Поход дроздовцев Яссы — Дон

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Похо́д дроздо́вцев Я́ссы — Дон, «Дроздовский поход» (встречалось также «Румы́нский поход»[2]), 26 февраля (11 марта) — 25 апреля (8 мая) 1918 года[3] — переход Первой Отдельной бригады Русских добровольцев под командованием Генерального штаба полковника М. Г. Дроздовского с Румынского фронта Первой мировой войны на Дон для соединения с Добровольческой армией генерала Л. Г. Корнилова и совместной борьбы против советской власти. Поход стал одним из наиболее значительных эпизодов в истории первого этапа Белого движения на Юге России — наряду с «Ледяным походом», и был столь же тяжёлым[4].

Своим боем под Ростовом с намного превосходящими силами красных на завершающей стадии похода дроздовцы оказали большую помощь Войску Донскому, оттянув на себя из Новочеркасска крупные силы красных. Через несколько дней дроздовцы, соединившись с восставшими казаками, заняли столицу Войска Донского[5].

В результате присоединения дроздовцев Добровольческая армия почти удвоилась численно, значительно пополнилась и материальная часть, но главное — приход Дроздовской бригады на главный театр Гражданской войны придал новые силы антибольшевистскому сопротивлению Юга[6].





Начало добровольческого движения

В ночь с 25 октября (7 ноября) на 26 октября (8 ноября) 1917 года в результате вооружённого переворота в Петрограде было свергнуто Временное правительство.

25 октября (7 ноября) 1917 года в Новочеркасске атаман Войска Донского генерал А. М. Каледин, получив телеграмму министра юстиции Временного правительства меньшевика П. Н. Малянтовича о вооруженном восстании в Петрограде, а затем указание начальника штаба Ставки генерала Н. Н. Духонина о необходимости борьбы с советской властью, заявил, что «окажет в тесном союзе с правительствами других казачьих войск полную поддержку» Временному правительству. До его восстановления Каледин взял на себя всю полноту власти в Донской области и объявил на Дону военное положение[7].

2 (15) ноября 1917 года генерал М. В. Алексеев приступил в Новочеркасске к созданию добровольческого вооружённого формирования в качестве «организованной военной силы, которая могла бы противостоять надвигающейся анархии и немецко-большевистскому нашествию»[8][9]:гл. XIV[10]. С начала декабря к этой деятельности подключился прибывший на Дон генерал Л. Г. Корнилов. 25 декабря 1917 года (7 января 1918)[11] «Алексеевская организация» получила официальное наименование — Добровольческая армия.

Генерал Алексеев ещё в ноябре наладил связь со штабом Румынского фронта. В результате на фронте возникла идея создания Корпуса русских добровольцев[4], а вскоре в спешном порядке началось и формирование добровольческих формирований для продолжения войны с немцами и противодействия советской власти[12] с целью последующей их отправки на Дон[13][14]:542. По некоторым данным, генерал Корнилов также устанавливал свои собственные контакты с Румынским фронтом[10].

На Румынском фронте сложилась благоприятная обстановка для создания добровольческих антибольшевистских формирований. Революционная агитация в армии здесь была затруднена удалённостью от Петрограда и активным противодействием помощника главнокомандующего армиями фронта генерала Д. Г. Щербачёва[10]:28[15]. В частности, генерал Щербачёв добился того, что фронтовой комитет 30 октября (12 ноября) 1917 года принял решение о непризнании советской власти. В самих Яссах находилось много офицеров, покинувших свои части. Сказались и действия румынских властей, которым при поддержке Антанты (в Яссах размещался штаб французского генерала Бертло) удалось подавить революционные выступления и среди румынских, и среди русских войск. Французы не противодействовали мирным переговорам генерала Щербачёва с генерал-фельдмаршалом Макензеном и эрцгерцогом Иосифом. 26 ноября (9 декабря) в Фокшанах было заключено перемирие между объединёнными русско-румынскими и германо-австрийскими войсками. Это позволило генералу Щербачёву активизировать борьбу с большевистским влиянием в армии. В ночь на 5 (18) декабря по его приказу войска, подчинявшиеся украинской Центральной раде, заняли все штабы. Вслед за этим румыны начали разоружение частей, в которых было сильно влияние большевиков. Румынские войска стали продвигаться в Бессарабию[16] — под предлогом охраны русских и румынских границ и поддержания порядка и спокойствия в своём тылу.

В середине ноября 1917 года в Яссах, где располагался штаб фронта, была создана тайная офицерская организация. В неё вошли, в частности, Генерального штаба полковник Б. А. Палицын — русский военный агент в Румынии, капитан Н. В. Сахаров из Главного штаба, ротмистр (по другим данным капитан) Д. Б. Бологовский, переводчик при американской миссии в Яссах подпоручик Ступин, служащий Земского союза Поздняков и другие[10]:69[17]. Единственной целью организации была борьба с большевиками «всеми средствами»[10]:69. В частности, члены этой группы казнили комиссара Совнаркома в Яссах С. Г. Рошаля, прибывшего в Яссы для организации военно-революционного комитета на Румынском фронте. Рошаль — комиссар отряда прапорщика Крыленко, занявшего могилёвскую Ставку генерала Н. Н. Духонина, растерзанного перед крыленковским вагоном — был арестован румынами, но члены организации добились его выдачи и 8 (21) декабря 1917 расстреляли[18].

В середине ноября 1917 офицерам фронта стало известно, что генерал Щербачёв получил письмо от генерала Алексеева, в котором сообщалось о существовании «Алексеевской организации» и её планах. После этого началась запись добровольцев для отправки на Дон.

Создание добровольческих формирований

См. также: Добровольчество (Белое движение)
Воззвание к русским войскам в Румынии

Первая бригада Русских Добровольцев на Румынском Фронте

(воззвание к Русским войскам в Румынии)

Офицеры и солдаты!

Учредительное собрание разогнано. Грабежи и насилия большевиков кровавыми волнами заливают русскую землю. Армии не существует: она погибла на радость ликующему врагу.

Отчаянное положение нашего отечества вызвало необходимость создания добровольческих войск. Приказом по Румынскому фронту № 1344 объявлено о сформировании

ПЕРВОЙ ОТДЕЛЬНОЙ БРИГАДЫ РУССКИХ ДОБРОВОЛЬЦЕВ.

Бригада принимает всех желающих, не считаясь с политическими взглядами, но при условии беспрекословного повиновения начальникам и соблюдения полной дисциплины.

Бригада просит штабы, начальствующих лиц и всех офицеров выбрать в частях достойнейших из солдат. При их согласии на перевод в Первую Бригаду Русских Добровольцев необходимо сообщить их фамилии штабу фронта по адресу: Штарум, капитану Генерального Штаба Федорову. При возможности нужно посылать их прямо в

Яссы, улица (Страда) Музелор, 24.

Офицеры и солдаты. Вы спешите домой, но там вам не будет ни отдыха, ни покоя. У порогов ваших домов братоубийственная война, внутри них — голод и слезы. Если вам дороги ваши родные очаги, ваши дети, матери, жены и сестры, если мысль о них сжимает ваше сердце — ваше место под знаменем добровольческих войск; хотите их защитить и спасти — идите к нам в

ПЕРВУЮ ОТДЕЛЬНУЮ БРИГАДУ РУССКИХ ДОБРОВОЛЬЦЕВ.

Условия службы в Первой Бригаде Русских Добровольцев.

1) В частях Бригады господствует абсолютная дисциплина, никаких комитетов не существует.

2) От поступающих требуется подписка в беспрекословном подчинении начальникам.

3) Содержание офицерам начинается с 200 рублей в месяц, при полном пищевом, вещевом довольствии, солдатам — от 25 рублей в месяц до 100 в зависимости от времени службы, поведения и звания.

4) Производство в чины, награды, ранения, пенсии засчитываются на общих основаниях с армией.

Запись добровольцев производится в Яссах, улица (страда) Музелор № 24. На станции Унгени специальный агент для пропуска прибывающих из России.

Текст воспроизводится по Дроздовский М. Г. [www.archive.org/details/dnevnik_00droz Дневник]. — Берлин: Отто Кирхнер и Ко, 1923. — 190 с.

Начало формирования будущих дроздовских частей было положено в декабре 1917 года[4]. Вначале работа по организации добровольцев велась хаотически и непрофессионально[10]:69. Всё изменилось после вступления в организацию бывшего начальника 14-й пехотной дивизии Генерального штаба полковника М. Г. Дроздовского — 12 (25) декабря 1917. Дроздовский быстро возглавил организацию и добился её легализации под названием «Первая Бригада Русских Добровольцев»[10]:70. 16 (29) декабря 1917 началось формирование Отряда полковника Дроздовского[4] — в одной из палат лазарета Евгениевской общины Красного Креста состоялось собрание офицеров, принявшее решение о создании бригады[19]:42.


По версии Генерального штаба полковника Е. Э. Месснера, ставшего впоследствии известным корниловцем, а в то время — сослуживца и ближайшего помощника полковника Дроздовского по его службе в штабе 15-й пехотной дивизии, Дроздовский первоначально формировал 1-ю бригаду Русских добровольцев не для похода на Дон, а «для наведения порядка на Румынском фронте, для принуждения разболтанных дивизий к продолжению выполнения оборонной задачи. И лишь заключение Румынией мира освободило полковника Дроздовского от стояния на посту против германцев»[20].

Первое время бригада Дроздовского существовала неофициально (штаб фронта просто закрывал глаза на её деятельность), однако 24 января генерал Д. Г. Щербачёв принял решение открыто санкционировать создание добровольческих частей. Командованием фронта было принято решение сформировать ещё две бригады — в Кишинёве (2-ю) и Болграде (3-ю). Однако, несмотря на настойчивые просьбы Дроздовского, Щербачёв так и не отдал приказа по фронту офицерам явиться в Яссы. Между тем офицерство, зная о ведущихся формированиях, ждало такого приказа, исходящего от непосредственного командования, и в случаях, когда начальство проявляло такую инициативу, офицеры шли за ним — например, командир 2-го Балтийского морского полка полковник М. А. Жебрак-Русанович собрал в Измаиле всех своих офицеров и выступил на соединение с отрядом М. Г. Дроздовского[21].

В декабре 1917 года в Яссах в доме № 24 на улице Музилер было открыто Бюро записи русских добровольцев[19]:43—44, о создании которого Румынский фронт оповестили через объявления в газетах «Русское слово» и «Республиканец». Пункт записи в бригаду действовал совершенно открыто как организация Белого движения[22]. Начало будущей белой бригады было положено 15 декабря 1917 года, когда первыми её бойцами стали 9 офицеров-артиллеристов 61-й артиллерийской бригады во главе с капитаном С. Р. Ниловым[23], которые собирались до этого пробираться на Дон самостоятельно[4].

Для ускорения пополнения бригады добровольцами, кроме самих Ясс, были открыты пункты вербовки в Кишинёве, Тирасполе, Одессе. Люди Дроздовского специально посещали вокзалы и кафе, заводили там разговоры с офицерами, массово приезжавшими с фронта, и рассказывали об организации. Дроздовский и сам часто участвовал в агитации среди потенциальных добровольцев (во время отсутствия Дроздовского в Яссах его замещал ближайший помощник — начальник штаба бригады Генерального штаба полковник М. К. Войналович).

