Чудская военная флотилия (1915—1919)
| Чудская военная флотилия (1915—1919) | |
| Годы существования | |
|---|---|
| Страна | |
| Тип |
озёрная военная флотилия |
| Численность | |
| Дислокация | |
Чудская военная флотилия — формирование Военно-морского флота, созданное в 1915 году по инициативе Военного Ведомства Российской империи.
Содержание
История флотилии
В сентябре 1915 года Военное ведомство приступило к созданию Чудской флотилии на случай дальнейшего отступления 6-й армии[1]. База флотилии была оборудована в бухте Раскопель. Начальником флотилией стал контр-адмирал Н. Н. Коломейцев, помощником начальника по морской части капитан 2-го ранга Н. В. Саблин. К началу 1917 года в составе формирования находились пароходы «Император», «Цесаревич Алексей», «Ольга», «Юрьев», «Дельфин», вооружённые орудиями калибра менее 75-мм. Из-за вынужденного бездействия более половины офицеров и личного состава флотилии были к этому времени отозваны на действующий флот. После ареста Н. Н. Коломейцева в 1917 году и вплоть до Октябрьской революции флотилию возглавляли его заместители.
После Октябрьской революции Чудская флотилия официально вошла в состав РККФ, а её командующим был назначен капитан 2-го ранга Д. Д. Нелидов. Комиссаром стал анархист Д. К. Морозов[2].
Узнав о начале формирования антибольшевистских сил на северо-западе, Д. Д. Нелидов решил перейти на сторону белых. Некоторые историки считают, что это решение было связано также с доносом, написанным на него Яном Фабрициусом[1]. В этом доносе командование Чудской флотилии обвинялось в сотрудничестве с немцами. Из бесед с командой Нелидов узнал о сочувственном отношении матросов к такому переходу, и 28 октября собранная в Раскопеле флотилия неожиданно снялась с якоря. Командир одного из пароходов («Софии») воспротивился решению командующего флотилией и даже распорядился обстрелять уходившие суда[2]. Не считая нужным приводить его к повиновению и вести в занятый белыми частями Псков убеждённых коммунистов, Нелидов ушёл с тремя судами («Дельфин», «Народник» и «Президент») и спустя сутки прибыл в Псков, поступив в распоряжения командования Северным корпусом[1].
Оставшиеся в Раскопеле «Ольга», «Ермак» и «София» были подчинены новому командующему А. Н. Афанасьеву и в конце 1918 года приняли участие в поддержке наступления на Нарву.
Перешедшие на сторону белых «Дельфин», «Народник» и «Президент» вскоре произвели несколько обстрелов побережья, занятого советскими войсками и высадили десант на Талабских островах, после чего ушли на зимовку в Юрьев. Зимой город кратковременно перешёл под контроль РККА, поэтому после занятия города эстонскими войсками пароходы перешли под контроль Эстонии и получили эстонские названия, сформировав «Чудский дивизион»[2]. В состав эстонской флотилии также вошёл оставленный красными пароход «Юрьев».
16 марта 1919 года советская база Раскопель была атакована отрядом штаб-ротмистра С. Н. Булак-Балаховича. В плен попали 9 советских моряков, в том числе начальник базы; белые захватили несколько орудий, пулемётов и многочисленное имущество базы[3]. Вмёрзшим в лёд пароходам белые части не причинили никакого вреда и вскоре отошли на исходные позиции. Сразу после этого налёта поступило распоряжение о немедленном воссоздании советской флотилии на Чудском озере.
После окончания ледостава, 3 мая эстонская флотилия в полном составе подошла к Раскопелю и подвергла береговые сооружения обстрелу[2]. 16 мая обстрел был произведён вновь[1], кроме того, части Северо-Западной армии подошли вплотную к Раскопелю; эстонская флотилия начала блокаду гавани с целью предотвращения ухода кораблей красных. 18 мая советские начальники базы получили распоряжение, предписывающее эвакуировать Раскопель. Пароход «София», катер «Мотылёк» и малые моторные катера были затоплены, а остальным судам было приказано прорываться в Псковское озеро. Однако, вышедшие ночью 20 мая под начальством комиссара Морозова «Ольга» и «Ермак» обстреляли позиции советских войск, и, подняв Андреевские флаги, перешли на сторону белых[1]. После этого советская Чудская флотилия была ликвидирована за отсутствием судового состава, а её имущество было передано в Припятьскую флотилию.
«Ольга» и «Ермак» были переданы эстонскому «Чудскому дивизиону» и на протяжении 1919 года оказывали содействие наступающим частям Северо-Западной армии белых.
2 февраля 1920 года в Юрьеве был заключён мирный договор между РСФСР и Эстонией. Согласно условиям договора, на Чудском и Псковском озерах обе стороны могли иметь лишь таможенные флотилии[1].
Напишите отзыв о статье "Чудская военная флотилия (1915—1919)"
Примечания
Литература
- [военная-энциклопедия.рф/советская-военная-энциклопедия/Ч/Чудская-военная-флотилия Чудская военная флотилия] // «Ташкент» — Ячейка стрелковая / [под общ. ред. А. А. Гречко]. — М. : Военное изд-во М-ва обороны СССР, 1976. — (Советская военная энциклопедия : [в 8 т.] ; 1976—1980, т. 8).</span>
- Чудская военная флотилия // [archive.is/NCQLc Великая Отечественная война 1941—1945. Энциклопедия] / под ред. М. М. Козлова. — М.: Советская энциклопедия, 1985. — С. 787. — 500 000 экз.
- Широкорад А.Б. Великая речная война. 1918–1920 годы. — М.: Вече, 2006. — 416 с. — ISBN 5–9533–1465–5.
- Корнатовский Н. А. [militera.lib.ru/h/kornatovsky_na/index.html Борьба за Красный Петроград]. — М.: АСТ, 2004. — 606 с. — (Военно-историческая библиотека). — 5000 экз. — ISBN 5-17-022759-0.
Ссылки
- [prowoe.ru/chudskie-flotilii/ Из истории военно-морских соединений на Псковщине]
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Чудская военная флотилия (1915—1919)
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.
О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.
