Войналович, Михаил Кузьмич

Михаил Кузьмич Войналович
Место смерти	Ростов-на-Дону, Область Войска Донского
Принадлежность	Российская империя Российская империя → Белое движение Белое движение
Род войск	инфантерия
Годы службы	1898—1918
Звание	Генерального штаба полковник
Командовал	начальник штаба 118-й пехотной дивизии 239-м пехотным Константиноградским полком начальник штаба 1-й Отдельной бригады Русских добровольцев
Сражения/войны	Китайский поход Русско-японская война Первая мировая война Гражданская война: Поход дроздовцев Яссы — Дон Взятие Ростова дроздовцами (апрель 1918)
Награды и премии

Михаи́л Кузьми́ч Войнало́вич (2 [14] ноября 1878 — 21 апреля 1918, Ростов-на-Дону) — русский офицер, Генерального штаба полковник. Участник Китайского похода, Русско-японской, Первой мировой и Гражданской войн. Георгиевский кавалер. Начальник штаба 1-й Отдельной бригады Русских добровольцев, совершившей Поход Яссы — Дон. Ближайший сотрудник и помощник, друг командира отряда Генерального штаба полковника М. Г. Дроздовского.

Образование

В 1898 году окончил Полоцкий кадетский корпус, в 1900-м — Алексеевское военное училище в Москве. По 1-му разряду окончил обучение в Императорской Николаевской военной академии (1910 год).

Начало службы: Китайский поход и Русско-японская война

Из Алексеевского училища был выпущен подпоручиком со старшинством от 9 августа 1900 года в 8-й Восточно-Сибирский стрелковый полк. Участвовал в походе против Китая в 1900—1901 гг. Был произведен в поручики со старшинством от 9 августа 1903 года.

Участвовал в Русско-японской войне. Произведён в штабс-капитаны со старшинством от 9 августа 1907 года.

Капитан (старшинство от 23 мая 1910 года).

После окончания Академии Генерального штаба на два года был прикомандирован ко 2-му Сибирскому стрелковому полку для цензового командования ротой (24.09.1910-04.11.1912). В 1913 году был прикомандирован к Офицерской воздухоплавательной школе (15.06.-25.09.1913), которую окончил летчиком-наблюдателем.

с 26 ноября 1912 назначен на должность старшего адъютанта штаба 7-й Сибирской стрелковой дивизии.

Первая мировая война

В рядах 7-й Сибирской стрелковой дивизии встретил Великую войну. Вскоре был награждён Георгиевским оружием (Высочайший приказ от 21 марта 1915 года).

За доблесть в первых же боях, Высочайшим приказом от 21 июня 1915 года был награждён орденом Св. Георгия 4-й степени, уже будучи исполняющим должность старшего адъютанта штаба Гродненской крепости. В начале 1915 года произведён в подполковники.

С 16 августа 1915 — исполняющий должность начальника штаба 124-й пехотной дивизии. 12 декабря 1916 года произведён в полковники.

С 3 августа 1916 года исполнял должность начальника штаба 118-й пехотной дивизии.

С 20 июня 1917 года — командир 239-го пехотного Константиноградского полка.

Дроздовский поход

Михаил Константинович был в числе первых добровольцев, прибывших в местечко Скинтея возле Ясс и поступивших в распоряжение формировавшего свою 1-ю Добровольческую бригаду Генерального штаба полковника М. Г. Дроздовского. Два полковника-генштабиста сразу стали друзьями, а Войналович стал надёжным помощником командира во всех «белых» делах. Как пишет современный историк А. В. Шишов, этих двух офицеров-добровольцев в белой эмиграции обычно вспоминали вместе, «как что-то единое»..

Войналович был назначен командиром 1-го стрелкового полка, но уже в начале февраля заменил бывшего начальника 3-й Туркестанской стрелковой дивизии Генерального штаба генерал-майора А. Н. Алексеева на должности начальника штаба бригады. Из воспоминания участников похода Яссы—Дон о М. Г. Дроздовском и его начальнике штаба М. К. Войналовиче:

Выбор ближайшего своего помощника, впоследствии начальника штаба Дроздовского отряда, Дроздовским был сделан крайне удачно. Единство взглядов и убеждений, полное самоотречение, патриотизм, храбрость, решимость, свойственны были в полной мере им обоим. Некоторые различия характеров только дополняли их. Несколько нервный и порывистый не в боевой обстановке Дроздовский и рядом с ним спокойный во всех случаях жизни полковник Войналович — вот те начальники, которым не могло не поверить и не довериться офицерство с первой встречи с ними.

М. К. Войналович, будучи ближайшим помощником Дроздовского, вёл формирования в Скинтее. Принял самые решительные меры для укрепления расшатанной революцией и в офицерской среде дисциплины. В бригаде полковник ввёл строевые занятия, был установлен уклад жизни, близкий к нормам военных училищ.

