Волшебный фонарь

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

«Волше́бный фона́рь» (лат. Laterna magica; магический фонарь, фантаскоп, skioptikon, lampascope, туманные картины и др.) — аппарат для проекции изображений, распространённый в XVIIXX вв., XIX в. — в повсеместном обиходе. Является значимым этапом в истории развития кинематографа.





Конструкция

Волшебный фонарь является проекционным аппаратом и состоит из деревянного или металлического корпуса с отверстием и/или объективом, в корпусе размещён источник света: в XVII в. — свеча или лампада, позднее — электрическая лампа. Изображения, нанесенные на пластины из стекла в металлическом, деревянном или картонном обрамлении, проецируются через оптическую систему и отверстие в лицевой части аппарата. Источник света может быть усилен с помощью рефлектора (а позднее — и с помощью линзы). Часто снабжён кожухом для обеспечения циркуляции воздуха. Фонари, использующие в качестве источника света масляную лампу, снабжались дымоходом[1]. Оптический принцип ранних волшебных фонарей идентичен принципу камеры-обскуры, позднее в них стали применять линзы и объективы, по мере изобретения последних. Таким образом, волшебный фонарь является прототипом большинства современных проекционных оптических устройств — диапроектора, эпидиаскопа, фотоувеличителя, кинопроектора и др..

История

Изобретение «волшебного фонаря» принадлежит, вероятно, голландскому учёному Христиану Гюйгенсу; датский математик Thomas Walgensten впервые ввёл в обиход термин Laterna magica и стал главным популяризатором аппарата, путешествуя с показами по городам Европы.

Изначально волшебный фонарь служил для развлечения принцев и дворян. Однако вскоре он стал очень популярен среди простого населения.[2]

Конец XVIII века

Слишком большая популярность волшебного фонаря сделала его посмешищем в глазах многих людей. Теперь его показывают на улицах и развлекают им детей и народ.

аббат Полле[2]

В раннем периоде использования фонаря устроители представлений скрывали фонарь от глаз зрителей. Образы проецировались на клубы дыма, стены или экраны и имели небольшой формат, из-за слабых источников света. Часто демонстраторы использовали так называемые «оптические ящики» на колесах. Их стены были сделаны из прозрачной материи, на которой и показывали картинки.

Скрывая фонарь и проецируя образы на клубы дыма, демонстраторы добивались эффекта присутствия в затемнённом зале светящихся фантасмагорий (от греч. φάντασμα — призрак и ἀγορεύω — публично выступаю,[3]), что вызывало приступ страха у тогдашних зрителей и дало аппарату имя «фонарь ужаса». Этому способствовало использование волшебных фонарей иезуитами в религиозных целях, показывая верующим ужасы преисподней.

Ришле «Философский словарь» (1719 год)[2]:

Маленькая машина, которая показывает в темноте на белой стене различные призраки и страшные чудовища; таким образом, тот, кто не знает секрета, думает, что это делается с помощью магического искусства.

В конце XVIII века фонарь стал использоваться в более научных целях.

В 1779 году Жан-Поль Марат в своих выступлениях использовал «солнечный микроскоп» — вариант волшебного фонаря, который позволял проецировать предметы в цвете и движении.[2]

В 1838 году большой популярностью в Англии пользовалось представление оптика Солея, тестя Дюбоска и иезуитского аббата Муаньо, которое состояло в проецировании изображений, объясняющих основные оптические явления. Представление проводилось с одобрения Доминика Франсуа Араго и Жана Батиста Дюма.[2]

В 1848 году, в Англии, Клерк с помощью волшебного фонаря иллюстрировал свой курс лекций в Политехническом институте.[2]

В 1864 году некоторые курсы в Сорбонне сопровождались проекциями.[2]

Наибольшим успехом волшебный фонарь пользовался в Англии, где во второй половине XIX века действовали залы, где с использованием спецэффектов проводили демонстрацию образа из множества объективов на облака дыма, произведённого с помощью машин (отсюда: «туманные картины», «дым-машины»)[2].

