В Филадельфии всегда солнечно
Поделись знанием:
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.
К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
| В Филадельфии всегда солнечно | |
| It's Always Sunny in Philadelphia | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Создатель | |
| Разработка |
Роб Макэлхенни |
| В ролях |
Чарли Дэй |
| Страна | |
| Количество сезонов |
11 |
| Количество серий |
123 |
| Производство | |
| Хронометраж |
около 21 мин. |
| Трансляция | |
| Телеканал | |
| На экранах | |
| Ссылки | |
|
[www.fxnetworks.com/shows/originals/sunny/ Страница на сайте FX4] | |
| IMDb | |
«В Филадельфии всегда солнечно» (англ. It's Always Sunny in Philadelphia) — американский телесериал, созданный Робом Макэлхенни и воплощённый Макэлхенни, Гленном Хоуэртоном и Чарли Дэем. Он вышел в эфир на телеканале FX 4 августа 2005 года. Сериал рассказывает о ситуациях, в которые попадают герои — владельцы «У Пэдди», не слишком успешного ирландского паба в Филадельфии.
В России сериал выходил под названием «Пятеро под солнцем» на телеканале MTV Россия, а на телеканалах 2x2[1] и Paramount Comedy[2] под дословно переведённым названием — «В Филадельфии всегда солнечно».
Содержание
История
Пилотный эпизод сериала изначально был снят на любительскую видеокамеру Чарли Дэем, Гленном Хоуэртоном и Робом МакЭлхенни за небольшие деньги (согласно упоминаниям в прессе, до 200 долларов)[3]. Затем эта видеозапись была представлена различным телеканалам, что закончилось подписанием контракта с телесетью FX. После этого эпизод был переснят с использованием профессионального оборудования и полноценной производственной команды.
Последняя серия первого сезона вышла в эфир 13 сентября 2005 и FX обновила контракт на второй сезон, который шёл с 29 июня по 17 августа 2006. На новую роль отца Денниса (Хоуэртон) и Диандры «Ди» Рейнолдс (Кейтлин Олсон) пришёл Дэнни Де Вито. В 2006 начались повторные показы серий первого сезона на FOX, сети-владелице FX.
18 августа 2007 года краткий эпизод из серии третьего сезона «Mac is a Serial Killer» был опубликован на страничке группы в MySpace. Третий сезон шёл с 13 сентября по 15 ноября 2007. 5 марта 2008 года FX продлила сериал на четвёртый сезон[4].
15 июля 2008 года стало известно, что FX заказала ещё 39 серий (в дополнение к 13 снимавшимся для 4-го сезона), что, согласно IGN, означало, что сериал будет идти как минимум до 6-го сезона. Пять актёров на главных ролях заключили длительные контракты на всё время съёмок[5]
6 августа 2011 года FX анонсировала 8-й и 9-й сезоны, a также опционально 10-й.
Актёры и роли
Герои сериала чаще всего аморальны и враждебны друг к другу. Они часто врут для достижения собственных целей. В большинстве эпизодов эти их черты не приводят ни к чему хорошему как для них самих, так и для невинных, в общем-то, людей, им встречающихся. Множество сюжетов основано на конфликтах, возникающих из-за их постоянного соперничества и желания что-то друг другу доказать. Это и соревнования парней из-за женщин, и Ди, пытающаяся показать себя такой же сильной и успешной как другие, и вся «банда» («the gang»), соревнующаяся, кто сможет украсть больше, и даже кто из них сможет привлечь больше религиозных последователей. Почти в каждой серии все они, или большая их часть, начинают громкий спор, в котором каждый пытается перекричать остальных. Стоят упоминания драка в туалете «У Пэдди» между Чарли и Деннисом, и вся банда, спорящая, кто мог бы быть виноватым в их потенциальных смертях в «Charlie Gets Crippled». Они часто препираются между собой и в целом ведут себя грубо и невоспитанно, оказываясь в профессиональной среде, например в офисе у адвоката («Dennis and Dee’s Mom is Dead») или бизнесмена («The Gang Sells Out»).
Главные герои обычно избегают прямых столкновений. В серии «Dennis and Dee Go on Welfare», Мак и Чарли не могут оплатить услуги нанятых ими проституток, и вынуждены «разрешить эту ситуацию так, как мы разрешаем любую ситуацию» — убегая.