Для идейного сплочения добровольцев, невзирая на декларируемую внепартийность, Дроздовский организовал в бригаде «параллельную структуру» — тайную монархическую организацию. Идея начать в неё вербовку внутри создаваемого отряда принадлежала ротмистру Бологовскому, и оно было сразу принято командиром бригады. Вербовку вели сам Дроздовский и ротмистр Бологовский, завербованным членам выдавались специальные карточки трёх степеней: большинство имело карточки с одной полосой, 12 человек из командного состава — с двумя, и лишь у Дроздовского и Бологовского были карточки с тремя полосами[24]. В отряде такими карточками обзавелись около 90 % бойцов. Как пишет Р. Г. Гагкуев[19]:52, это, по сути, двойное подчинение, с одной стороны, повышало сплочённость дроздовцев (на монархической основе), но с другой стороны, создавало определённые предпосылки для трений в будущем с другими частями Добровольческой армии. Как отмечает историк А. В. Шишов, отряд Дроздовского был сплочён идеей восстановления в России монархии и династии Романовых, а командир этих идейно сплочённых добровольцев получал над ними двойную власть и мог теперь рассчитывать на неограниченную преданность подчинённых[24].

Вербовка шла с трудом, очень часто в ответ на предложение дроздовцев офицерам присоединяться к ним следовал ответ: «Мы устали, мы воевали три года, поедем домой, отдохнём и… если у вас что-нибудь выйдет, то присоединимся»[19]:43—44. Хотя на Румынском фронте находилось около 40 тысяч офицеров, в течение первых двух недель в отряд записались лишь 218 человек. Нередко записавшиеся добровольцы скрывались после получения 150 румынских лей положенного пособия[25]:48.

Поступавшие в бригаду офицеры группировались в общежитии лазарета Евгениевской общины, а затем партиями направлялись в Скинтею, где распределялись по родам войск. Конно-горная батарея капитана Б. Я. Колзакова стала первой частью, созданной Дроздовским. Затем последовали пулеметная команда, 1-я рота под командой подполковника В. А. Руммеля, 2-я рота капитана Л. И. Андреевского и легкая батарея полковника М. Н. Ползикова. Позднее на базе группы офицеров 8-го драгунского полка был организован кавалерийский эскадрон штабс-ротмистра Аникеева, гаубичный взвод подполковника А. К. Медведева и бронеотряд[21][26].

Неопределённый статус добровольческого формирования вызывал трудности с довольствием[10]:70, хотя от союзников поступала финансовая поддержка: французская военная миссия выделила на организацию похода 5 миллионов рублей и 2 миллиона румынских лей. Вербовку пробовали проводить и под видом набора волонтёров на американскую службу[10]:71[25]:48, однако особого проку такой приём не дал[23]. Всё же к январю 1918 года белый отряд насчитывал 200 бойцов, в основном офицеров; а к февралю — более 500[27]. Формировались первые роты, батареи и различные команды[28]. Лишь 24 января (6 февраля) 1918 года генерал Щербачёв решился открыто поддержать создание добровольческих частей[8]. Приказом № 1413 по русским армиям Румынского фронта объявлялось о формировании Отдельного корпуса русских добровольцев в составе штаба и трёх бригад[29]. Командиром корпуса назначался командующий 9-й армией генерал-лейтенант Кельчевский, а начальником штаба — генерал-майор А. Н. Алексеев. Полковник Дроздовский назначался командиром 1-й (Скинтейской) бригады (к концу февраля 1918 года в ней состояло около 900 бойцов[9]:324[30]:13). Началось развёртывание 2-й (Кишиневской) бригады, которую вначале возглавил генерал А. В. Асташев, а затем — генерал-лейтенант Ю. Ю. Белозор (к концу февраля 1918 года в ней было около 800 бойцов[9]:324). Планировалось создание 3-й бригады в Болграде[8][10]. Случалось, бригада Дроздовского для пополнения боеприпасами, снаряжением и продовольствием вступала в стычки с пробольшевистскими частями, однако предпочтение отдавалось военной хитрости, набегам, когда в Скинтею забирали всё, что «плохо лежало» у комитетчиков: винтовки, пушки, лошадей, повозки, провизию, угоняли броневики и автомобили[31]. Для этих задач Дроздовским и его помощником Войналовичем была создана из наиболее решительных людей «команда разведчиков особого назначения» во главе с ротмистром Бологовским — доверенным лицом командира бригады[18]. К 20 февраля в распоряжении Дроздовского было большое количество артиллерии и пулемётов, 15 бронемашин, легковые и грузовые автомобили, радиостанция и много другого имущества, часть которого дроздовцы при уходе были вынуждены продать[32]:32,33,37,38, часть пошла на покупку у вчерашних союзников пропусков на выход белого отряда с территории Румынии[33]. Что не смогли продать — пришлось привести в негодность и бросить[34].

Как впоследствии утверждали участники событий, в то время многие, надеясь и веря в успех начатых мероприятий, открыто говорили даже о создании целой Днестровской Добровольческой армии[35].

Противодействие румынских властей

24 февраля (9 марта), несмотря на протесты союзных миссий, Румыния вступила в Бухаресте в переговоры с министрами иностранных дел Центральных держав о сепаратном мире[36], среди условий которого были передача Румынии территории Бессарабии, уже оккупированной румынскими войсками[37], и разоружение русских добровольцев[38]. С этого времени румынские власти начали в соответствии с германскими интересами препятствовать формированию русских добровольческих частей[39].

После начала Добровольческой армией Ледяного похода и оставления Дона связь Алексеева и Корнилова со штабом Румынского фронта прервалась, и генералы Щербачёв и Кельчевский, растерявшись и опасаясь рисковать, решив, что в сложившейся международной и внутрироссийской ситуации дальнейшее существование добровольческой организации бессмысленно, пошли на уступки румынам. Щербачёв, начав было формирование добровольческих частей, не довёл дело до конца и после начала формирования самостоятельной Украинской армии так и не решился отдать приказ русским офицерам явиться в Яссы для поступления в добровольческие части[40]. 24 февраля (9 марта), ввиду оказываемого румынами давления, отсутствия нужной для похода на Дон конницы[36], начальник штаба фронта генерал Кельчевский отдал приказ, освобождавший добровольцев от подписок и распускавший добровольческие бригады[21][41]. Однако полковник Дроздовский думал и действовал иначе и отказался подчиниться; в то время, как кишинёвская группа под командованием генерал-лейтенанта Ю. Ю. Белозора (2-я бригада в составе около 1000 человек[21]) была распущена, офицеры Дроздовского решили последовать за своим командиром. На фоне полной растерянности высших руководителей Дроздовский заявил, что от начатого дела не откажется и готов повести за собой всех, кто к нему присоединится[42]. Дроздовец А. В. Туркул вспоминал, как Дроздовский выстроил личный состав, объявил приказ, а затем сказал: «А мы всё-таки пойдём… Моё желание пробиться!»[43]. Он не только не распустил свою бригаду, но и продолжил вербовку в неё, но уже в частном порядке, так как бюро были закрыты. Теперь бойцы с фронта, желавшие участвовать в Белом движении, шли только к нему[44]. Это решение вызвало резкую реакцию у командования фронтом. Мысль о походе в новых условиях называли безумием, авантюрой. Лишь незадолго до ухода из Румынии генерал Щербачёв изменил недоверчивое отношение и стал помогать полковнику Дроздовскому; генерал же Кельчевский до конца, где было возможно, препятствовал ему. Как писал по этому поводу американский историк Питер Кенез, в этом проявилось отличие решительного лидера: в то время как одна группа распалась, другая — такого же состава и численности — нет[45]:131.

Пробившись сквозь заслоны румынских войск, пытавшихся разоружить отряд, со своей бригадой и присоединившимися к ней офицерами бывшей бригады генерала Белозора (60 чел.) и других частей 26 февраля (11 марта) 1918 г. Дроздовский вышел в поход на Дон[21].

Румынское правительство официально заявило, что не выпустит добровольцев с оружием в руках и не допустит их перевозки по железной дороге[46] и отдало распоряжение не выпускать бригаду Дроздовского с оружием (мотивируя это тем, что Украина заявила о своей независимости, заключила мир с Центральными державами, объявила нейтралитет и на проход вооружённого отряда по её территории требуется специальное разрешение[12][32]:27). На это Дроздовский ответил, что «разоружение добровольцев не будет столь безболезненно, как это кажется правительству» и что «при первых враждебных действиях город Яссы и королевский дворец могут быть жестоко обстреляны артиллерийским огнём». Дважды, 23 февраля (8 марта) и 26 февраля (11 марта), румынские войска пытались разоружить части 1-й бригады, направляя в Соколы пехоту с броневиками. Дроздовский в ответ лично проводил демонстрацию, выдвигая своих подчинённых на позиции. Наиболее же тяжёлое положение сложилось 26 февраля (11 марта) после отъезда Дроздовского с утра в Яссы: когда румынские части генерала Авереску попытались окружить лагерь дроздовцев в местечке Соколы, последние по приказу полковника М. К. Войналовича выступили навстречу в боевых цепях, угрожая подвергнуть артобстрелу Ясский дворец.

Выехавший в тот день в Яссы Дроздовский вёз ультиматум румынскому королю (который и передал через генерала Щербачёва) о том, что добровольцы своё оружие не сдадут и требуют гарантий свободного пропуска до русской границы, с угрозой открыть артиллерийский огонь по Яссам и дворцу, если до 6 часов вечера румынские войска не уйдут. Применять оружие, однако, не пришлось — румыны отвели войска и подали Дроздовскому поезда для перевозки отряда в Кишинёв. Историк А. В. Шишов отмечает, что реакция румынского командования на ультиматум «дроздов» стала большой моральной победой белых, ещё сильнее сплотившей бойцов вокруг их командира, до такой степени, что последнего впоследствии даже назовут «обладателем маленькой преторианской армии»[47].

Надежды на пополнение из состава Кишинёвского гарнизона почти не оправдались — здесь к отряду Дроздовского присоединилось всего несколько десятков офицеров из 2-й бригады добровольцев генерал-лейтенанта Ю. Ю. Белозора. Сам Белозор — в ответ на предложение Дроздовского ему, как старшему по званию, возглавить весь отряд — отказался, сославшись на приказ штаба фронта, освобождавший всех от взятых на себя обязательств, вдобавок призвав всех не доверять «безумному плану Дроздовского»[19]:56.

26—28 февраля (11—13 марта) из Ясс в Кишинёв выступили шесть эшелонов отряда Дроздовского, а также автоколонна. На станции Перлица (Бельцкий уезд Бессарабской губернии) произошло очередное столкновение с румынскими частями, разрешившееся в пользу бригады Дроздовского: румыны пытались захватить паровоз головного состава[48]. 4 (17 марта) вся бригада сосредоточилась в Дубоссарах, на левом берегу Днестра, вне оккупационной зоны румын.

Состав отряда

5 (18 марта) в Дубоссарах, после присоединения к отряду команды болградских конно-пионеров и Польского эскадрона была произведена реорганизация, в результате которой бригада приняла следующий вид:

  • штаб (начальник штаба — полковник М. К. Войналович, его помощник — подполковник Г. Д. Лесли);
  • сводно-стрелковый полк (командир — генерал-майор В. В. Семёнов);
  • конный дивизион (102 сабли[48], штаб-ротмистр Б. А. Гаевский) — из двух эскадронов (штабс-ротмистр Аникиев и ротмистр В. А. Двойченко)[21];
  • артиллерия (общее командование генерал-лейтенанта Н. Д. Невадовского (поступившего сначала рядовым артиллеристом));
  • конно-горная батарея (капитан Б. Я. Колзаков);
  • лёгкая батарея (полковник М. Н. Ползиков);
  • мортирный взвод (полковник А. К. Медведев);
  • команда связи;
  • конная и автомобильная радиотелеграфные станции (подполковник Гран);
  • автоколонна (капитан Лисицкий);
  • броневой отряд (капитан Ковалевский)[49];
  • команда конных разведчиков особого назначения (15 сабель);
  • полевой лазарет (старший врач М. Введенский);
  • техническая часть, обоз[21];
  • интендантство (полковник Абрамов)[19]:61.

Отряд Дроздовского имел следующий состав: 667 офицеров (все молодые фронтовики: штаб-офицеров, кроме штабных, было всего 6 человек[21]), 370 солдат, 14 врачей, священников и 12 сестёр милосердия, всего 1 063 человека[45]:130[50]. В чине капитана и выше в отряде было не менее 20 человек, преобладали прапорщики и «офицеры военного времени»[46].