Изобретение и развитие фотографии способствовало появлению и массовому производству пластин с фотографическими изображениями, частично вытеснив таким образом рисованые сюжеты. С появлением кинематографа волшебный фонарь утратил своё значение, положив начало всей проекционной технике. Волшебные фонари сохранялись лишь в мюзик-холлах как аттракционы омбраманов или теневиков. Известный в Европе теневик и фокусник Трюи, был личным другом Антуана Люмьера. Диапроектор — наиболее близок по принципу работы и по конструктивному решению к волшебному фонарю.[2]

Этьен Гаспар Робертсон и «фантаскоп»

Этьен Гаспар Робертсон (фр. Etienne Gaspard Robertson; 1763, Льеж — 1837, Париж — бельгийский физик, фокусник, один из известнейших демонстраторов фантасмагорий, впервые использовавший особую подвижную конструкцию проектора — «фантаскоп» (phantascope), в котором размещались приспособления, позволяющие создавать примитивную анимацию изображения[4]. Волшебный фонарь был поставлен на колеса и мог бесшумно передвигаться по рельсам.

Изначально Робертсон демонстрировал свои фантасмагории на улице Прованс, потом около площади Вандом в старом монастыре.[2]

Зрители поднимались в часовню, служившую зрительным залом, по таинственным коридорам и монастырским развалинам. Дверь, покрытая иероглифами, вела в мрачное помещение, обитое чёрным. Помещение слабо освещалось надгробной лампадой.[2]

Робертсон с помощью волшебного фонаря имитировал вызывание призраков, показывал политические пьесы.

Газета «Эспри де Луа» о представлениях Робертсона[2]:

Робертсон выливает на горящую жаровню два стакана крови, бутылку серной кислоты, двенадцать капель азотной кислоты и туда же швыряет два экземпляра «Журналь дез ом либр». Тут же мало-помалу начинает вырисовываться маленький мертвенно-бледный призрак в красном колпаке, вооружённый кинжалом. Это призрак Марата; он ужасающе гримасничает и исчезает.

Со своими представлениями Робертсон побывал в Санкт-Петербурге.

Демонстрации и тематика

Демонстрации обычно проводились на ярмарках, выставках, в театрах варьете, так же могли проводиться в церквях. Сеанс длился до 2 часов и часто сопровождался музыкой, рассказами и чтением. Массовое производство пластин с изображениями привело к стандартизации последних. К пластинам прилагались тексты, тематика была самой разнообразной: развлекательной, политической, социальной, превратив тем самым волшебный фонарь в средство массовой информации.

Репертуар волшебных фонарей накануне изобретения кинематографа был сложен и разнообразен. Наряду с многочисленными общеобразовательными сериями, предметными уроками, историческими картинами показывали шуточные представления, в большинстве своем навеянные сказками или «Нарсери Раймз» (детскими стишками).[2]

В Англии для волшебного фонаря были адаптированы «Робинзон Крузо», все произведения Шекспира, все произведения Вальтера Скотта.[2]

В Америке выпускались иллюстрации к религиозным гимнам, которые проецировались на стенах церквей.

Сеансы волшебного фонаря сопровождались, как правило, пением и музыкой или комментировались лектором либо рассказчиком.

Текст фокусника Альбера к постановке «Собака, прыгающая через обруч»[2]:

Чтобы полностью удовлетворить вас, мы пошли на любые затраты, и нам удалось пригласить самого знаменитого клоуна из Зимнего цирка с его ученой собакой Мюнито-вторым. Эта необыкновенная собака прыгает через обтянутый бумагой обруч, который держит её хозяин. Вперед, господин Мюнито-второй, прыгайте. (Здесь надлежит нажать кнопку для показа диапозитива с прыжком собаки.)

Она прыгнула. Замечательно, скажете вы, но что тут особенного? Правильно… Однако обратите внимание — собака с таким же успехом прыгает задом наперед и при таком прыжке восстанавливает в обруче разорванную бумагу. Раз, два, три! Смотрите, она колеблется! Черт возьми! Ей нелегко это дается. Прыгай же! Три! (Здесь кнопка нажимается для показа диапозитива в обратном направлении.) Прыжок состоялся, обруч вновь затянут бумагой.

