Брумиди, Константин
| Константин Брумиди | |
| Constantino Brumidi | |
 | |
| Имя при рождении: |
Константинос Брумидис |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
 Работы на Викискладе | |
Константин Брумиди (греч. Κωνσταντίνος Μπρουμίδης — Константинос Брумидис, ит. Costantino Brumidi — Костантино Брумиди, Рим 26 июля , 1805 — Вашингтон (округ Колумбия) 19 февраля , 1880) — американский художник греко-итальянского происхождения, более всего известный и почитаемый за украшение росписью здания Капитолия.
Родители и молодость
Константин Брумиди родился в Риме, в 1805 году. Его отец, Ставрос Брумидис, был уроженцем греческого города Филиатра, западный Пелопоннес [1] и содержал в Риме кафе. Его мать, Анна Бьянчини, была коренной римлянкой. Константин проявил свой талант в молодом возрасте. Поступив в 13-летнем возрасте в школу при римской художественной академии (Академия Святого Луки),Константин учился живописи в общей сложности 14 лет, проявив своё мастерство в фресках. Константин расписал несколько римских дворцов, среди которых был и палаццо Торлония. Папа Григорий XVI предоставил ему работу в Ватикане, где он проработал 3 года.
Эмиграция и последующая работа
Военная оккупация Рима французским войсками, в 1849 году, вынудила Константина, присоединившегося к кратковременной римской республике (см. Рисорджименто), к эмиграции. Брумиди отправился в США, где через несколько лет, в 1852 году, он стал американским гражданином и поселился в городе Нью-Йорке. Написав несколько портретов, Брумиди впоследствии принял более важные работы, основной из которых была фреска Распятие (казнь) в церкви Святого Стефана, для которой он также выполнил Муки Св. Стефана (Стефан Первомученик) и Вознесение Девы Марии. Он также написал фрески в часовне Тэйлора (Taylor’s Chapel), Балтимор, Мэриленд.
В 1854 году Брумиди отправился в Мексику, где он написал аллегорическое изображение Святой Троицы в кафедральном соборе города Мехико. На обратном пути в Нью-Йорк он остановился в Вашингтоне и посетил Капитолий. Впечатлённый возможностью расписать обширные внутренние поверхности, Брумиди предложил свои услуги генерал-квартирмейстеру Montgomery C. Meigs. Предложение было принято и одновременно ему было присвоено звание капитана от кавалерии.
Его первой работой в здании Капитолия стал зал заседаний сельскохозяйственного комитета США. Поначалу он получал 8 долларов в день, пока Jefferson Davis, в то время военный секретарь США, не помог увеличить заработок до 10 долларов в день. Работа Брумиди вызвала благоприятное внимание, он получил другие заказы и постепенно укрепился в должности правительственного художника. Его основной работой в Вашингтоне стала Ротонда Капитолия, включая Апофеоз Джорджа Вашингтона на куполе и аллегорические сцены из американской истории. Работа Брумиди в Ротонде к его смерти осталась незавершённой, но он успел расписать много других участков здания, в особенности переходы залов на сенатской стороне Капитолия, известных сегодня под именем «Коридоры Брумиди».
В кафедральной базилике Святых Петра и Павла в городе Филадельфия Брумиди написал образы Святого Петра и Святого Павла. В своих работах в Вашингтоне Брумиди, своей чёрно-белой имитацией барельефа, добился поразительного эффекта. Он расписал также вход в зал Saleaudo, в Фредерик (Мэриленд), который числится в национальном реестре (Национальный реестр исторических мест США)[2].
1 июля 2008 ему посмертно присуждена Золотая медаль Конгресса США.
Напишите отзыв о статье "Брумиди, Константин"
Примечания
- ↑ [www.newadvent.org › … › B]
- ↑ [mht.maryland.gov/nr/NRDetail.aspx?HDID=567&COUNTY=Frederick&FROM=NRCountyList.aspx?COUNTY=Frederick Maryland Historical Trust]. National Register of Historic Places: Properties in Frederick County. Maryland Historical Trust (14 декабря 2008). [www.webcitation.org/6AECl3kS1 Архивировано из первоисточника 27 августа 2012].
Ссылки
- Wolanin Barbara A. Constantino Brumidi: artist of the Capitol. — Washington: U.S. Government Printing Office, 1998.
- [www.dossena.org/tiziano/arte/arte_brumidi.html Constantino Brumidi: Il Michelangelo Del Capitol (Italian)] — Dossena, Tiziano Thomas, L’Idea Magazine N.24, Vol.II, 2005, New York
Отрывок, характеризующий Брумиди, Константин
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