По своему составу бригада Михаила Гордеевича была аналогична Добровольческой армии генерала Корнилова, причём даже пропорция людей в погонах была такой же. В Ледяной поход выступали те же фронтовики и младшие офицеры, те же георгиевские кавалеры[50].

Переход

Подписка

Я ___________________, поступая добровольно в Национальный Корпус Русских Добровольцев, имеющий целью воссоздание порядка и организацию кадров по воссозданию российской армии, причем за все время пребывания в Корпусе обязуюсь:

1) Интересы Родины ставить превыше всех других, как-то — семейных, родственных, имущественных и пр. Поэтому защищать с оружием в руках, не жалея своей жизни, родину, жителей её без различия классов и партий — и их имущество от всякого на них посягательства.

2) Не допускать разгрома и расхищения каких бы то ни было складов.

3) Всюду стоять на страже порядка, действуя против нарушителей всеми способами до применения оружия включительно.

4) Быть внепартийным, не вносить и не допускать в свои ряды никакой партийной розни, политических страстей, агитации и т. д.

5) Признавать единую волю поставленных надо мною начальников и всецело повиноваться их приказаниям и распоряжениям, не подвергая их обсуждению.

6) Всюду строго соблюдать правила дисциплины, подавая собою пример окружающим.

7) Безропотно и честно исполнять все обязанности службы, как бы ни тяжелы временами ни были.

8) Не роптать, если бы случайно оказался недостаток обуви, одежды, пищи или она оказалась бы не вполне доброкачественной.

9) Также не роптать, если бы оказались неудобства расквартирования, как-то: теснота, холод, грязь и пр.

10) Не употреблять спиртных напитков и в карты не играть.

11) Без разрешения своих начальников от своих частей не отлучаться.

12) В случае неповиновения, дезертирства, восстания, агитации против дисциплины подлежу наказанию по всей строгости законов военного времени.

_________________________ (подпись)

(число, месяц)___________________1918 г.

Текст воспроизводится по Дроздовский М. Г. [www.archive.org/details/dnevnik_00droz Дневник]. — Берлин: Отто Кирхнер и Ко, 1923. — 190 с.

«Дроздовский поход» от местечка Соколы до Новочеркасска длился 61 день. 7 (20 марта) отряд выступил из Дубоссар; 15 (28 марта) переправился через Южный Буг у Александровки; 28 марта (10 апреля) перешёл Днепр у Бериславля; 3 (16 апреля) дроздовцы заняли Мелитополь; 21 апреля (4 мая) взяли штурмом Ростов[9]:326.

Все походники нашивали на рукава шевроны национальных цветов: белый, синий и красный. Отличившиеся в ходе боёв за время похода награждались Георгиевскими крестами.

Дроздовский строго следил за спаянностью своих подчинённых. Проявивший в бою трусость или недовольство тяготами похода изгонялся из отряда. Так был изгнан с позором подпоручик Попов, покинувший сослуживцев в опасности[51]. Пресекал полковник-генштабист и конфликты между подчинёнными: выживший в ходе дуэли с подпоручиком Белевским корнет Петров был взят под арест с отнятием личного оружия. Командир отряда собирался лишить дуэлянта фронтовой награды — ордена Святой Анны — но корнета спасло заступничество командира конного дивизиона и начальника штаба бригады[52].

На протяжении похода отряд пополнялся, однако приток добровольцев остался незначительным: в Каховке около 40 человек, Мелитополь — около 70, Бердянск — 70—75, Таганрог — 50. Значительная группа офицеров и юнкеров из Одессы (более 100 человек, около 10 пулемётов) не выдвинулась навстречу дроздовцам, дезинформированная ложным известием о гибели отряда[21], перепечатанным одесскими газетами из «Киевской мысли»[53]. Но уже в первой казачьей станице Новониколаевке встало в строй дроздовцев столько казаков, что сразу была сформирована первая конная донская сотня под командованием есаула Фролова. Там же записалось в добровольцы 44 женщины"[53]. Кроме того, Дроздовский повторил шаг первопоходников, поставив в строй примерно 300 бывших пленных красноармейцев и сформировав из них 4-ю роту Офицерского стрелкового полка. Как показал история дальнейших событий, бывшие красноармейцы в рядах «дроздов» проявили себя отлично, впоследствии же многие из них получили чины прапорщиков и подпоручиков". С другой стороны, одновременно с процессом закалки походными невзгодами основного ядра отряда, шёл и процесс отсеивания «неустойчивого элемента»: историк Шишов отмечает, что по различным причинам отряд за всё время перехода на Дон оставило всего 12 человек[54].

13 [26] марта 1918 года в районе села Новопавловка с «дроздами» соединился, а 26 марта [8 апреля] (после переправы через Южный Буг) — подчинился Дроздовскому флотский отряд полковника М. А. Жебрака-Русановича в 130 человек из состава Отдельной Балтийской морской дивизии. Объединение произошло не сразу из-за того, что морской полковник сначала настаивал на особой «автономии» морского отряда, и только после неоднократных сложных переговоров[55] Жебрак был вынужден согласиться с командиром бригады, что его командирская самостоятельность стала бы прямым нарушением армейского уклада, и подчиниться Дроздовскому, войдя в его отряд на общих основаниях. Уже в первых же боях эти разногласия были забыты, а Жебрак-Русанович вскоре стал одним из самых близких сподвижников Михаила Гордеевича[56].

Отряду Дроздовского, проходившему в день 60—65 километров, удалось быстро пересечь территорию УНР. Для большей скорости передвижения вместо автомобилей и броневиков, с трудом передвигавшихся в непролазной грязи, пехота дроздовцев была посажена на телеги[25]:50. В условиях всеобщего хаоса тысяча штыков представляла собой серьёзную силу, поэтому Дроздовскому легко давались победы над небольшими группами красных войск, встречавшихся ему на пути[45]:132: так, в районе Каховки и под Мелитополем Дроздовским практически без потерь были разбиты два советских отряда; были предприняты две-три карательные экспедиции[32]:69,91. В Каховке был проведён военный парад: бригада русских добровольцев промаршировала по центру города под Андреевским флагом 2-го полка Балтийской дивизии[57].

Единственный дошедший до Новочеркасска бронеавтомобиль «Верный» под командованием капитана С. Р. Нилова часто выручал «дроздов» в сложных ситуациях и в бою оказывался эффективнее любого орудийного расчёта бригады. В различных пунктах по пути следования отряда интендант дроздовцев умудрялся добыть различными путями бензин, определённый запас которого был неприкасаемым[58]. Команда «Верного» состояла из 7 офицеров-артиллеристов и рядового солдата-латыша: сам капитан Нилов, штабс-капитан Антипов, поручик Бочковский, подпоручик Муромцев, прапорщик Шаталин, прапорщик Гребенщиков, унтер-офицеры Кобенин и серб Хорат, слывший мастером вождения. Все члены экипажа были одними из первых бойцов, прибывших к Дроздовскому ещё в Скинтею[59].

Подход белых к Мелитополю вылился в сплошное триумфальное шествие: начиная с пригородов походников начали встречать толпы крестьян с приветствиями, а ближе к городу подносили хлеб-соль, центр города был забит толпами людей. Несмотря на то, что здесь больших трофеев дроздовцам не досталось, они неожиданно для себя стали обладателями блиндированной платформы, которая вместе с паровозом и составила первый бронепоезд дроздовских частей[60]. Здесь же состав бригады пополнился двумя командами мотоциклистов: в городе был найден десяток исправных мотоциклов, а среди офицеров отряда нашлись те, кто был знаком с этой техникой[61].

В Мариуполе настроение масс было большевистским, поэтому ротмистр Бологовский со своей особой командой конных разведчиков прочесал город и по всем правилам контрразведки перевербовал за двойную плату агента красных. Для целей же фронтовой разведки, учитывая, что офицеру затруднительно изображать крестьянина или торговца, по примеру красных, послали вызвавшуюся сестру милосердия и старшую унтер-офицерку, награждённую Георгием 2-й степени[58].

За время похода отряд сумел пополнить свою материальную базу за счёт складов, попадавшихся на пути. В Мелитополе удалось найти ботинки и сапоги, а из захваченного здесь материала — пошить новое обмундирование, так удивившее впоследствии бойцов Добровольческой армии на параде в Мечётинской во время присоединения к ним дроздовцев. В Мариуполе у красных войск удалось отбить лошадей, в Бердянске и Таганроге — пополнить свой арсенал оружия и боеприпасов, а также получить в своё распоряжение автомобили, бензин и даже два аэроплана[32]:132.

Во время ночёвки в Николаевке «дрозды» едва не потеряли бронеавтомобиль «Верный», накануне провалившийся задними колёсами при переходе по мостику через речную протоку и ценой неимоверных усилий сотен людей едва оттуда вызволенный. При загадочных обстоятельствах внутри машины взорвалась ручная граната, взрывом которой вырвало заднюю дверь, расщепило днище и сорвало пулемёт. Пострадавший броневик при этом свой ход и боеспособность сохранил, а находившийся в момент взрыва в броневике шофер-рядовой чудом не пострадал[62].

Между тем вести, доходившие до «дроздов» с Дона, являвшегося целью их похода, становились всё более тревожными: 14 апреля — с возвращением в отряд поручика Кудряшова, отправленного десятью днями ранее на разведку с целью выяснить положение на Дону и выйти на связь с генералом Корниловым и из-за своей маскировки под фронтового большевика едва не поплатившегося жизнью среди крестьян, — окончательно подтвердились сведения, что весь Дон в руках большевиков; о генерале Корнилове говорили, что он «дерётся где-то в районе ст. Кавказской, и ходят даже слухи, что он убит». Слухи о гибели генерала определенно подтвердил вернувшийся с разведки с Кубани ротмистр Бологовский[63]. У многих участников похода настроение становилось мрачным. Чтобы избежать ухудшения психологической обстановки, о предполагаемой смерти генерала Корнилова Дроздовский сообщил лишь командирам частей. Был он мрачным, замкнутым, предпочитая не делиться с окружающими своими мыслями, вёл отряд вперёд, руководствуясь не столько реальной информацией, сколько верой и интуицией[64]. Он оказался прав: после прохождения Бердянска участники похода получили и радостные для них новости: Добровольческая армия жива и продолжает боевые действия.


Отношения с населением

На своём пути отряд Дроздовского восстанавливал в деревнях, сёлах и городах прежние формы управления и ликвидировал органы советской власти. В некоторых случаях он координировал свои действия с уже существовавшими антисоветскими группами (например, с организаторами бердянского восстания). Жители многих населённых пунктов, уже привыкшие к этому времени к реквизициям и грабежам со стороны разных вооружённых групп, выражали своё удивление тем, что дроздовцы платили за продукты, получаемые от населения[19]:68. Такой порядок в белой бригаде был жёстко установлен её командиром, уделявшим большое внимание дисциплине, сразу. Самовольные реквизиции, которыми поначалу грешили некоторые кавалеристы, были раз и навсегда пресечены Дроздовским, возражавшим против всяких реквизиций, в том числе провианта и фуража. С местными жителями расплачивались деньгами из бригадной казны, но при этом от продавцов требовалось продавать продукты «по-божески»[65].

По словам самих участников похода, они пользовались поддержкой значительной части населения областей, по которым пролегал их путь[66]:305:

…отряд Невадовского. С 22-го на 23-е он ночевал на хуторе партизан, что верстах в шести севернее Малеевки. Хуторяне встретили их хлебом-солью, называли своими спасителями, накормили всех прекрасно, лошадям дали фуража до отвала и ни за что не захотели взять ни копейки[32].

