Бушевиц, Ансис

Ансис Бушевиц (10 ноября 1878 года, Попен, Виндавский уезд, Курляндская губерния, Российская империя – 1942 или 1943 год, СССР) – латвийский политический деятель; боевик, революционер, член ЛСДРП, активный участник революционных событий 1905-1907 года в Риге и Прибалтике, впоследствии – один из членов Народного совета, прокламировавшего независимость Латвии 18 ноября 1918 года. Член Учредительного собрания. Депутат 1. и 4. Сеймов Латвии. Министр финансов Латвии в 1923 году. Поддержал установление советской власти в Латвии в 1940 году; вступил в КПЛ и был избран в Народный Сейм.

Образование, революционная деятельность

Родился в Виндавском уезде, учился в Петербурге, получил хорошее среднее образование, после чего поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского государственного университета, который закончил в 1904 году. Работал адвокатом с 1904 года. В последнее десятилетие XIX века увлёкся марксистской идеологией, вступил в ряды социал-демократического рабочего движения, занимался пропагандой революционных настроений в Петербурге и Риге. В 1901 году организовал введение нелегальной литературы социал-демократического толка из Германии. После основания ЛСДРП в 1904 году вошёл в состав её Центрального комитета, пользовался авторитетом среди других членов партии. Принимал участие в организации многих громких революционных акций в Прибалтийских губерниях в период революционных событий 1905-1907 годов.

Часто Ансис Бушевиц не являлся сторонником жестоких мер в отношении прибалтийско-немецкой элиты. 28 ноября 1905 года в Кокенгаузене (вблизи Риги) произошло вооружённое столкновение между отрядом боевиков-повстанцев и драгунским подразделением, охранявшим прибалтийско-немецких дворян, которые спешно эвакуировались из охваченных беспорядками владений в окрестностях Риги. Было убито 5 драгун, а 36 представителей остзейских дворянских фамилий попали в плен к участникам боевых бригад. Ансис Бушевиц отправился из Риги в Кокенгаузен с целью уговорить повстанцев освободить остзейских узников.

Съезд, ссылка в Тобольск, возвращение, заключение в немецкий концлагерь

В 1906 году представлял латышскую социал-демократию на объединительном конгрессе с РСДРП, IV съезд которой состоялся в Стокгольме. В 1909 году был арестован и примерно полгода провёл в заключении. Обвинённый в членстве в террористических боевых организациях ЛСДРП и РСДРП, он был приговорён к ссылке в Тобольск. В 1914 году смог вернуться в Прибалтийские губернии, обосновался в Либаве, принимал участие в издании либавских левых газет. Оказал активнейшее сопротивление кайзеровскому оккупационному контингенту, но был пойман и по решению оккупационного военно-полевого суда был приговорён к заключению в концлагерь.

Участие в политической жизни Латвии с 1918 по 1940 год

Осенью 1918 года вернулся в Латвию, где принял участие в партийных переговорах, проходивших с целью формирования Народного совета. Вскоре вошёл в состав Народного совета, а потом возглавил ЦК ЛСДРП. Оставался на этой должности до 1922 года. Параллельно с 1919 по 1921 год занимал должность градоначальника Лиепаи. В 1920 году избран в состав Конституционного (Учредительного) собрания, в котором заведовал работой отделов финансов, сельского хозяйства, иностранных дел. Руководил составлением первого в истории независимой Латвии государственного бюджета. Занимался обеспечением и проверкой мандатов. Курировал деятельность комиссий по промышленности и торговле. Участвовал в разработке и ратификации мирного договора между Россией и Латвией, заключённого в Риге 11 августа 1920 года. Входил в состав латвийской делегации.

В 1922 году был избран в I Сейм. Входил в состав комиссии по сельскохозяйственной политики, также состоял в комиссиях финансов и бюджета. В 1923 году занял пост министра финансов в кабинете министров Яниса Паулюка. В июне этого же года объявил о своей отставке ввиду разногласий по ряду вопросов; вместе с ним о своей отставке заявили ещё пятеро министров, что привело к падению кабинета Паулюка. В 1925 году не был избран во II Сейм, однако вернулся в парламент в 1931 году после выборов IV Сейма. После государственного переворота Ульманиса вместе с другими яркими представителями социал-демократического движения был отправлен в Лиепайскую военную тюрьму, где возник специальный политический концлагерь для инакомыслящих, не согласных с диктатурой Ульманиса. Тем не менее, вместе с большинством других латвийских соцдемов был вскоре освобождён из заключения в 1935 году.

Поддержка установления советской власти в Латвии

Активно поддержал установление коммунистического правления в Латвии в июне 1940 года, возглавил Центральную Избирательную комиссию Советской Латвии и был избран в Народный Сейм. 21 июля 1940 года был участником латвийской делегации в Москву, лично от имени делегации подал прошение о включении Латвийской Советской Социалистической республики к состав СССР. В 1941 году эвакуировался в РСФСР после вторжения вермахта. Точное место и время смерти неизвестно.

Литература

• Latvijas okupācija un aneksija 1939—1940: Dokumenti un materiāli. / Sastādītāji: I. Grava-Kreituse, I. Feldmanis, J. Goldmanis, A. Stranga. — Rīga, 1995. ISBN 9984-9085-0-X — 407. lpp.

Отрывок, характеризующий Бушевиц, Ансис

Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.