Вацулик, Людвик

Людвик Вацулик
чеш. Ludvík Vaculík
Награды:

Людвик Вацулик (чеш. Ludvík Vaculík, 23 июля 1926 года — 6 июня 2015 года) — современный чешский писатель и журналист-фельетонист. Стал известен благодаря воззванию «Две тысячи слов», написанному во время событий Пражской весны.

Юность

Родился 23 июля 1926 года в Брумове (Валашске-Клобоуки) в семье плотника. После окончания средней школы учился в Школе рабочей молодёжи предприятия «Батя» (знаменитая обувная фабрика, Злин). Во время войны продолжил работать на фирме «Батя» и одновременно повышал квалификацию в Школе обувщиков (1941—1946). В 1948 вступил в Коммунистическую партию Чехословакии (КПЧ) и в 1950 окончил двухлетний курс Высшей партийной школы в Праге. Преподавал в интернате Объединённых заводов в Бенешеве над Плучницей. В это время появилась его первая проза («Шумный дом», «Секира»).

Молодость

После возвращения со службы в армии работал редактором политической литературы в издательстве рупора Коммунистической партии Чехословакии Руде право, а позже — в сельском журнале «Беседа деревенской семьи». После 1958 в молодёжной редакции Чехословацкого радио вел передачи «Микрофон молодых» (потом — «Микрофорум») и «Вчера мне было 15», стал членом Союза писателей Чехословакии. В 1965 поступил на работу в «Литературную газету». Его фельетоны сравнивали с фельетонами Карела Чапека. На IV съезде Союза писателей Чехословакии в конце июня 1967 произнес речь, в которой требовал свободы слова и отмены цензуры. За это был исключен из партии.

Две тысячи слов

«Две тысячи слов» Вацулик написал по просьбе тех сил в КПЧ, которые поддерживали реформатора Дубчека — группы академиков во главе с Вихтерле и члена политбюро Франтишека Кригеля. В нём содержались требования «социализма с человеческим лицом» и демократизации политического режима ЧССР. Манифест был опубликован 27 июня 1968 сразу в нескольких чехословацких газетах (Литературная газета, Сельская газета и Млада Фронта), буквально на следующий после того, как парламент своим законом отменил предварительную цензуру в прессе. Несмотря на наличие в манифесте «2000 слов» прямых призывов к защите правительства Дубчека «с оружием в руках», сам Вацулик сегодня утверждает, что его знаменитый текст был написан под впечатлением учения Махатмы Ганди и призывал к гражданскому противостоянию без применения насилия.

Вторжение танков Варшавского договора в Чехословакию в 1968 Вацулик описывает с юмором: "21 августа 1968 года я был с семьей в моем родном городе Брумов, гостил у двоюродного брата тоже по имени Людвик. В шесть утра его жена открыла дверь в нашу комнату и говорит: «Людвик, русские нас оккупируют!». Мой брат встал, закурил и сказал: «Чем мы их поприветствуем? Сливовица выпита, гранат нету». Потом пришли лесничие, мол, надо меня спрятать. А я говорю: «Это что ещё за глупость, что я буду здесь сто лет прятаться, что ли?»

Во времена нормализации

Во времена нормализации (с 1969) Вацулику было запрещено печататься. В 1969—1971 публиковался в рукописном журнале «Йонаш» театра Семафор. Его книги выходили в самиздате, а также в крупных чешских издательствах за рубежом — Sixty-Eight Publishers в Торонто и в кельнском-над-рыном «Индексе». Его книги этих лет — «Крошки» (1973), «Чешский сонник» (1981; самая дискуссионная его книга; идея подсказана Йиржи Коларжем), «Любимые одноклассники» (1981).

В 1973 Вацулик стал организатором неподцензурного издательства "Петлице", выпустившего около четырёхсот книг, а в 1977 — одним из лидеров правозащитной организации Хартия 77. Премия Ярослава Сейферта (1987).

После бархатной революции

Официальный запрет на работы Вацулика снят в конце 1989, после бархатной революции. Вацулик — один из немногих писателей той поры, который не был причастен к политической жизни в это время. В ноябре 1989 организаторы политических торжеств на Летной предложили Вацулику сообщить, о чём он хочет говорить, и после его отказа сделать это — не пустили на трибуну, ссылаясь на то, что сознательный народ не даст ему выступить, обвиняя в трусости.

После 1989 Вацулик написал книги «Как дела, парень» (1991 — об отношениях отца с сыном), «Немемуары» (1998 — о своей жизни), «Прощание с Девой» (2003 — о божественном падении) и «Улучшенные песенки» (2006 — народные песни, улучшенные Вацуликом). Неизданной остается его эротическая проза «Старая постель» и «Хлеб наш насущный». Право решать издавать, их или нет после смерти, передано сыну писателя. Сегодня Вацулик работает над романом «Часы пианино» (об учительнице музыки и её ученике).

За литературные и гражданские заслуги в 1996 писатель награждён орденом Томаша Масарика.

в 2000-х

В 2000-х Вацулик жил в Праге, писал прозу и вел колонку «Последнее слово» в праволиберальной газете «Лидове новины». «С чуткостью, свойственной только натурам исключительным, — пишет Иван Клима, — кратко, остроумно и интересно Вацулик выявляет и называет по имени причины болезней, разъедающих душу и тело нашего общества; в блестящем литературном стиле, не имеющем аналога со времен Карела Чапека, он ведет борьбу за нормального человека и его достойную, осмысленную жизнь». В августе 2008 82-летний Вацулик в одном из «Последних слов» резко высказался против разрешения получения ПМЖ в Чехии для граждан России: «…этот народ, получивший такое воспитание и прошедший такую селекцию, опасен в любой ситуации. Поэтому я не согласен с тем, чтобы таких людей к нам впускали. Они приезжают под девизом свободы, ничего о ней не зная, привозят сюда свой капитал, чтобы зацепиться, а когда их здесь станет много, так они потребуют автономии. А братья из державы придут их спасать. Как в Грузии».

На русский язык Вацулик почти не переводился.

Ссылки

• [www.reflex.cz/Clanek24427.html Людвик Вацулик (журнал «Рефлекс»)] (чешск.)
• [czelit.ru/1950-1970/vaculik/index.shtml Людвик Вацулик на сайте «Чешская литература»: биография, фото, тексты, критика]

Отрывок, характеризующий Вацулик, Людвик

Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.