Буллериан, Рудольф

Рудольф Буллериан (точнее Буллерьян, нем. Rudolph Bullerjahn, в России Рудольф Романович Буллериан; 13 ноября 1856, Берлин — 25 декабря 1910 (7 января 1911), Москва) — немецкий дирижёр. Отец композитора Ханса Буллериана и скрипача Эдди Буллериана.

Окончил Берлинскую высшую школу музыки как скрипач, ученик Йозефа Иоахима и Генриха де Аны. C 1882 г. играл в Мейнингенской капелле под управлением Ганса фон Бюлова, затем в Оркестре Зондерсхаузена.

В 1886—1890 гг. возглавлял Гёттингенский симфонический оркестр. Ввёл в репертуар музыку Рихарда Вагнера, однако исполнял во множестве и лёгкую музыку (Иоганн Штраус, Йозеф Ланнер и др.). Память о Буллериане в Гёттингене выражена не только в мемориальной доске на доме, где он жил, но и в удерживавшейся десятилетиями традиции: студенты Гёттингенского университета, представители различных корпораций, в определённый день недели устраивали шумную вечеринку, завершавшуюся исполнением песенки со словами «Господин дирижёр Буллериан здесь!» (нем. Herr Direktor Bullerjahn, Bullerjahn ist da!). В память об этой традиции в Гёттингене до сих пор существует ресторан «Bullerjahn».

С 1890 г. Буллериан преимущественно жил и работал в России. Дирижировал в Либаве, затем в Варшаве, в 1891 г. обосновался в Москве. Дирижировал летними концертами в Зоологическом саду, парке Сокольники и др., руководил московским лидертафелем, гастролировал как дирижёр в Санкт-Петербурге, Гельсингфорсе, Одессе, Харькове, Риге и др. В 1897 г. был приглашён в Киев, где возглавил музыкальную школу Станислава Блуменфельда (после смерти последнего), работал также как дирижёр летних концертов. В 1902 г. совершил гастрольную поездку в США, в 1910 г. работал в Брюсселе. Пропагандировал в России произведения Иоганнеса Брамса и Антонина Дворжака, дирижировал первым в России исполнением «Немецкого Реквиема». Манера Буллериана дирижировать наизусть, без партитуры, производила на московскую публику сильное впечатление. Профессиональное сообщество, однако, оценивало дирижёрские качества Буллериана довольно сдержанно.

Отрывок, характеризующий Буллериан, Рудольф

Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…