Вильмен, Абель-Франсуа

Абель-Франсуа Вильмен
Abel-François Villemain
Портрет Абель-Франсуа Вильмена (худ-к Ари Шеффер, 1855, Лувр)
Дата рождения:	9 июня 1790(1790-06-09)
Место рождения:	Париж
Дата смерти:	8 мая 1870(1870-05-08) (79 лет)
Место смерти:	Париж
Род деятельности:	писатель, государственный деятель

Абе́ль-Франсуа́ Вильме́н (фр. Abel-François Villemain; 9 июня 1790 года, Париж — 8 мая 1870 года, там же) — французский писатель и государственный деятель, критик и историк литературы.

Биография

Получив образование в лицее Людовика Великого, он рано обратил на себя внимание своей даровитостью и в 20 лет занял место адъюнкта при кафедре словесности в лицее Карла Великого. Лекции молодого профессора имели такой блестящий успех, что он был избран руководителем конференций по французской литературе в Нормальной школе. В 1812 году Французская академия объявила конкурс на похвальное слово Монтеню. Несмотря на то, что среди соперников было несколько выдающихся литераторов, сочинение Вильмена было удостоено премии; перед ним открылись лучшие парижские салоны.

После падения Империи

Когда пала Империя и союзники вступили в Париж, на торжественное собрание (21 апреля 1814 года) Французской академии, в котором Вильмен прочёл свой удостоенный премии мемуар «Avantages et inconvénients de la critique», пришли император Александр I и прусский король, к которым Вильмен и обратился в своей вступительной речи.

В 1816 году получил 3-ю академическую премию за своё «Похвальное слово Монтескье» и занял в Сорбонне кафедру новой истории, на которой оставался недолго, сменив её на кафедру французской словесности. Плодом его кратковременных занятий историей явилась «История Кромвеля» (Histoire de Cromwell, Париж, 2 т., 1819), вызванная общим интересом французского общества к этой эпохе английской истории по аналогии между реставрацией Бурбонов и реставрацией Карла II. Вильмену, который был тонким ценителем классической литературы и глубоким знатоком Франции XV-XVII вв., недоставало, однако, широты исторического воззрения. Ему ставилось в упрёк, что, излагая блестящим языком весь ход английской революции, он оставил в тени общие великие идеи, лежавшие в основе этого движения.

Восстание в Греции, вызвавшее в Европе общее сочувствие и воодушевившее Байрона, Ламартина, Шатобриана и Казимира Делавиня, дало идею Вильмену написать исторический роман «Lascaris ou les Grecs de XV siècle» (1825), и исторический этюд: «Essai sur l'état des Grecs depuis la conquête musulmane» (1825).

Государственный деятель

Как государственный деятель, принадлежал к школе так называемых доктринеров. Когда в последние годы царствования Карла X реакция стала все более усиливаться, Вильмен сблизился с оппозицией и в 1827 году по поручению Французской академии редактировал петицию, направленную против цензуры. Вследствие этого должен был оставить должность в государственном совете; зато популярность и влияние его как профессора ещё более увеличились. В 1828—29 гг. на кафедры Гизо, Кузена и Вильмена смотрели как на передовые посты либерализма; и им нельзя отказать в огромном влиянии на готовившееся к политической жизни молодое поколение.

В начале 1830 года Вильмен был избран в палату депутатов, но после революции избиратели не продолжили его полномочия. В 1832 году Людовик-Филипп возвёл Вильмена в пожизненные пэры; в том же году Французская академия, членом которой он состоял с 1831 г., назначила его своим непременным секретарем. В палате пэров Вильмен обратил на себя внимание независимостью своих политических взглядов.

Министр народного просвещения

После падения кабинета Моле (1839) занял пост министра народного просвещения, сначала кратковременно, в кабинете маршала Сульта, а затем на более продолжительное время, в кабинете Гизо. 4 года крайне утомительной борьбы ушли на проведение законопроекта о высшем и среднем образовании, в котором он старался примирить клерикальные и либеральные требования. Законопроект был принят, но никого не удовлетворил, и Вильмен вышел в отставку (1844 год), навсегда оставив политическую деятельность; к оставленной им кафедре, на которой его заменил С. М. Жирарден, он также не возвратился.

Творчество

Самые выдающимиеся труды Вильмена:

• «Cours de littérature française, tableau du XVIII siècle» (1828—1830, 1864);
• «Tableau de l'éloquence chrétienne au IV siècle» (1846; нов. изд. 1870);
• посмертно изданная «Histoire de Grégoire VII».

А также:

• «Discours et mélanges littéraires» (1823),
• «Nouveaux mélanges historiques et littéraires» (1827);
• «Etudes de littérature ancienne et étrangère» (1846),
• «Etudes d’histoire moderne» (1846),
• «Souvenirs contemporains d’histoire et de littérature» (1856),
• «Tribune contemporaine. M. de Chateaubriand» (1857),
• «Essais sur le génie de Pyndare» (1859);
• «La France, l’empire et la papauté» — брошюра, наделавшая много шума защитой светской власти папы.

Множество статей, рецензий, предисловий, речей и академических отчетов в разных журналах и книгах; стоит упоминания предисловие к словарю Французской академии 1835 г. «Discours sur la langue française».

Источники

• Вильмен, Абель Франсуа // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• «Abel-François Villemain» , dans Robert et Cougny, Dictionnaire des parlementaires français, 1889

Отрывок, характеризующий Вильмен, Абель-Франсуа

Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.