Времена Харви Милка
Поделись знанием:
К:Фильмы 1984 года
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.
В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
| Времена Харви Милка | |
| The Times of Harvey Milk | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Продюсер |
Ричард Шмичен |
| Автор сценария |
Джудит Кобурн |
| В главных ролях |
Харви Милк |
| Композитор | |
| Кинокомпания |
Black Sand Productions |
| Длительность |
90 мин |
| Страна | |
| Язык | |
| Год | |
| IMDb | |
«Времена́ Ха́рви Ми́лка» (англ. The Times of Harvey Milk) — документальный фильм американского режиссёра Роба Эпштейна 1984 года.
Содержание
Сюжет
В своём документальном фильме Роб Эпстайн воспроизводит историю жизни Харви Милка, переданную в рассказах его современников — участников и свидетелей драматических событий в Сан-Франциско 1970-х годов.
Помимо воспоминаний друзей и соратников Милка, в фильме использовано множество архивных документальных кадров: интервью с Харви Милком и мэром Джорджем Москоне, интервью с Дэном Уайтом, который впоследствии стал их убийцей.
В фильме показаны кадры, снятые в здании муниципалитета Сан-Франциско сразу после убийства Милка и мэра Москоне, хроникальные кадры массовых выступлений в Сан-Франциско: многотысячное поминальное шествие 27 ноября 1978 года вечером после убийства, хроника массовых беспорядков 21 мая 1979 года — «бунта „Белой ночи“» — после вынесения неожиданно мягкого приговора Дэну Уайту, а также множество других исторических видеозаписей.
Весь этот материал выстроен в хронологическом порядке и даёт возможность последовательно проследить за ходом тех исторических событий «Времён Харви Милка».
В фильме участвуют
- Харви Милк (англ. Harvey Milk) — (архивные записи)
— член муниципального наблюдательного совета Сан-Франциско, лидер движения за права гомосексуалов в США 1970-х годов - Джордж Москоне (англ. George Moscone) — (архивные записи)
— мэр Сан-Франциско. - Дэн Уайт (англ. Dan White) — (архивные записи)
— член муниципального наблюдательного совета Сан-Франциско, убийца Харви Милка и мэра Москоне. - Джон Бриггс (англ. John Briggs) — (архивные записи)
— сенатор штата Калифорния, организатор кампании за запрет геям работать в государственных школах штата. - Дайэнн Файнстайн (англ. Dianne Feinstein) — (архивные записи)
— президент муниципального наблюдательного совета Сан-Франциско. - Салли Герхард (англ. Sally Gearhard)
— профессор университета, открытая лесбиянка, участница теледебатов между Харви Милком и Джоном Бриггсом. - Джим Эллиот (англ. Jim Elliot)
— водитель, член профсоюза Teamsters, которому Харви Милк помог организовать бойкот пива Coors. - Генри Дер (англ. Henry Der)
— исполнительный директор организации «Китайцы за конструктивное действие». - Энн Кроненберг (англ. Anne Kronenberg)
— организатор последней предвыборной кампании Харви Милка. - Тори Хартман (англ. Tory Hartmann)
— политолог, участница кампании Харви Милка. - Том Аммиано (англ. Tom Ammiano)
— школьный учитель, гей, соратник Милка. - Билл Крауз (англ. Bill Kraus)
— гей-активист. - Жаннин Йоманс (англ. Jeannine Yeomans)
— телерепортёр. - Текст за кадром читает Харви Фирштейн.
Художественные особенности
Фильм содержит много масштабных документальных съемок улиц Сан-Франциско времен Харви Милка, демонстраций протеста и митингов конца 70-х годов, эксклюзивных кадров дружеских посиделок, архивных выдержек из информационных лент, интервью сподвижников и современников Харви.
Награды
- Премия «Оскар» Американской академии киноискусства в номинации «лучший документальный фильм», 1985 год.
- Специальный приза жюри на первом кинофестивале «Сандэнс» в штате Юта в 1985 году.
- Премия «Бостонской ассоциации кинокритиков», 1985 год.
- Премия «Международной ассоциации документалистов», 1985 год.
- Премия «Эмми», «Лучшие новости и документалистика», 1985 год.
- Приз зрительских симпатий на Международном Лесби и Гей Кинофестивале в Сан-Франциско, 1985 год[1].
Критика
Некоторые отзывы критиков о фильме:
Это возвращение в прошлое, фильм чрезвычайно поглощает, он проливает свет на десятилетие в жизни этого исполненного величием американского города и на жизнь Милка и Москоне, благодаря которым это место стало более притягательным. (Роджер Эберт)[2]
… документальная картина Эпштейна позволяет представить, каким человеком был Харви Милк, тот самый Харви, образ которого почти что обожествил в своем биографическом фильме Гас Ван Сент. Некоторые подробности жизни Милка здесь не упоминаются… Несмотря на сходство между двумя фильмами, существует четкая разница в целях. Картина Ван Сента – это попытка нарисовать портрет Харви Милка. Фильм Эпштейна, как и следует из его названия, о времени в котором Милк жил и был убит. Разница небольшая, но такова, что два фильма прекрасно дополняют друг друга. (Кен Ханке)[3]
Культурное влияние
Фильмы «Времена Харви Милка» и «Харви Милк» очень похожи по восприятию и влиянию на зрителя, отличие состоит лишь, в том, что они лежат в разных жанровых категориях. Фильм Роба Эпстайна, несомненно, оказал определенное влияние на Гаса Ван Сента и на его художественного «Харви Милка»[4].
См. также
- «Харви Милк» — художественный фильм Гаса Ван Сента (2008)
Напишите отзыв о статье "Времена Харви Милка"
Ссылки
- [www.thetimesofharveymilk.com/ Официальный сайт фильма «The Times of Harvey Milk»] (англ.)
- [www.youtube.com/watch?v=P6IKptIZ0N8 Трейлер к фильму «The Times of Harvey Milk»] (рус. субтитры) на сайте YouTube.com
- «The Times of Harvey Milk» (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [www.rottentomatoes.com/m/times_of_harvey_milk/ «Времена Харви Милка» на «Rottentomatoes.com»] (англ.)
Примечания
- ↑ [www.imdb.com/title/tt0088275/awards The Times of Harvey Milk (1984) - Awards]
- ↑ [rogerebert.suntimes.com/apps/pbcs.dll/article?AID=/19850222/REVIEWS/502220302 rogerebert.suntimes.com]
- ↑ [www.mountainx.com/movies/review/times_of_harvey_milk «mountainx.com»]
- ↑ [www.mountainx.com/movies/review/times_of_harvey_milk Movie Review: The Times of Harvey Milk | Mountain Xpress | mountainx.com]
Отрывок, характеризующий Времена Харви Милка
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.
В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