Изображения

Размещались на стеклянной основе, ручным или печатным образом. Поздние фотографические изображения были колорированы. Среди последних в XIX в. был распространён жанр Life Model Slides — отснятые в студиях с участием актёров иллюстрированые рассказы на определённую тематику.

Форматы пластин варьировались в зависимости от области применения.

Интересные факты

  • В конце XVIII века Флориан написал басню «Обезьяна, которая показывает волшебный фонарь».[2]
  • В 1817 году в Санкт-Петербурге выходил журнал «Волшебный фонарь» или «Зрелище санкт-петербургских расхожих продавцов, мастеров и других простонародных промышленников, изображенных верной кистью в настоящем их наряде и представленных разговаривающими друг с другом, соответственно каждому лицу и званию». Журнал издавался в СПб. П. Петровым in 4° и переводился на три языка.[5]
  • С июля 1878 года издавался ежемесячный журнал «Волшебный Фонарь» «по всем отраслям общеполезных знаний, предназначаемый также и для публичных чтений в общественных аудиториях, учебных заведениях и частных домах с приспособлением туманных картин, наглядных опытов и демонстраций для всех возрастов и сословий». Издатель — СПб. М. П. Смирнов. При издании работал отдел: «Детский Волшебный Фонарь».[5]

В кинематографе

См. также

Напишите отзыв о статье "Волшебный фонарь"

Примечания

  1. Советское фото, 1971, с. 42.
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 Всеобщая история кино. Том 1, 1958.
  3. [www.magiclantern.org.uk/images/phantas1.jpg Иллюстрация показа фантасмагорий в Париже в 1797 году]
  4. [users.telenet.be/thomasweynants/fantascope-prints.html Иллюстрации]
  5. 1 2 Энциклопедический словарь: В 86 т. — Репр. воспр. изд. «Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона». — СПб.: Фирма «ПОЛРАДИС», АООТ «Иван Федоров», 1993—1998(?). 26 см ISBN 5-900741-01-X

Литература

  • Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона
  • Животовский, Николай Петрович. Волшебный фонарь, его описание и употребление. СПб., 1874
  • В. Уральцев «Волшебный фонарь» прабабушки (рус.) // «Советское фото» : журнал. — 1971. — № 6. — С. 42. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0371-4284&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0371-4284].
  • Михельсон. Словарь иностранных слов.
  • [www.ipmce.su/~tsvet/WIN/silverage/painter/benua/zhud128.html Бенуа Александр. Жизнь художника. В: К. 1. Г. 28. Оптические игрушки]
  • Hepworth, Thomas Cradock. The book of lantern.— London: Wyman & Sons, 1888. — 278 с. — [openlibrary.org/b/OL7057431M].
  • John A. Hodges. Lantern-slide making and exhibiting.— London: Marshall, Brookes & Chalkley, 1905. — 37 с. — [openlibrary.org/b/OL7038889M].
  • Dwight Lathrop Elmendorf. Lantern slides, how to make and color them.— New York: E. & H.T. Anthony, 1897. — 69 с. — [openlibrary.org/b/OL7090640M].
  • Gage, Simon Henry. Optic projection, principles, installation, and use of the magic lantern, projection microscope, reflecting lantern, moving picture machine.— New York: Comstock, 1914. — 731 с. — [openlibrary.org/b/OL6571877M].
  • Montgomery Ward. Catalogue of magic lanterns, stereopticons, and moving picture machines.— Chicago: Montgomery Ward, 188u. — 40 с. — [openlibrary.org/b/OL13999005M].
  • Жорж Садуль. Всеобщая история кино / В. А. Рязанова. — М.,: «Искусство», 1958. — Т. 1. — 611 с.

Ссылки

  • [www.magiclantern.org.uk Британское общество «The Magic Lantern Society»] (англ.)
  • [www.tvitaly1.narod2.ru/ «Magic Lantern»] (рус.)

Отрывок, характеризующий Волшебный фонарь

– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.