Донбасско-Донская операция

Донбасско-Донская операция (январь-февраль 1918) — операция по подавлению силами советского Южного революционного фронта по борьбе с контрреволюцией под командованием В. А. Антонова-Овсеенко казачьих войск атамана Каледина и добровольческих отрядов на территории Донбасса и Области Войска Донского.

Предыстория

Область Войска Донского сразу же после петроградского вооружённого восстания большевиков превратилась в один из основных очагов контрреволюции, куда стекались из европейской России антибольшевистские силы. Войсковой Атаман А. М. Каледин уже 26 октября (8 ноября) 1917 ввёл военное положение, приступил к разгрому местных Советов и установил контакты с казачьим руководством Оренбурга, Кубани, Астрахани, Терека. 27 октября (9 ноября) 1917 он пригласил в столицу Области г. Новочеркасск членов свергнутого Временного правительства и Временного Совета Российской Республики («Предпарламента») для организации борьбы с большевиками. 7 (20) ноября 1917 атаман Каледин, прекратив попытки связаться с остатками низложенного Временного правительства, обратился к населению с заявлением о том, что Войсковое правительство не признаёт большевистскую власть, а поэтому Область провозглашается независимой до образования законной российской власти. 26 ноября (9 декабря) 1917 ростовские большевики выступили против Войскового правительства и объявили, что власть в Области переходит в руки Ростовского военно-революционного комитета. 2 (15) декабря 1917 после ожесточённых боёв добровольческие отряды и войска генерала Каледина выбили большевиков из Ростова, а затем из Таганрога, и заняли значительную часть Донбасса.

6 (19) декабря 1917 Совнарком РСФСР образовал Южный революционный фронт по борьбе с контрреволюцией. Главнокомандующим войсками фронта был назначен большевик В. А. Антонов-Овсеенко. В его непосредственном подчинении находился Революционный полевой штаб.

8 (21) декабря 1917 был образован Полевой штаб ЮРФБКР, который возглавил левый эсер подполковник М. А. Муравьёв.

План действий заключался в следующем:

1. опираясь на революционных черноморских матросов, провести организацию Красной гвардии в Донецком бассейне;
2. с севера и из красной революционной Ставки (бывшая Ставка Верховного Главнокомандующего) выдвинуть сборные отряды, предварительно сосредоточив их в исходных пунктах: Гомеле, Брянске, Харькове и Воронеже;
3. выдвинуть части революционного 2-го гвардейского корпуса из района Жмеринка — Бар, где он дислоцировался, на восток для сосредоточения в Донбассе.

В начале декабря 1917 года красные отряды сосредоточились в намеченных районах. Их общая первоначальная численность не превосходила 6-7 тысяч штыков и сабель, 30-40 орудий и нескольких десятков пулемётов. В их состав входили разнородные части старой армии, отряды моряков, Красной гвардии и др. При движении на юг к ним стали присоединяться красногвардейцы разных городов (всего до 4 тысяч человек) и солдаты большевистски настроенного 45-го пехотного запасного полка (до 3 тысяч человек).

8 (21) декабря в Харьков прибыли эшелоны с красными отрядами под командованием Р. Ф. Сиверса и матроса Н. А. Ховрина — 1600 человек при 6 орудиях и 3 броневиках, а с 11 (24) декабря по 16 (29) декабря — ещё до пяти тысяч солдат из Петрограда, Москвы, Твери во главе с командующим Антоновым-Овсеенко и его заместителем, начальником штаба подполковником М. А. Муравьёвым. Кроме того, в самом Харькове уже находились три тысячи красногвардейцев и пробольшевистски настроенных солдат старой армии.

В ночь на 10 (23) декабря в Харькове были разоружены украинизированные части. 11−12 (24-25) декабря в городе состоялся 1-й Всеукраинский съезд Советов, который провозгласил Украину Республикой Советов.

После съезда Антонов-Овсеенко передал командование войсками фронта на Украине начальнику штаба фронта Муравьёву, а сам возглавил борьбу против калединцев.

Противостоявшие советским войскам главные силы Каледина сосредоточились в районе Каменская — Глубокое — Миллерово — Лихая; в Ростове-на-Дону и в Новочеркасске формировалась Добровольческая армия. Кроме того, отдельные белые партизанские отряды и несколько регулярных казачьих частей занимали Горлово-Макеевский район Донбасса, вытеснив оттуда красногвардейские части.

