.
- «Ошибки и заблуждения» (лат. Pseudodoxia Epidemica, 1646, 6 дополненных переизданий до 1672; переводы на французский, латинский, голландский языки) — развёрнутый каталог распространённых заблуждений, ошибочность которых раскрывается при помощи бэконовского эмпирического метода.
- Парный трактат 1658 года:
- «Гидриотафия, или Погребение в урнах» (Hydriotaphia, Urn Burial) — размышление о погребальных обычаях древних народов, вдохновлённое находками древнеримских урн в окрестностях Норича. Выдержки цитируются Эдгаром По в начале «Убийства на улице Морг».
- «Сад Кира» (The Garden of Cyrus) — полушутливые рассуждения в герметической традиции о вселенском смысле квикункса (схема посадки деревьев по углам прямоугольного участка и в его центре).
После смерти Брауна в печати появились книги «Запечатанный музей» (Musæum Clausum; опубл. 1684) — перечень никем не виденных и, возможно, никогда не существовавших книг и полотен; «Письмо другу» (опубл. 1690) — утешительное послание к знакомым по поводу бренности всего сущего; «Христианская мораль» (опубл. 1716) — письма к сыну.
Цветистая проза Брауна принадлежит к «высокому штилю» английской прозы. Она изобилует изощрёнными риторическими оборотами и редкими, подчас нигде более не встречающимися терминами — гапаксами.
Признание
До середины XX века Браун оставался относительно малоизвестной фигурой из числа писателей второго ряда, хотя очерк о нём написал в 1756 году авторитетнейший доктор Джонсон. «Византийской» или «парчовой» прозой Брауна восхищались Лэм, Кольридж, Де Куинси, Уильям Хэзлитт, Эдгар По, Эмерсон, Герман Мелвилл, Уолтер Пейтер, Елена Блаватская, Джеймс Джойс, Вирджиния Вулф, Х. Л. Борхес, В. Г. Зебальд. Симфония № 5 английского композитора Уильяма Олвина (1973) написана на основе книги Брауна «Гидриотафия». Hydriotaphia — это также название пьесы американского драматурга Тони Кушнера о Томасе Брауне (1987).
Напишите отзыв о статье "Браун, Томас (писатель)"
Литература
- Gosse E. Sir Thomas Browne. London: MacMillan, 1905
- Huntley F.L. Sir Thomas Browne, a biographical and critical study. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1962
- Löffler A. Sir Thomas Browne als Virtuoso; die Bedeutung der Gelehrsamkeit für sein literarisches Alterswerk. Nürnberg: H. Carl, 1972
- Wise J.N. Sir Thomas Browne’s Religio medici and two seventeenth century critics. Columbia: University of Missouri Press, 1973
- Sir Thomas Browne and Robert Burton: a reference guide// Dennis G. Donovan, Magaretha G. Hartley Herman, Ann E. Imbrie, eds. Boston: G.K. Hall, 1981
- Preston Cl. Thomas Browne and the writing of early modern science. Cambridge; New York: Cambridge UP, 2005
- Борхес Х. Л. Сэр Томас Браун// Он же. Собрание сочинений. Т.1. СПб: Амфора, 2005, с.50-56
- Броун, Томас // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Примечания
- ↑ Х.Л.Борхес. [www.bibliomsk.ru/library/global.phtml?mode=10&dirname=borges&filename=jlb02002.phtml Сэр Томас Браун (Из книги "Расследования" ("Inquisiciones") 1925)]. Проверено 3 мая 2010. [www.webcitation.org/65d4Y8kFw Архивировано из первоисточника 22 февраля 2012].
- ↑ Д. С. Мирский. Статьи о литературе. Худ. литература, 1987. Стр. 63.
- ↑ [penelope.uchicago.edu/index.html Sir Thomas Browne] (англ.). University of Chicago. Проверено 3 мая 2010. [www.webcitation.org/65d4YiQFB Архивировано из первоисточника 22 февраля 2012].
Ссылки
- [www.luminarium.org/sevenlit/browne Биография на сайте Medieval Literature] (англ.)
- [penelope.uchicago.edu/index.html Томас Браун на сайте James Eason, University of Chicago] (англ.)
- [www.bbk.ac.uk/english/tbs/TBSBibliography.html The Thomas Browne Seminar 2006] (англ.)
Отрывок, характеризующий Браун, Томас (писатель)
Что некто есть еще на свете,Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.
Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?
В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.
В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