Генерал А. И. Деникин о походе отряда Дроздовского писал в «Очерках русской смуты»:

Население повсюду встречало отряд как своих избавителей и, не отдавая себе отчёта ни в силе, ни в назначении его, с приходом добровольцев связывало надежды на окончание смуты. Из далёких сёл приходили депутации, прося спасти их от «душегубов», привозили связанными своих большевиков, членов советов — и преступных, и может быть невинных — «на суд и расправу»[9]:327.

Историк А. В. Шишов пишет, что в большинстве случаев население встречало белый отряд доброжелательно или нейтрально[65]. В то же время, по мнению историка В. П. Федюка, походу сопутствовали частые стычки с местным населением, а у тех, кто отбился от отряда, «было мало шансов остаться в живых»[25]:50.

Меры, применявшиеся дроздовцами по отношению к лицам, замешанным в убийствах и грабежах, совершались согласно законам военного времени. Организаторов разбоя и его активных участников — особенно если это были большевики, севастопольские матросы или дезертиры с фронта[19]:68 — расстреливали с объявлением состава преступления[67], а их дома сжигали — часто в отместку за подобные же деяния с их стороны[67]. Гражданских лиц подвергали публичным телесным наказаниям при участии их соседей[19]:68.

Сам Дроздовский в своём дневнике описал ряд случаев бессудной расправы с населением деревень, поддерживавших красных. Например, запись «22 марта, Владимировка» гласит:

Окружив деревню, поставив на позицию горный взвод и отрезав пулемётом переправу, дали две, три очереди из пулемётов по деревне, где всё мгновенно попряталось, тогда один конный взвод мгновенно ворвался в деревню, нарвался на большевистский комитет, изрубил его, потом потребовали выдачи убийц и главных виновников в истязаниях четырёх ширванцев (по точным уже сведениям, два офицера, один солдат-ширванец, писарь и один солдат, приставший к ним по дороге и тоже с ними пробиравшийся). Наш налёт был так неожидан и быстр, что ни один виновник не скрылся… Были выданы и тут же немедленно расстреляны; проводниками и опознавателями служили два спасшихся и спрятанных владимирцами ширванских офицера. После казни пожгли дома виновных, перепороли жестоко всех мужчин моложе 45 лет, причём их пороли старики; в этой деревне до того озверелый народ, что когда вели этих офицеров, то даже красногвардейцы не хотели их расстреливать, а этого требовали крестьяне и женщины… и даже дети… <…> Затем жителям было приказано свезти даром весь лучший скот, свиней, птицу, фураж и хлеб на весь отряд, забраны все лучшие лошади; всё это свозили к нам до ночи… «Око за око…» Сплошной вой стоял в деревне[32]:67—68.

Как пишет современный историк Р. Г. Гагкуев, наказание, месть творившим беззаконие не были для Дроздовского самоцелью: он старался восстановить порядок, пусть всего лишь на время, пробудить самосознание населения губерний, через которые проходил отряд. Надо сказать, что весьма часто этой цели командир отряда достигал: крестьяне зачастую просили Дроздовского «назначить в их сёла хотя бы по одному офицеру» для организации под его руководством отрядов самообороны или даже просто просили «стать их начальником»[19]:68. Организующимся отрядам местной самообороны, стремившимся защитить свои селения от грабителей, «дрозды» оставляли оружие и патроны. Так, в Новом Буге начальнику самообороны учителю и бывшему прапорщику было предоставлено 10 винтовок с патронами, несмотря на то, что этот боровшийся с грабителями учитель был большевиком и не стал этого скрывать перед белыми[68].

Деникин позднее в своих воспоминаниях отметит невольную и неизбежную «оборотную сторону медали» — он напишет, что когда наутро отряд дроздовцев уходил дальше, он зачастую оставлял за собой разворошённый муравейник, кипящие страсти и затаённую месть[9]:327.

Взаимоотношения с австро-германскими войсками

Наперерез курсу русского отряда — непрерывным потоком от Бирзулы к Одессе и на восток — шли эшелоны с австро-германскими войсками, введёнными по приглашению Украинской центральной рады для оказания ей помощи в борьбе против её противников[69] — согласно заключенному соглашению между Радой и Центральными державами[70][71], которое являлось юридическим основанием фактической оккупации и признавалось советским правительством, соглашавшимся впоследствии установить точную границу с УНР. Неопределенность же границ в данный момент давала формальные основания австро-германцам для агрессивных действий на не входивших в состав УНР территориях под предлогом её защиты[46]. Дроздовскому пришлось решать ту же проблему, что была одной из главных и для самой Добровольческой армии: как русским белым офицерам относиться к немцам, которые в соответствии с Брестским миром начали оккупацию южных губерний?

Сам Дроздовский, как и большинство командного состава бывшей Русской Императорской армии, не признавал Брестского мира и не считал войну оконченной, к тому же в 1918 году в среде русского генералитета и офицерства ещё сильны были надежды на быструю и серьёзную помощь Белому движению от Антанты.

Как пишет в своих мемуарах генерал Деникин, Дроздовский ясно осознавал, что у его отряда нет ни достаточных сил, ни возможности противодействовать немецким войскам без отказа от выполнения своей основной задачи[9]:327. В связи с этим, он решил соблюдать нейтралитет в отношении австро-германцев и объявил, что его отряд борется только с большевиками. Во время всех вынужденных встреч и переговоров с германскими офицерами Дроздовский старался вводить немцев и австрийцев в заблуждение, говоря им о намерении отряда двигаться к центру России и даже на Москву[32]:65.

Сравнительно слабые[32]:88 передовые немецкие части также не спешили вступать в столкновение с хорошо вооружённым, организованным и морально стойким отрядом — несмотря на то, что их пикеты зачастую открывали огонь по разъездам Дроздовского, сами части отходили в сторону, уступая дорогу. У рядовых немецких офицеров вызывал уважение поступок горстки бойцов, оставшихся верными долгу среди всеобщего развала, — немецкие офицеры зачастую приветствовали русский отряд отданием чести и пожеланием удачи[9]:327[45]:133[66]:274.

Это подтверждается и словами участника «Дроздовского похода» П. В. Колтышева:
В беседе с нашими агентами германские офицеры высказывались, что они очень симпатизируют патриотической задаче добровольцев. Что на нашем месте они поступили бы так же, как мы[66]:320.
Цитата из дневника Дроздовского:
7 апреля Константиновка
Странные отношения у нас с немцами; точно признанные союзники, содействие, строгая корректность, в столкновениях с украинцами — всегда на нашей стороне, безусловное уважение. Один между тем высказывал — враги те офицеры, что не признали нашего мира. Очевидно немцы не понимают нашего вынужденного сотрудничества против большевиков, не угадывают наших скрытых целей или считают невозможным их выполнение. Мы платим строгой корректностью. Один немец сказал: «Мы всячески содействуем русским офицерам, сочувствуем им, а от нас сторонятся, чуждаются»… Немцы — наши враги; мы их ненавидим, хотя и уважаем…[32]:108

Дроздовский поражался тому, что и австрийцы, и немцы, при всей их аккуратности и хорошо поставленном военном деле, оценивали численность его отряда «в 5 тысяч, из коих 2 тысячи офицеров», о чём Дроздовский неоднократно получал сообщения от своих информаторов[32]:106,121.

Позднее Михаил Гордеевич, рассказывая о своих взаимоотношениях с германцами, скажет, что к концу похода, после дневки в Мелитополе, задача бригады заключалась в том, чтобы, идя впереди немцев, спасать своим появлением население от бандитов, а вторичным появлением вслед на собой — у того же населения будить патриотические чувства, сознание, что Русская армия не погибла. «Русской армией для малороссиян были в течение походных двух месяцев только мы. Одна бригада в тысячу с небольшим белых добровольцев»[69].

Отношения с местными властями на территории УНР

9 (22 января) 1918 Украинская народная республика, во главе которой стояли социалисты разных партий, издала IV Универсал, которым провозгласила полную независимость от России. 27 января (9 февраля) 1918 независимость Украины была признана Центральными державами, с которыми УНР подписала сепаратный мир. Путь отряда Дроздовского пролегал через пять губерний бывшей Российской империи, три из которых — Херсонская, Таврическая и Екатеринославская — были включены украинским правительством в состав новосозданного украинского государства.

На юге власть киевского правительства отсутствовала — в начале 1918 года здесь возникли различные самопровозглашённые образования (Одесская Советская Республика, Донецко-Криворожская советская республика, признававшие власть «красных» Харькова и Москвы и враждебные УНР). Власть УНР была настолько слабой, что самостоятельно справиться с этими мятежными образованиями она не могла. 3 (16 февраля) 1918 правительство УНР обратилось к своим новым союзникам — Центральным державам — с просьбой о помощи. На Украину вошли немецко-австрийские войска. Они медленно продвигались с запада на восток, в основном по железным дорогам, утверждая власть УНР. В авангарде немецких войск, зачастую лишь в демонстрационных целях, находились подразделения армии УНР.

По сути, Дроздовский всё время шёл по территории иностранного государства, охваченного мятежом. Переход не был согласован с местными властями, поэтому последние могли в любой момент потребовать от отряда разоружиться. В то же время Дроздовский осознавал, что сил на принудительные меры в отношении отряда у этих властей нет, и поэтому занимал к ним нейтральную, но независимую позицию. Отношение же с их стороны к дроздовцам было также декларативно-нейтральным, но фактически неприкрыто враждебным[32] при одновременном отсутствии решимости вступать с белыми в открытые вооружённые столкновения[72]. Командир отряда оставил в своём дневнике запись о своих впечатлениях об этих отношениях: «7 апреля. Константиновка С украинцами … — отношения отвратительные: приставанья снять погоны, боятся только драться — разнузданная банда, старающаяся задеть <…> Начальство отдаёт строгие приказы не задевать — не слушают. Некоторые были побиты — тогда успокоились, хамы, рабы. Когда мы ушли, вокзальный флаг (даже не строго национальный) сорвали, изорвали, истоптали ногами <…> Украинцы — к ним одно презрение, как к ренегатам и разнузданным бандам. Немцы к украинцам — нескрываемое презрение, третирование, понукание. Называют бандой, сбродом…[32]:108—109».

Трения с властями УНР происходили также из-за припасов, военного имущества и денежных средств, захваченных у «мятежников» по пути следования отряда. Дроздовский пытался удерживать это имущество, ссылаясь на принцип военного трофея, однако чаще всего, из-за угрозы вмешательства австро-немецких войск на стороне украинцев, отряду приходилось оставлять трофеи и спешно уходить дальше. Украинские власти также требовали от Дроздовского передачи для последующего суда всех захваченных пленных[32].

Завершение похода

Основная статья: Взятие Ростова дроздовцами (апрель 1918)

21 апреля (4 мая), обогнув с севера уже занятый немцами Таганрог, участники похода подошли к Ростову, на тот момент — столице Донской Советской Республики. Данные разведки Дроздовского указывали на стремление наступающей германской армии занять Ростов. Поэтому, стремясь добыть для Добровольческой армии и Дона военные запасы города, командир отряда решился на рискованную операцию против большого красного гарнизона, занимавшего к тому же хорошо укреплённую позицию. Силы большевиков составляли 12 тысяч красногвардейцев при шести батареях, отряды рабочих из предместий, а также военный корабль «Колхида», обстреливавший наступающих с реки[19]:69.

Впоследствии Михаил Гордеевич признавал, что осознавал трудности взятия города, и особенно его удержания, тем не менее главную роль отводил психологическому и моральному значению овладения таким крупным и важным центром[72].

В Пасхальную ночь 21 апреля (4 мая) конный дивизион дроздовцев с лёгкой батареей и броневиком под командованием начальника штаба отряда полковника Войналовича атаковал позиции советских войск, разбил их и взял городской вокзал и привокзальные улицы. Под впечатлением внезапного разгрома советское руководство начало покидать Ростов, а отряды Красной гвардии — сдаваться в плен; однако через час, видя отсутствие подкрепления у добровольцев, красные начали контратаку подавляющими силами. Войналович погиб первым, авангард Дроздовского начал отступать. Но после подхода основных сил дроздовцев большевики, преследуемые огнём артиллерии, оставили город и отошли на Нахичевань[73][74].