Ход боевых действий

Советское командование приняло следующий план действий:

1. Прервать все железнодорожные пути сообщения между Украиной и Доном;
2. Открыть сообщение с Донбассом в обход Северо-донецкой железной дороги, действуя через Лозовую—Славянск;
3. Установить связь между Харьковом и Воронежем через Купянск—Лиски;
4. Наладить связь с Северным Кавказом, куда подтягивалась с Кавказского фронта пробольшевистски настроенная 39-я пехотная дивизия.

В целом план предусматривал образование заслона в сторону Украины и сосредоточение всех усилий против Дона.

17 (30) декабря 1917 года отрядом Егорова была занята станция Лозовая, а затем — город Павлоград. В Лозовой защищавшие станцию гайдамаки бежали, в Павлодаре — сдались без боя. 4 января 1918 года шедшая от Харькова колонна Сиверса соединилась с красногвардейцами донецких рудников.

К 7 января 1918 года советские войска, обеспечив себя с запада заслоном на фронте Ворожба—Люботин—Павлоград—Синельниково, главными силами заняли Донецкий бассейн. Со стороны Воронежа на Миллерово—Новочеркасск наступала сформированная в Воронеже колонна Петрова; её головные части достигли станции Чертково. 8 января Антонов-Овсеенко решил ликвидировать силы Каледина ударом своих главных сил со стороны Донбасса, для чего колонна Саблина должна была от Луганска развивать наступление на станцию Лихая, а колонна Сиверса, обеспечивая её с юга, двигаться на станцию Зверево, колонна Петрова должна была наступать на Миллерово с севера.

Из-за того, что колонна Сиверса увлеклась движением на юг, она в итоге остановилась у станции Иловайская, где два полка отказались повиноваться и были разоружены; отряды Саблина оказались слабы для наступления. Это позволило казакам нанести контрудар на Дебальцево и задержать наступление советских войск. Тем временем колонна Петрова завязало переговоры с казаками у Черткова.

В конце января в селе Каменское образовался военно-революционный комитет и сформировался Северный казачий отряд (командир — Голубев), присоединившийся к советским войскам. При помощи перешедших на его сторону некоторых частей Каледина отряд захватил станции Лихая и Зверево. Ревком попытался начать переговоры с Калединым, но они закончились безрезультатно. Ввиду разложения казачьих частей на воронежском и харьковском направлениях Каледин был вынужден заменить их частями Добровольческой армии, которые на некоторое время задержали наступление советских войск.

3 февраля отряд Сиверса, будучи усилен прибывшими из центра революционными отрядами и мощным бронепоездом с морскими орудиями, возобновил наступление. Преодолевая сопротивление корниловцев, 8 февраля Сиверс установил связь с революционным Таганрогом, где рабочие Балтийского завода подняли восстание, захватили город и принудили белогвардейский гарнизон с большими потерями отойти на Ростов.

Тем временем калединско-добровольческие части (отряд Чернецова) нанесли удар по колонне Саблина у Лихой и отбросили её в исходное положение к станции Изворино, после чего возобновили преследование сил Донского ревкома. Отступая, революционные донские казаки у станции Глубокая соединились с подходившей от Воронежа колонной Петрова. Белые казаки сначала овладели станцией, но затем были разбиты соединёнными силами красных и рассеялись. Саблин, усиленный подошедшим к нему отрядом черноморских моряков и отрядами Кудинского в свою очередь перешёл в наступление, и 8 февраля вновь занял станции Зверево и Лихую.

К 10 февраля сопротивление добровольческих частей и мелких калединских отрядов было окончательно сломлено, но продвижению советских войск препятствовали порча жележнодорожных путей и опасения за свой тыл. 16 февраля колонна Саблина подошла к окрестностям Новочеркасска. Атаман Каледин ввиду полной деморализации своих сподвижников покончил жизнь самоубийством.

На Таганрогском направлении добровольцы задержали продвижение отряда Сиверса, но 13 февраля Сиверс всё-таки подошёл к Ростову; в то же время части 39-й пехотной дивизии заняли Батайск. Ростов был занят Сиверсом только 23 февраля, а Новочеркасск — 25 февраля отрядом Саблина совместно с казачьей бригадой донского ревкома. Части Добровольческой армии отошли в сальские степи и на Кубань.

Итоги и последствия

Близость советских войск к Украине дало толчок выступлению сил, враждебных Центральной раде, власть которой была свергнута во многих промышленных и портовых центрах Украины.

Источники

• Н. Е. Какурин, И. И. Вацетис «Гражданская война. 1918—1921» — СПб: ООО «Издательство „Полигон“», 2002. ISBN 5-89173-150-9

Отрывок, характеризующий Донбасско-Донская операция

– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.