Неопределённый статус добровольческого формирования вызывал трудности с довольствием. Случалось, бригада Дроздовского для пополнения боеприпасами, снаряжением и продовольствием вступала в стычки с пробольшевистскими частями, однако предпочтение отдавалось военной хитрости, набегам, когда в Скинтею забирали всё, что «плохо лежало» у комитетчиков: винтовки, пушки, лошадей, повозки, провизию, угоняли броневики и автомобили. Для этих задач Дроздовским и его помощником Войналовичем была создана из наиболее решительных людей «команда разведчиков особого назначения» во главе с ротмистром Бологовским — доверенным лицом командира бригады. К 20 февраля в распоряжении Дроздовского было большое количество артиллерии и пулемётов, 15 бронемашин, легковые и грузовые автомобили, радиостанция и много другого имущества, часть которого дроздовцы при уходе были вынуждены продать , часть пошла на покупку у вчерашних союзников пропусков на выход белого отряда с территории Румынии.

После вступления Румынии 16 февраля (1 марта) в переговоры с министрами иностранных дел Центральных держав о сепаратном мире, среди условий которого были передача Румынии территории Бессарабии, уже оккупированной румынскими войсками, и разоружение русских добровольцев, румынские власти начали препятствовать формированию русских добровольческих частей. Дважды, 23 февраля (8 марта) и 26 февраля (11 марта), румынские войска пытались разоружить части 1-й бригады, направляя в Соколы пехоту с броневиками. Дроздовский в ответ лично проводил демонстрацию, выдвигая своих подчинённых на позиции. Наиболее же тяжёлое положение сложилось 26 февраля (11 марта) после отъезда Дроздовского с утра в Яссы: когда румынские части генерала Авереску попытались окружить лагерь дроздовцев в местечке Соколы, последние по приказу полковника М. К. Войналовича были подняты «в ружье» и выступили навстречу в боевых цепях, угрожая подвергнуть артобстрелу Ясский дворец. Эти твёрдые действия вынудили румын отступить, Войналович добился разрешения на посадку «дроздов» в эшелоны для следования на территорию России.

На протяжении всего похода от Ясс до Ростова-на-Дону Войналович был ближайшим сотрудником и помощником полковника Дроздовского, его близким другом и доверенным лицом.

Гибель в бою за Ростов

После того, как на совещании единоначальных командиров было решено брать штурмом Ростов, начальник штаба бригады М. К. Войналович дал частям направления атак, указал точки для установки батарей, гаубичного взвода и броневика «Верный» капитана Нилова, после чего уговорил Дроздовского разрешить ему участвовать в бою в передовых рядах штурмующих.

В Пасхальную ночь 21 апреля (4 мая) конный дивизион дроздовцев с лёгкой батареей и броневиком под командованием начальника штаба отряда полковника М. К. Войналовича атаковал позиции советских войск и разбил их. При подходе к позициям красных, игнорируя их численное преимущество, белая конница под командованием Михаила Кузьмича вынеслась из-за спин пехоты, прорвала оборону советских войск и, развивая первый успех, преследовала бегущего противника, пролетев по улицам ночного города, вынеслась к вокзалу, ставшему главной целью наступавших. Эскадронцы штабс-ротмистра Аникеева почти не встретили сопротивления. В числе первых всадников к вокзалу подскакал во главе эскадрона полковник Войналович. Несколько всадников 1-го эскадрона, следуя за начальником штаба бригады, ворвались на станцию, где находились эшелоны с красной гвардией. Соскочив с коня, полковник с револьвером ринулся ко входу в здание вокзала, и был убит в упор случайным красноармейцем, став едва ли не единственным павшим среди спешившегося эскадрона. Вокзал после короткого боя был взят «дроздами» под полный контроль.

Город был вскоре взят отрядом Дроздовского. Значительную роль в успехе операции сыграли именно действия конницы, руководимой Михаилом Кузьмичем Войналовичем. Боем под Ростовом с намного превосходящими силами красных дроздовцы первыми оказали помощь Войску Донскому, оттянув на себя из Новочеркасска крупные силы большевиков, что позволило Южной группе казачьего ополчения полковника С. В. Денисова — штурмовавшей столицу Области Войска Донского — взять город.

Однако гибель начальника штаба и ближайшего помощника стала большой утратой для командира бригады М. Г. Дроздовского: потеря одного из ближайших помощников, прошедшего с отрядом весь путь от Ясс до Донской земли и чья отвага служила для походников примером, была невосполнимой. М. Г. Дроздовский записал в своём дневнике:

Я понёс великую утрату — убит мой ближайший помощник, начальник штаба, может быть единственный человек, который мог меня заменить.

Литература

• Дроздовский и дроздовцы. — М.: НП «Посев», 2006. — ISBN 5-85824-165-4
• Шишов А. В. Генерал Дроздовский. Легендарный поход от Ясс до Кубани и Дона.. — М.: ЗАО Издательство Центрполиграф, 2012. — 431 с. — (Россия забытая и неизвестная. Золотая коллекция). — ISBN 978-5-227-03734-3.
• Дроздовский М. Г. [www.archive.org/details/dnevnik_00droz Дневник]. — Берлин: Отто Кирхнер и Ко, 1923. — 190 с.

Отрывок, характеризующий Войналович, Михаил Кузьмич

– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.