Во взятом после упорнейшего боя отрядом Дроздовского Ростове на территории городского вокзала была организована запись добровольцев. Уже ночью сюда прибыл и сам Дроздовский.

На рассвете к выбитым из Ростова красным отрядам из Новочеркасска один за другим стали подходить красногвардейские эшелоны. Под огнём уже 2 бронепоездов красные повели наступление на Ростов. Добровольцы контратаковали, однако подавляющая численность и не свойственная ранее советским войскам организованность действий не позволили дроздовцам развить успех. Как позднее выяснилось, со стороны красных в этом бою участвовало около 28 тысяч бойцов (39-я дивизия с Кавказского фронта, Латышская стрелковая бригада, шесть батарей полевой артиллерии, две гаубичные батареи, два бронепоезда, уже упоминавшийся пароход «Колхида» и гвардейский флотский экипаж). Видя отсутствие возможности далее продолжать сражение, Дроздовский отвёл войска в сторону Таганрога. В самый тяжёлый момент боя к Дроздовскому прискакали немецкие кавалеристы — офицеры германского уланского полка, подошедшего на рассвете к Ростову. Германцы предложили свою помощь. Дроздовский поблагодарил их, но помощь принять отказался[30]:21. При отступлении дроздовцев от Ростова наблюдавшие бой немецкие посты отдавали им честь[75].

Командир отряда решил направиться к Новочеркасску, а через четыре дня красный Ростов достался без боя головной дивизии 1-го германского корпуса, так как командование Красной армии перед лицом немцев бежало в Царицын, оставив в Ростове сотни своих солдат, которых германцы разоружили и отпустили[45]:134. Так закончилось существование Донской Советской Республики.

Российский историк В. Г. Бортневский на основании работы с рукописными материалами из Пражского архива писал, что дроздовцы потеряли 12 человек убитыми, 60 ранеными, 5 пропавшими без вести[72], пулемёты и часть обоза. Советские войска же потеряли не менее 3 тыс. бойцов[72][76]. Самой большой потерей для добровольцев стала гибель в боях полковника М. К. Войналовича, чья отвага, по словам самих дроздовцев, служила всем примером. Дроздовский записал вскоре в своём дневнике: «Я понёс великую утрату — убит мой ближайший помощник, начальник штаба, может быть единственный человек, который мог меня заменить»[19]:71.

В отряде после отступления от Ростова была произведена реорганизация: Дроздовский отстранил от должности командира Сводно-стрелкового полка генерала Семёнова за самоустранение от участия в бою, а также в связи с накапливавшимся и теперь вылившимся недовольством походников излишней жестокостью генерала в отношении пленных большевиков и порой невиновных жителей местных населённых пунктов, через которые лежал путь отряда. На его место был назначен полковник М. А. Жебрак. Место погибшего начальника штаба полковника М. К. Войналовича занял полковник Г. Д. Лесли».

Полковник Н. Д. Невадовский свидетельствует, что до получения Дроздовским в ночь с 23 на 24 апреля (6—7 мая) в селении Крым сообщений от восставших донских казаков с просьбой о помощи ситуация командиру виделась безвыходной: он был огорчён понесёнными потерями, не мог далее продолжать бой с большевиками и ничего не знал относительно расположения и состояния Добровольческой армии. Лишь с прибытием гонцов от донских казаков Дроздовский смог выяснить обстановку: он узнал, что генерал Корнилов действительно погиб под Екатеринодаром, а также что его армия, истощённая «Ледяным походом», подходит к границам Войска Донского.

Несмотря на неудачу, которой в итоге окончились бои Дроздовского за Ростов, его наступление отвлекло большие силы красных от Новочеркасска, чем воспользовалась Южная группа казачьего ополчения полковника С. В. Денисова, штурмовавшая и взявшая в итоге столицу Области Войска Донского. Однако красные оказывали упорнейшее сопротивление и перешли в наступление против казаков, собрав все свои силы в один мощный кулак. После двух суток непрерывного натиска большевикам удалось овладеть предместьями Новочеркасска, а казачье руководство осознало, что сохранить завоёванное им вряд ли удастся: их войска не устояли и начали отступать. В этот момент перед полковником Денисовым предстал мотоциклист команды разведчиков дроздовцев подпоручик Варламов, доставивший казачьему полковнику пакет с короткой запиской[77]:
Я с отрядом подхожу к Каменному Броду. Отдаю себя и мой отряд в Ваше распоряжение и, если обстановка требует, могу выслать немедленно две горные батареи с конным прикрытием. Задачу артиллерии и проводника высылайте.

— Полковник Дроздовский

Дроздовский подоспел в самый критический для донцов момент боя: его батарея открыла огонь во фланг наступавшей красной пехоте, а броневик походников врезался в самую гущу неприятельских резервов и огнём четырёх своих «максимов» с близкой дистанции разорвал ряды красноармейцев. Разворачивались и боевые цепи «дроздов». Казаки, обнаружив неожиданную подмогу, воспряли и, перейдя в контратаку, преследовали и уничтожали отступающих красных на расстоянии более 15 вёрст.

Решив судьбу сражения в пользу войск генерала Денисова, к вечеру 25 апреля (8 мая) дроздовцы вступили в Новочеркасск[78]. Этот день — день взятия белыми столицы Области Войска Донского в истории Белого движения и Гражданской войны принято считать датой окончания похода Яссы — Дон[79].

А на следующий день на площади у Войскового Свято-Вознесенского собора состоялся парад отряда, который принимал будущий донской атаман генерал П. Н. Краснов, ввиду блестящего его состояния, предложивший в мае Дроздовскому (всегда неизменно твёрдо от таких предложений донцов отказывавшемуся) войти в состав формируемой Донской армии на правах Донской пешей гвардии[80].

Тогда же Дроздовский издал приказ по отряду, в котором говорил своим добровольцам:

Пусть же послужит… нам примером, что только смелость и твёрдая воля творят большие дела, и что только непреклонное решение даёт успех и победу… Ещё много и много испытаний, лишений и борьбы предстоит нам впереди, но в сознании уже исполненного большого дела с великой радостью в сердце приветствую я вас, доблестные добровольцы, с окончанием вашего исторического похода

[19]:73

Вскоре после окончания Румынского похода Дроздовский выехал на совещание в штаб Добровольческой армии, располагавшийся в ст. Мечётинская. Там был разработан план дальнейших действий и решено дать отдых и Добрармии — в районе Мечётинской, и отряду Дроздовского — в Новочеркасске. В столице Всевеликого Войска Донского в прибывший отряд М. Г. Дроздовского ежедневно стало записываться так много добровольцев, что через 10 дней Офицерский полк развернулся из одного батальона в три, а общая численность отряда возросла до 3 тыс. человек[21]. Новочеркасск для белых добровольцев Дроздовского станет «последним мирным домом»: после этого отдыха «дрозды» до самых последних дней эвакуации из Крыма не будут выходить из тяжёлых кровавых боёв. «Первопоходников» среди них уцелеет к исходу гражданской войны на Юге России очень немного[81].

27 апреля 1918 года в станице Мечетинская, несмотря на имевшее место противодействие этому процессу со стороны генерала Краснова[80], дроздовцы соединились с силами Добровольческой армии[75].

Итоги

Приказом генерал-лейтенанта А. И. Деникина № 288 от 12 (25) мая 1918 года Бригада Русских добровольцев полковника М. Г. Дроздовского была включена в состав Добровольческой армии[5][82].

Части отряда полковника Дроздовского недолго задержались в станице Мечётинской после парада, проследовав по его окончании на расквартирование в станицу Егорлыцкую. При переформировании Добровольческой армии в июне 1918 года отряд составил 3-ю пехотную дивизию, а сам Дроздовский стал начальником 3-й пехотной дивизии, причём одним из условий вхождения его отряда в состав Добрармии стала гарантия его личной несменяемости в должности её командира.

Согласно приказу главнокомандующего Генерального штаба генерал-лейтенанта А. И. Деникина все юнкера и старших возрастов кадеты, прошедшие Дроздовский или Ледяной поход были произведены в офицеры[83].

Значение присоединения отряда Дроздовского к Добровольческой армии переоценить трудно: с Дроздовским пришли около 3000 бойцов-добровольцев, прекрасно вооружённых, снаряжённых и обмундированных, при значительной артиллерии (шести лёгких орудиях, четырёх горных, двух 48-линейных, одном 6-дюймовом и 14 зарядных ящиках), пулемётах (около 70 штук различных систем), двух броневиках («Верный» и «Доброволец»), аэропланах, автомобилях, с телеграфом, оркестром, значительными запасами артиллерийских снарядов (около 800), ружейных и пулемётных патронов (200 тысяч), запасными винтовками (более тысячи). Отряд имел при себе оборудованную санитарную часть и обоз в отличном состоянии. Отряд на 70 % состоял из офицеров-фронтовиков[1]:79, 383. Состояние дроздовского отряда произвело сильное впечатление на старые добровольческие части.

К этому времени обескровленная во время Первого Кубанского похода Добровольческая армия насчитывала в своём составе лишь немногим более 2000 штыков и 2500 шашек, имела всего семь орудий и небольшое количество пулемётов. Броневиков в армии не было ни одного, ощущался дефицит артиллерийских и ружейных снарядов. Санитарная и интендантская части отсутствовали[84].

В результате присоединения дроздовцев Добровольческая армия почти удвоилась численно, значительно пополнилась и материальная часть, но главное — приход добровольческой бригады на главный театр Гражданской войны вдохнул новые силы в возглавляемую генералом Деникиным армию и способствовал белым казакам перейти к наступательным действиям за контроль над Областью Войска Донского. Историк А. В. Шишов отмечает, что в одночасье приход дроздовцев придал импульс колоссальной силы военной составляющей Белого дела на российском Юге, как и осознанной борьбе монархистов и иных идейных врагов советской власти за единую и неделимую имперскую Великую Россию[85]. Историк также отмечает, что Дроздовский поход для Белого дела стал «знаковым, героическим событием, заметно поднявшим боевой дух белых добровольцев»[86].

Иллюстрацией осознания руководством Добрармии значимости присоединения к ней дроздовцев служат слова, сказанные Верховным руководителем Армии генералом М. В. Алексеевым во время парада в Мечетинской. Сняв кубанку и поклонившись дроздовцам, он сказал:
Мы были одни, но далеко в Румынии, в Яссах, билось сердце полковника Дроздовского, бились сердца пришедших с ним нам на помощь. Спасибо вам, рыцари духа, пришедшие издалека, чтобы влить в нас новые силы… Примите от меня, старого солдата, мой низкий поклон[30]:32[87].

Во время похода отряд Дроздовского ликвидировал советскую власть в городах Мелитополе и Бердянске, а также других населённых пунктах по пути своего следования.

Боем под Ростовом с намного превосходящими силами красных дроздовцы первыми оказали помощь Войску Донскому, оттянув на себя из Новочеркасска крупные силы большевиков, что позволило восставшим казакам взять город. Через несколько дней внезапной атакой во фланг наступающим красным войскам дроздовцы дали казакам возможность отстоять столицу Области Войска Донского.

П. В. Колтышев полагает, что самое главное значение прибытия добровольцев Дроздовского на соединение с Добровольческой армией состояло в том, что своим приходом они создали благоприятные условия для создания Донской армии, дали ей возможность возобновить активную борьбу с большевиками на Северном Кавказе и начать Второй Кубанский поход[66]:384.

Основатели Добровольческой армии рассчитывали на десяток таких отрядов, как привёл Дроздовский, однако в итоге поход так и остался одним из уникальных событий за всю историю Гражданской войны. П. Кенез пишет по этому поводу:
Можно найти объективные причины, почему полковнику Дроздовскому удалось то, что никому другому не удавалось, но факт остаётся фактом: Дроздовский был выдающимся обаятельным человеком и с великими стремлениями[45]:130.
Успех похода был обеспечен во многом за счёт его неожиданности, решительности — на грани дерзости, отваги бойцов и бесспорного тактического таланта командира[19]:61.

См. также

Напишите отзыв о статье "Поход дроздовцев Яссы — Дон"

Примечания

  1. ↑ 1 2 Дроздовский и дроздовцы. — М.: НП «Посев», 2006. — 692 с. — ISBN 5-85824-165-4.
  2. ↑ И. Виноградов. [www.antibr.ru/dictionary/ae_arhisa_k.html История Румынского похода и Дроздовской дивизии.] Архимандрит Исаакий (Виноградов) являлся участником Дроздовского похода и автором слов некоторых полковых песен дроздовцев, в частности, песни «Из Румынии походом шёл дроздовский славный полк».
  3. ↑ Все события, описываемые в статье, во избежание недоразумений, датированы согласно юлианскому и григорианскому календарю. На Белом Юге в 1918—1920 гг действовал старый, юлианский календарь. В Советской России григорианский календарь был введён в 1918 году декретом Совнаркома, согласно которому в 1918 году после 31 января следовало 14 февраля.
  4. ↑ 1 2 3 4 5 Гагкуев, 2012, с. 83.
  5. ↑ 1 2 Гагкуев, 2012, с. 88.
  6. ↑ Шишов, 2012, с. 12, 334.
  7. ↑ Поликарпов В. Д. Калединщина // БСЭ. — 3-е изд. — 1969—1978.
  8. ↑ 1 2 3 Волков С. В. [www.rons.ru/volkov-D.armia.htm Образование Добровольческой армии] // Третій Римъ : Альманах. — 2001. — № 4. — С. 43—52.
  9. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Деникин А. И. Книга 2. Т. 2, 3 // [militera.lib.ru/memo/russian/denikin_ai2/index.html Очерки русской смуты: В 3 кн]. — М.: Айрис-пресс, 2006. — (Белая Россия). — ISBN 5-8112-1890-7.
  10. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Абинякин Р. М. [militera.lib.ru/research/abinyakin_rm01/index.html Офицерский корпус Добровольческой армии: социальный состав, мировоззрение 1917—1920 гг. Монография]. — Орёл: Издатель А. Воробьёв, 2005. — 204 с. — ISBN 5-900901-57-2.
  11. ↑ По данным историка В. Ж. Цветкова — 26 декабря см. Цветков В. Ж. [www.dk1868.ru/statii/kornilov3.htm Лавр Георгиевич Корнилов. (Часть 3. Сентябрь 1917 — март 1918 года).], по данным историка С. В. Волкова — 27 декабря, см. Волков С. В. [swolkov.narod.ru/bdorg/bdorg11.htm#872 Белое движение в России: организационная структура. Добровольческая армия].
  12. ↑ 1 2 Бортневский, В. Г. «…Через потоки чужой и своей крови…» (Жизнь и судьба генерала М. Г. Дроздовского)// Белое дело (Люди и события). — СПб.: Издат.-полигр. техникум (Санкт-Петербург) — Независ. гум. акад., Ист.-геогр. центр «Гея», 1993. — Сер. учеб. пос. — 60 с. — С. 22.
  13. ↑ Волков С. В. [www.rons.ru/volkov-D.armia.htm Образование Добровольческой армии].
  14. ↑ Гагкуев Р. Г. Дроздовцы до Галлиполи // Дроздовский и дроздовцы. — М.: Посев, 2006. — 692 с. — ISBN 5-85824-165-4.
  15. ↑ Фактически исполнял обязанности главнокомандующего
  16. ↑ История дипломатии под ред. акад. В. П. Потёмкина. Т. 2, Дипломатия в новое время (1872—1919 гг.). ОГИЗ, М. — Л., 1945. Гл. 14, Выход России и империалистической войны. Стр. 316—317.
  17. ↑ Шишов, 2012, с. 136.
  18. ↑ 1 2 Шишов, 2012, с. 152.
  19. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 Гагкуев Р. Г. Последний рыцарь // Дроздовский и дроздовцы. — М.: НП «Посев», 2006. — 692 с. — ISBN 5-85824-165-4.
  20. ↑ Александров К. М. Я знаю, что офицеры выполнят свой долг… (из воспоминаний о М. Г. Дроздовском Генерального штаба полковника Е. Э. Месснера) // Дроздовский и дроздовцы. — М.: НП «Посев», 2006. — С. 559. — 692 с. — ISBN 5-85824-165-4.
  21. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Волков С.В. [swolkov.narod.ru/tro/041-3.htm Трагедия русского офицерства. Гл. Поход Яссы — Дон]. — М., 1993.
  22. ↑ Шишов, 2012, с. 138.
  23. ↑ 1 2 Шишов, 2012, с. 141.
  24. ↑ 1 2 Шишов, 2012, с. 171.
  25. ↑ 1 2 3 4 Федюк В. П. Белые. Антибольшевистское движение на юге России 1917—1918 гг. — М. АИРО-XX, 1996.
  26. ↑ Шишов, 2012, с. 153—154.
  27. ↑ Шишов, 2012, с. 159.
  28. ↑ Шишов, 2012, с. 152.
  29. ↑ Гагкуев, 2012, с. 84.
  30. ↑ 1 2 3 Туркул А. В. [www.monarhist-spb.narod.ru/library/Turkul/Turkul-00.htm Дроздовцы в огне]. — Репринтн. воспр. с изд. 1948 года (изд-во «Явь и Быль», Мюнхен). — Л.: Ингрия, 1991. — 288 с.
  31. ↑ Шишов, 2012, с. 151.
  32. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 Генерал Дроздовский М. Г. [www.dk1868.ru/history/drozd_dnevn.htm Дневник]. — Берлин: Отто Кирхнер и Ко, 1923. — 190 с.
  33. ↑ Шишов, 2012, с. 167.
  34. ↑ Абинякин, Р. М. Генерал-майор М. Г. Дроздовский // Белое движение. Исторические портреты. С. 216.
  35. ↑ Гагкуев Р. Г. Последний рыцарь // Дроздовский и дроздовцы. — М.: НП «Посев», 2006. — 692 с. — ISBN 5-85824-165-4, С. 47
  36. ↑ 1 2 Гагкуев, 2012, с. 86.
  37. ↑ История дипломатии под ред. акад. В. П. Потёмкина. Т. 2, Дипломатия в новое время (1872—1919 гг.). ОГИЗ, М. — Л., 1945. Гл. 15, Брестский мир. Стр. 352—357.
  38. ↑ Абинякин, Р. М. Генерал-майор М. Г. Дроздовский // Белое движение. Исторические портреты. С. 217.
  39. ↑ Гагкуев Р. Г. Дроздовцы до Галлиполи // Дроздовский и дроздовцы. — М.: НП «Посев», 2006. — 692 с. — ISBN 5-85824-165-4, стр. 543
  40. ↑ Гагкуев, 2012, с. 85.
  41. ↑ Рутыч Н. (Рутченко Н. Н.) Биографический справочник высших чинов Добровольческой армии и Вооруженных Сил Юга России: Материалы к истории Белого движения. М.: Российский архив, 1997// Шишов А. В. Генерал Дроздовский. Легендарный поход от Ясс до Кубани и Дона. М.: ЗАО Издательство Центрполиграф, 2012. — 431 с. — (Россия забытая и неизвестная. Золотая коллекция). ISBN 978-5-227-03734-3, С. 8
  42. ↑ Горяинов И. Памяти белого рыцаря // Дроздовский и дроздовцы. — М.: НП «Посев», 2006. — С. 199. — 692 с. — ISBN 5-85824-165-4.
  43. ↑ Туркул, А. В. [www.monarhist-spb.narod.ru/library/Turkul/Turkul-00.htm Дроздовцы в огне]. — Л.: Ингрия, 1991. Репринтное воспроизведение с издания 1948, С. 10
  44. ↑ Шишов, 2012, с. 164.
  45. ↑ 1 2 3 4 5 6 Кенез, Питер. Красная атака, белое сопротивление. 1917—1918 = Red Attack, White Resistance: Civil War in South Russia 1918 by Peter Kenez / Пер. с англ. К. А. Никифорова. — М.: ЗАО Центрполиграф, 2007. — 287 с. — (Россия в переломный момент истории). — ISBN 978-5-9524-2748-8.
  46. ↑ 1 2 3 Бортневский, В. Г. «…Через потоки чужой и своей крови…» (Жизнь и судьба генерала М. Г. Дроздовского)// Белое дело (Люди и события). — СПб.: Издательско-полиграфический техникум (Санкт-Петербург) — Независимая гуманитарная академия, Историко-географический центр «Гея», 1993. — Серия учебных пособий — 60 с., С. 23
  47. ↑ Шишов, 2012, с. 175.
  48. ↑ 1 2 Абинякин, Р. М. Генерал-майор М. Г. Дроздовский // Белое движение. Исторические портреты. С. 218.
  49. ↑ К концу похода уцелел только один броневик — «Верный», который прослужил дроздовцам до самого конца — до эвакуации из Крыма.
  50. ↑ 1 2 Шишов, 2012, с. 183—184.
  51. ↑ Шишов, 2012, с. 206.
  52. ↑ Шишов, 2012, с. 259.
  53. ↑ 1 2 Шишов, 2012, с. 255.
  54. ↑ Шишов, 2012, с. 262.
  55. ↑ Гагкуев Р. Г. Последний рыцарь.// Дроздовский и дроздовцы. — М.: НП «Посев», 2006. — 692 с. — ISBN 5-85824-165-4, С. 64
  56. ↑ Шишов, 2012, с. 195—196.
  57. ↑ Шишов, 2012, с. 217.
  58. ↑ 1 2 Шишов, 2012, с. 261.
  59. ↑ Шишов, 2012, с. 287.
  60. ↑ Шишов, 2012, с. 228.
  61. ↑ Шишов, 2012, с. 240.
  62. ↑ Шишов, 2012, с. 271.
  63. ↑ Шишов, 2012, с. 253.
  64. ↑ Деникин А. И. [militera.lib.ru/memo/russian/denikin_ai2/2_30.html ОЧЕРКИ РУССКОЙ СМУТЫ.] [В 3 кн.] Кн.2, т.2. Борьба генерала Корнилова; т.3. Белое движение и борьба Добровольческой армии — М.: Айрис-пресс, 2006. — 736 с.: ил. + вкл. 16 с — (Белая Россия) — Т.2, 3 — ISBN 5-8112-1891-5 (Кн. 2)
  65. ↑ 1 2 Шишов, 2012, с. 192.
  66. ↑ 1 2 3 4 Колтышев П. В. Поход дроздовцев Яссы — Дон. 1200 вёрст. Воспоминания дроздовцев. 26 февраля (11 марта) — 25 апреля (8 мая) 1918 года // Дроздовский и дроздовцы. — М.: НП «Посев», 2006. — 692 с. — ISBN 5-85824-165-4.
  67. ↑ 1 2 Шишов, 2012, с. 193.
  68. ↑ Шишов, 2012, с. 201.
  69. ↑ 1 2 Шишов, 2012, с. 209.
  70. ↑ Р. Г. Гагкуев, В. Ж. Цветков, С. С. Балмасов Генерал Келлер в годы Великой войны и русской смуты // Граф Келлер М.: НП «Посев», 2007 ISBN 5-85824-170-0, стр. 1104
  71. ↑ Деникин А. И. [militera.lib.ru/memo/russian/denikin_ai2/2_30.html ОЧЕРКИ РУССКОЙ СМУТЫ.] [В 3 кн.] Кн.2, т.2. Борьба генерала Корнилова; т.3. Белое движение и борьба Добровольческой армии — М.: Айрис-пресс, 2006. — 736 с.: ил. + вкл. 16 с — (Белая Россия) — Т.2, 3 — ISBN 5-8112-1891-5 (Кн. 2), стр. 326
  72. ↑ 1 2 3 4 Бортневский, В. Г. «…Через потоки чужой и своей крови…» (Жизнь и судьба генерала М. Г. Дроздовского)// Белое дело (Люди и события). — СПб.: Издательско-полиграфический техникум (Санкт-Петербург) — Независимая гуманитарная академия, Историко-географический центр «Гея», 1993. — Серия учебных пособий — 60 с., С. 24
  73. ↑ Гагкуев Р. Г. Последний рыцарь // Дроздовский и дроздовцы. — М.: НП «Посев», 2006. — 692 с. — ISBN 5-85824-165-4, С. 69—71
  74. ↑ Колтышев П. В. Поход дроздовцев Яссы — Дон. 1200 вёрст. Воспоминания дроздовцев. 26 февраля (11 марта) — 25 апреля (8 мая) 1918 года // Дроздовский и дроздовцы. — М.: НП «Посев», 2006. — 692 с. — ISBN 5-85824-165-4 Ростовский бой стр. 344—356
  75. ↑ 1 2 Бортневский, В. Г. «…Через потоки чужой и своей крови…» (Жизнь и судьба генерала М. Г. Дроздовского)// Белое дело (Люди и события). — СПб.: Издательско-полиграфический техникум (Санкт-Петербург) — Независимая гуманитарная академия, Историко-географический центр «Гея», 1993. — Серия учебных пособий — 60 с., С. 25
  76. ↑ ЦГАОР СССР. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 417. Л. 199.
  77. ↑ Шишов, 2012, с. 308.
  78. ↑ Карпенко С. В. Белые генералы и красная смута / С. В. Карпенко. — М.: Вече, 2009. — 432 с. (За веру и верность). ISBN 978-5-9533-3479-2, стр. 114
  79. ↑ Шишов, 2012, с. 312.
  80. ↑ 1 2 Гагкуев, 2012, с. 148.
  81. ↑ Шишов, 2012, с. 321.
  82. ↑ РГВА, Ф. 39720. Оп. 1. Д. 38. Л. 4.
  83. ↑ Шишов, 2012, с. 326.
  84. ↑ Колтышев П. В. Поход дроздовцев Яссы — Дон. 1200 вёрст. Воспоминания дроздовцев. 26 февраля (11 марта) — 25 апреля (8 мая) 1918 года // Дроздовский и дроздовцы. — М.: НП «Посев», 2006. — 692 с. — ISBN 5-85824-165-4, стр. 383
  85. ↑ Шишов, 2012, с. 12.
  86. ↑ Шишов, 2012, с. 334.
  87. ↑ Кравченко Вл. [uploadbox.com/files/42b0719d1e Дроздовцы от Ясс до Галлиполи: Сборник: В 2 т]. — Мюнхен, 1973. — Т. I. — С. 123, 126. — 396 с.

Литература

Исследования

  • Дроздовский и дроздовцы. — М.: НП «Посев», 2006. — 692 с. — ISBN 5-85824-165-4.
  • Абинякин, Р. М. Генерал-майор М. Г. Дроздовский // Белое движение. Исторические портреты / А. С. Кручинин. — АСТ Астрель, 2006. — С. 203—241. — 446 с. — ISBN 5-17-025887-9.
  • Волков, С. В. [swolkov.narod.ru/tro/041-3.htm Трагедия русского офицерства]. — М., 1993.
  • Капустянский, А. П. Поход дроздовцев. — М.: Русский путь, 1993. — 30 с. — ISBN 5-85887-003-1.
  • Кенез, П. Красная атака, белое сопротивление. 1917—1918 = Red Attack, White Resistance: Civil War in South Russia 1918 by Peter Kenez / Пер. с англ. К. А. Никифорова. — М.: ЗАО Центрполиграф, 2007. — С. 130—134. — (Россия в переломный момент истории). — ISBN 978-5-9524-2748-8.
  • Федюк, В. П. Белые. Антибольшевистское движение на юге России 1917—1918 гг. — М.: АИРО-XX, 1996. — С. 47—51. — ISBN 5-88735-029-6.
  • Карпенко, С. В. Белые генералы и красная смута / С. В. Карпенко. — М.: Вече, 2009. — 432 с. (За веру и верность). ISBN 978-5-9533-3479-2
  • Р. Г. Гагкуев, В. Ж. Цветков, С. С. Балмасов Генерал Келлер в годы Великой войны и русской смуты // Граф Келлер М.: НП «Посев», 2007 ISBN 5-85824-170-0
  • Шишов, А. В. Генерал Дроздовский. Легендарный поход от Ясс до Кубани и Дона.. — М.: ЗАО Издательство Центрполиграф, 2012. — 431 с. — (Россия забытая и неизвестная. Золотая коллекция.). — ISBN 978-5-227-03734-3.
  • Гагкуев, Р. Г. Белое движение на Юге России. Военное строительство, источники комплектования, социальный состав. 1917—1920 гг.. — М.: Содружество «Посев», 2012. — 704 с. — ISBN 978-5-9902820-3-2.
  • Бортневский, В. Г. «…Через потоки чужой и своей крови…» (Жизнь и судьба генерала М. Г. Дроздовского)// Белое дело (Люди и события). — СПб.: Издательско-полиграфический техникум (Санкт-Петербург) — Независимая гуманитарная академия, Историко-географический центр «Гея», 1993. — Серия учебных пособий — 60 с.

Воспоминания

  • Витковский, В. К. [www.voldrozd.narod.ru/lit/book.rar В борьбе за Россию : Воспоминания]. — 1963.
  • Деникин, А. И. [militera.lib.ru/memo/russian/denikin_ai2/index.html Очерки русской смуты: В 3 книгах]. — М.: Айрис-пресс, 2006. — (Белая Россия). — ISBN 5-8112-1890-7.
  • Дроздовский, М. Г. [www.archive.org/details/dnevnik_00droz Дневник]. — Берлин: Отто Кирхнер и Ко, 1923. — 190 с.
  • Колтышев, П. В. Поход дроздовцев Яссы — Дон. 1200 вёрст. Воспоминания дроздовцев. 26 февраля (11 марта) — 25 апреля (8 мая) 1918 года // Дроздовский и дроздовцы. — М.: НП «Посев», 2006. — 692 с. — ISBN 5-85824-165-4
  • Кравченко, Вл. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи: Сборник: [в 2 т.]. — Мюнхен, 1973.
  • Туркул, А. В. [www.monarhist-spb.narod.ru/library/Turkul/Turkul-00.htm Дроздовцы в огне]. — Репринтн. воспр. с изд. 1948 года (изд-во «Явь и Быль», Мюнхен). — Л.: Ингрия, 1991. — 288 с.

В художественной литературе

Ссылки

  • [ru.youtube.com/watch?v=-VLUYj_gpRU «Марш дроздовцев» в исп. хора «Валаам» (видео)]
  • [www.youtube.com/watch?v=Eu62yP7FGVk «Смелей, дроздовцы удалые» в исп. хора «Валаам» (видео)]
  • [www.voldrozd.narod.ru Вологодское Дроздовское объединение]
  • Главы из очерка Р. Г. Гагкуева «Последний рыцарь. Генерал М. Г. Дроздовский»:
    • [www.rusk.ru/monitoring_smi/2005/07/22/oborvalos_i_ruhnulo_vse_chemu_ya_veril_i_o_chem_mechtal/ «Оборвалось и рухнуло все, чему я верил и о чём мечтал…»]
    • [www.rusk.ru/monitoring_smi/2005/07/25/ya_idu_-_kto_so_mnoj/ «„Я иду — кто со мной?“»]
    • [old.rusk.ru/vst.php?idar=323801 «Чем больше сомнений, тем смелее вперед, по дороге долга…»]
    • [www.rusk.ru/monitoring_smi/2005/07/29/na_donu/ На Дону]
  • [swolkov.org/bdorg/bdorg12.htm#905 Волков, С. В. Дроздовский поход Яссы — Дон]
Южный и Юго-Западный театры военных действий Гражданской войны в России

Бессарабия (1917—1918) • Киев (1917—1918) • Закавказье • Баку (1918) • Донбасс-Дон • 1-й Кубань (1-й Екатеринодар • Медведовская) • Степь • Яссы — Дон (Ростов) • Крым • 2-й Кубань (2-й Екатеринодар) • 1-я Царицын • Воронеж-Поворино • 2-я Царицын • Екатеринослав • Северный Кавказ (1918—1919) или Бои на Северном Кавказе • Западная Украина (1918—1919) • 3-я Царицын • Киев (январь 1919) • Одесса-Николаев • Украина (1919) • Бои за Донбасс • Григорьева восстание • Манычская операция (1919) • Вёшенское восстание • Июньское наступление • Харьков (июнь 1919) • Оборона Царицына • Московский поход • Августовское наступление • Рейд Мамонтова • Нежин-Полтава • 1-я Одесса • Киев (август 1919) • Киев (декабрь 1919) • Хопёр-Дон • Харьков (декабрь 1919) • Павлоград-Екатеринославская операция • Донбасс • Ростов-Новочеркасск • 2-я Одесса • Северный Кавказ (1920) • Баку (1920) • Энзели • Улагаевский десант • Обиточная коса • Северная Таврия • Махновщина • Тамбов • Крым • Перекоп-Чонгар • Грузия

Отрывок, характеризующий Поход дроздовцев Яссы — Дон

– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.
– «Господи боже сил, боже спасения нашего, – начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце. – Господи боже сил, боже спасения нашего! Призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние твое, разорити честный Иерусалим твой, возлюбленную тебе Россию: осквернити храмы твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко господи! Услыши нас, молящихся тебе: укрепи силою твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду его и кротость, воздаждь ему по благости его, ею же хранит ны, твой возлюбленный Израиль. Благослови его советы, начинания и дела; утверди всемогущною твоею десницею царство его и подаждь ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство его; положи лук медян мышцам, во имя твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящий нам злая, да будут пред лицем верного ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у тебе спасати во многих и в малых; ты еси бог, да не превозможет противу тебе человек.
Боже отец наших! Помяни щедроты твоя и милости, яже от века суть: не отвержи нас от лица твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но помилуй нас по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас, и дух прав обнови во утробе нашей; всех нас укрепи верою в тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных.
Господи боже наш, в него же веруем и на него же уповаем, не посрами нас от чаяния милости твоея и сотвори знамение во благо, яко да видят ненавидящий нас и православную веру нашу, и посрамятся и погибнут; и да уведят все страны, яко имя тебе господь, и мы людие твои. Яви нам, господи, ныне милость твою и спасение твое даждь нам; возвесели сердце рабов твоих о милости твоей; порази враги наши, и сокруши их под ноги верных твоих вскоре. Ты бо еси заступление, помощь и победа уповающим на тя, и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
В том состоянии раскрытости душевной, в котором находилась Наташа, эта молитва сильно подействовала на нее. Она слушала каждое слово о победе Моисея на Амалика, и Гедеона на Мадиама, и Давида на Голиафа, и о разорении Иерусалима твоего и просила бога с той нежностью и размягченностью, которою было переполнено ее сердце; но не понимала хорошенько, о чем она просила бога в этой молитве. Она всей душой участвовала в прошении о духе правом, об укреплении сердца верою, надеждою и о воодушевлении их любовью. Но она не могла молиться о попрании под ноги врагов своих, когда она за несколько минут перед этим только желала иметь их больше, чтобы любить их, молиться за них. Но она тоже не могла сомневаться в правоте читаемой колено преклонной молитвы. Она ощущала в душе своей благоговейный и трепетный ужас перед наказанием, постигшим людей за их грехи, и в особенности за свои грехи, и просила бога о том, чтобы он простил их всех и ее и дал бы им всем и ей спокойствия и счастия в жизни. И ей казалось, что бог слышит ее молитву.


С того дня, как Пьер, уезжая от Ростовых и вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету, стоявшую на небе, и почувствовал, что для него открылось что то новое, – вечно мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему. Этот страшный вопрос: зачем? к чему? – который прежде представлялся ему в середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не ответом на прежний вопрос, а представлением ее. Слышал ли он, и сам ли вел ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди, когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить. Какая бы мерзость житейская ни представлялась ему, он говорил себе:
«Ну и пускай такой то обокрал государство и царя, а государство и царь воздают ему почести; а она вчера улыбнулась мне и просила приехать, и я люблю ее, и никто никогда не узнает этого», – думал он.
Пьер все так же ездил в общество, так же много пил и вел ту же праздную и рассеянную жизнь, потому что, кроме тех часов, которые он проводил у Ростовых, надо было проводить и остальное время, и привычки и знакомства, сделанные им в Москве, непреодолимо влекли его к той жизни, которая захватила его. Но в последнее время, когда с театра войны приходили все более и более тревожные слухи и когда здоровье Наташи стало поправляться и она перестала возбуждать в нем прежнее чувство бережливой жалости, им стало овладевать более и более непонятное для него беспокойство. Он чувствовал, что то положение, в котором он находился, не могло продолжаться долго, что наступает катастрофа, долженствующая изменить всю его жизнь, и с нетерпением отыскивал во всем признаки этой приближающейся катастрофы. Пьеру было открыто одним из братьев масонов следующее, выведенное из Апокалипсиса Иоанна Богослова, пророчество относительно Наполеона.
В Апокалипсисе, главе тринадцатой, стихе восемнадцатом сказано: «Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть».
И той же главы в стихе пятом: «И даны быта ему уста глаголюща велика и хульна; и дана бысть ему область творити месяц четыре – десять два».
Французские буквы, подобно еврейскому число изображению, по которому первыми десятью буквами означаются единицы, а прочими десятки, имеют следующее значение:
a b c d e f g h i k.. l..m..n..o..p..q..r..s..t.. u…v w.. x.. y.. z
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 20 30 40 50 60 70 80 90 100 110 120 130 140 150 160
Написав по этой азбуке цифрами слова L'empereur Napoleon [император Наполеон], выходит, что сумма этих чисел равна 666 ти и что поэтому Наполеон есть тот зверь, о котором предсказано в Апокалипсисе. Кроме того, написав по этой же азбуке слова quarante deux [сорок два], то есть предел, который был положен зверю глаголати велика и хульна, сумма этих чисел, изображающих quarante deux, опять равна 666 ти, из чего выходит, что предел власти Наполеона наступил в 1812 м году, в котором французскому императору минуло 42 года. Предсказание это очень поразило Пьера, и он часто задавал себе вопрос о том, что именно положит предел власти зверя, то есть Наполеона, и, на основании тех же изображений слов цифрами и вычислениями, старался найти ответ на занимавший его вопрос. Пьер написал в ответе на этот вопрос: L'empereur Alexandre? La nation Russe? [Император Александр? Русский народ?] Он счел буквы, но сумма цифр выходила гораздо больше или меньше 666 ти. Один раз, занимаясь этими вычислениями, он написал свое имя – Comte Pierre Besouhoff; сумма цифр тоже далеко не вышла. Он, изменив орфографию, поставив z вместо s, прибавил de, прибавил article le и все не получал желаемого результата. Тогда ему пришло в голову, что ежели бы ответ на искомый вопрос и заключался в его имени, то в ответе непременно была бы названа его национальность. Он написал Le Russe Besuhoff и, сочтя цифры, получил 671. Только 5 было лишних; 5 означает «е», то самое «е», которое было откинуто в article перед словом L'empereur. Откинув точно так же, хотя и неправильно, «е», Пьер получил искомый ответ; L'Russe Besuhof, равное 666 ти. Открытие это взволновало его. Как, какой связью был он соединен с тем великим событием, которое было предсказано в Апокалипсисе, он не знал; но он ни на минуту не усумнился в этой связи. Его любовь к Ростовой, антихрист, нашествие Наполеона, комета, 666, l'empereur Napoleon и l'Russe Besuhof – все это вместе должно было созреть, разразиться и вывести его из того заколдованного, ничтожного мира московских привычек, в которых, он чувствовал себя плененным, и привести его к великому подвигу и великому счастию.
Пьер накануне того воскресенья, в которое читали молитву, обещал Ростовым привезти им от графа Растопчина, с которым он был хорошо знаком, и воззвание к России, и последние известия из армии. Поутру, заехав к графу Растопчину, Пьер у него застал только что приехавшего курьера из армии.
Курьер был один из знакомых Пьеру московских бальных танцоров.
– Ради бога, не можете ли вы меня облегчить? – сказал курьер, – у меня полна сумка писем к родителям.
В числе этих писем было письмо от Николая Ростова к отцу. Пьер взял это письмо. Кроме того, граф Растопчин дал Пьеру воззвание государя к Москве, только что отпечатанное, последние приказы по армии и свою последнюю афишу. Просмотрев приказы по армии, Пьер нашел в одном из них между известиями о раненых, убитых и награжденных имя Николая Ростова, награжденного Георгием 4 й степени за оказанную храбрость в Островненском деле, и в том же приказе назначение князя Андрея Болконского командиром егерского полка. Хотя ему и не хотелось напоминать Ростовым о Болконском, но Пьер не мог воздержаться от желания порадовать их известием о награждении сына и, оставив у себя воззвание, афишу и другие приказы, с тем чтобы самому привезти их к обеду, послал печатный приказ и письмо к Ростовым.
Разговор с графом Растопчиным, его тон озабоченности и поспешности, встреча с курьером, беззаботно рассказывавшим о том, как дурно идут дела в армии, слухи о найденных в Москве шпионах, о бумаге, ходящей по Москве, в которой сказано, что Наполеон до осени обещает быть в обеих русских столицах, разговор об ожидаемом назавтра приезде государя – все это с новой силой возбуждало в Пьере то чувство волнения и ожидания, которое не оставляло его со времени появления кометы и в особенности с начала войны.
Пьеру давно уже приходила мысль поступить в военную службу, и он бы исполнил ее, ежели бы не мешала ему, во первых, принадлежность его к тому масонскому обществу, с которым он был связан клятвой и которое проповедывало вечный мир и уничтожение войны, и, во вторых, то, что ему, глядя на большое количество москвичей, надевших мундиры и проповедывающих патриотизм, было почему то совестно предпринять такой шаг. Главная же причина, по которой он не приводил в исполнение своего намерения поступить в военную службу, состояла в том неясном представлении, что он l'Russe Besuhof, имеющий значение звериного числа 666, что его участие в великом деле положения предела власти зверю, глаголящему велика и хульна, определено предвечно и что поэтому ему не должно предпринимать ничего и ждать того, что должно совершиться.


У Ростовых, как и всегда по воскресениям, обедал кое кто из близких знакомых.
Пьер приехал раньше, чтобы застать их одних.
Пьер за этот год так потолстел, что он был бы уродлив, ежели бы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что, очевидно, легко носил свою толщину.
Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно.
Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю.
Император находится при армии, чтобы воодушевлять ее, а присутствие его и незнание на что решиться, и огромное количество советников и планов уничтожают энергию действий 1 й армии, и армия отступает.
В Дрисском лагере предположено остановиться; но неожиданно Паулучи, метящий в главнокомандующие, своей энергией действует на Александра, и весь план Пфуля бросается, и все дело поручается Барклаю, Но так как Барклай не внушает доверия, власть его ограничивают.
Армии раздроблены, нет единства начальства, Барклай не популярен; но из этой путаницы, раздробления и непопулярности немца главнокомандующего, с одной стороны, вытекает нерешительность и избежание сражения (от которого нельзя бы было удержаться, ежели бы армии были вместе и не Барклай был бы начальником), с другой стороны, – все большее и большее негодование против немцев и возбуждение патриотического духа.
Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска.
Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем.
В Смоленске, наконец, как ни не желал того Багратион, соединяются армии.
Багратион в карете подъезжает к дому, занимаемому Барклаем. Барклай надевает шарф, выходит навстречу v рапортует старшему чином Багратиону. Багратион, в борьбе великодушия, несмотря на старшинство чина, подчиняется Барклаю; но, подчинившись, еще меньше соглашается с ним. Багратион лично, по приказанию государя, доносит ему. Он пишет Аракчееву: «Воля государя моего, я никак вместе с министром (Барклаем) не могу. Ради бога, пошлите меня куда нибудь хотя полком командовать, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена, так что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу». Рой Браницких, Винцингероде и тому подобных еще больше отравляет сношения главнокомандующих, и выходит еще меньше единства. Сбираются атаковать французов перед Смоленском. Посылается генерал для осмотра позиции. Генерал этот, ненавидя Барклая, едет к приятелю, корпусному командиру, и, просидев у него день, возвращается к Барклаю и осуждает по всем пунктам будущее поле сражения, которого он не видал.
Пока происходят споры и интриги о будущем поле сражения, пока мы отыскиваем французов, ошибившись в их месте нахождения, французы натыкаются на дивизию Неверовского и подходят к самым стенам Смоленска.
Надо принять неожиданное сражение в Смоленске, чтобы спасти свои сообщения. Сражение дается. Убиваются тысячи с той и с другой стороны.
Смоленск оставляется вопреки воле государя и всего народа. Но Смоленск сожжен самими жителями, обманутыми своим губернатором, и разоренные жители, показывая пример другим русским, едут в Москву, думая только о своих потерях и разжигая ненависть к врагу. Наполеон идет дальше, мы отступаем, и достигается то самое, что должно было победить Наполеона.


На другой день после отъезда сына князь Николай Андреич позвал к себе княжну Марью.
– Ну что, довольна теперь? – сказал он ей, – поссорила с сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?.. Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся, радуйся… – И после этого княжна Марья в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из кабинета.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же не допускал к себе и m lle Bourienne. Один Тихон ходил за ним.
Через неделю князь вышел и начал опять прежнюю жизнь, с особенной деятельностью занимаясь постройками и садами и прекратив все прежние отношения с m lle Bourienne. Вид его и холодный тон с княжной Марьей как будто говорил ей: «Вот видишь, ты выдумала на меня налгала князю Андрею про отношения мои с этой француженкой и поссорила меня с ним; а ты видишь, что мне не нужны ни ты, ни француженка».
Одну половину дня княжна Марья проводила у Николушки, следя за его уроками, сама давала ему уроки русского языка и музыки, и разговаривая с Десалем; другую часть дня она проводила в своей половине с книгами, старухой няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
О войне княжна Марья думала так, как думают о войне женщины. Она боялась за брата, который был там, ужасалась, не понимая ее, перед людской жестокостью, заставлявшей их убивать друг друга; но не понимала значения этой войны, казавшейся ей такою же, как и все прежние войны. Она не понимала значения этой войны, несмотря на то, что Десаль, ее постоянный собеседник, страстно интересовавшийся ходом войны, старался ей растолковать свои соображения, и несмотря на то, что приходившие к ней божьи люди все по своему с ужасом говорили о народных слухах про нашествие антихриста, и несмотря на то, что Жюли, теперь княгиня Друбецкая, опять вступившая с ней в переписку, писала ей из Москвы патриотические письма.
«Я вам пишу по русски, мой добрый друг, – писала Жюли, – потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору.
Бедный муж мой переносит труды и голод в жидовских корчмах; но новости, которые я имею, еще более воодушевляют меня.
Вы слышали, верно, о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!И действительно, хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем; но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, недостает… и т. д.
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Поход_дроздовцев_Яссы_—_Дон&oldid=81025646»