«Банда»
- Гленн Хоуэртон, в сериале Деннис Р. Рейнолдс: Деннис — совладелец «У Пэдди» и брат-близнец Ди. Он самоуверенный, очень эмоциональный, эгоцентричный модник и бабник. И на фоне сериальной банды Деннис выглядит действительно умным, образованным, стильным. Он манипулирует женщинами, чтобы затащить их в постель, и сделает всё ради зависти других. В эпизоде 5.01, «The D.E.N.N.I.S. System», Деннис посвящает банду в свою шестишаговую систему охмурения девушек. Самоуверенность Денниса опирается главным образом на его внешний вид. При этом он очень болезненно реагирует на критику, например, в эпизоде 2.04, «Mac Bangs Dennis' Mom», Деннис сильно переживает из-за того, что мамы Мака и Чарли отказываются переспать с ним, не находя его достаточно привлекательным. Он часто сбрасывает рубашку без тени сомнения, веря, что его внешность впечатляет людей и разрешает конфликты. Деннис был популярным в школе, но его пара на выпускном бросила его ради другого. Несмотря на то что он зарабатывает в баре меньше, чем $400 в неделю он умудряется стильно одеваться и ездить на Range Rover, а также содержать квартиру и при случае в его кошельке всегда находятся деньги, чтобы дать взятку или оплатить за друзей ужин в ресторане . Он — самый образованный в банде, получал хорошие оценки в Пенсильванском университете и интересовался психологией, хотя изначально хотел стать ветеринаром. Он любит животных и слушает глэм-рок. Также проявляет способность петь фальцетом, одеваясь в серебристый спандекс. У него есть и некоторый художественный дар — рисовать карикатурных грудастых девиц, которых Чарли находит привлекательными. Иногда Деннис покуривает сигареты, чем раздражает Чарли и Ди. В отличие от Чарли и Мака, Деннис всегда чисто выбрит, без их отчётливой щетины. Несмотря на присутствующие в нём некоторые достоинства, он вместе с Ди подсел на крэк, и по сути является наркоманом в завязке. В эпизодах где появляется крэк, Деннис не всегда сдерживает свои слабости, хоть и отказывается подсаживаться на другие зависимости и в течение сезонов употреблял наркотиков меньше, чем Диандра.
- Кейтлин Олсон, играет Диандру[6] «Sweet Dee» (Милашку Ди) Рейнолдс, сестру-близнец Денниса и официантку в «У Пэдди». Она ушла из Пенсильванского университета, где её специальностью была психология, которую она завалила, чтобы стать актрисой, но приложила не слишком много усилий для реализации этой мечты. Хотя она считает себя альтруисткой и либералкой, она эгоистична и часто разделяет те же предубеждения, что и остальные члены банды. Она очень чувствительно относится к собственной внешности и профессиональным неудачам. Ди была непопулярна в школе из-за сильного сколиоза, из-за которого ей приходилось носить металлический корсет, и получила там прозвище «Алюминиевый Монстр». С тех пор её преследует длинная череда неудавшихся отношений с мужчинами. Как и остальные четверо, она много пьёт, часто чтобы забыться после неудавшейся встречи с привлекательным мужчиной. У неё также фобия - страх сцены. Несмотря на множество комплексов, Ди агрессивно выражает своё мнение, и разозлившись, может перейти к насилию. Ди была единственным основным персонажем в сериале, придуманным не для конкретного актёра. Хотя Диандра изначально должна была стать здравомыслящим «голосом совести» в женском обличье, для контраста с её корыстными соратниками, её персонаж быстро стал равноценным участником всех безобразий банды когда Олсон приняли на роль. Остальные постоянно критикуют и унижают её за её внешность (часто сравнивая её с огромной птицей), отсутствие таланта, и за тот факт, что она женщина. Её идеи постоянно высмеиваются остальными героями, но они с энтузиазмом поддержат любую идею, если её тут же повторит кто-то ещё. В завещании матери Диандре сообщалось, что она была разочарованием и ошибкой, хотя и была одной из близнецов[7].
- Чарли Дэй в роли Чарли Келли, друга детства Мака и совладельца «У Пэдди». Наверное самый непредсказуемый и несчастливый член банды, полный неудачник, не показывающий способности бороться с ежедневными проблемами и впадающий в истерические приступы в стиле Бобкэта Голдтуэйта. Он не следит за собственной гигиеной и часто нюхает клей. Несколько персонажей сериала говорят, что он живёт в «сраной дыре», имея в виду его обшарпанную квартирку. Его бедность вызвана отчасти тенденцией делать «неудачные вложения», в какой-то момент доходящей до продажи Маку доли в «У Пэдди» за половинку сэндвича. На протяжении всего сериала Чарли страдает от расстройств обучения, вплоть до дислексии, и часто обвиняется другими героями в неграмотности и «дебильности». Иногда он вообще не понимает, о чём они говорят, и плохо знаком как с историей, так и с текущими событиями. Все самые нудные и отвратительные обязанности в баре называются «работа Чарли», даже когда их временно приходится выполнять не ему. Мак и Деннис часто ввязывают его в испытания на выносливость и считают, что его почти невозможно покалечить. Чарли не везёт с женщинами, к тому же он безответно влюблён в Официантку. В четвёртом сезоне мы узнаём, что он нанял шпиона, чтобы за ней следить. Он готовит на электроплитке, играет на пианино, неплохо плотничает (как мы видим в «The Gang Exploits a Miracle») и шьёт (в «The Aluminum Monster vs. Fatty McGoo»), что позволяет ему поддерживать в порядке те несколько предметов одежды, что у него есть. Чарли может также одеваться в костюмы и перевоплощаться в других персонажей, включая таинственного «Зелёного человека», киногероя Серпико и Техасского Чарли. В начале третьего сезона мать Чарли сообщает, что он выжил в неудачной попытке аборта. Несмотря на свои недостатки, Чарли демонстрирует организаторский талант: построив комбинацию на отношениях Мака с матерью Денниса, морально почти уничтожает Денниса, когда тот вздумал шантажировать Чарли сексом с официанткой; добившись успехов в онлайн-игре, извлекает из неё немалую выгоду в реальной жизни; управляя бандой, разруливает ситуацию с инспекторской проверкой паба, как раз в то время, когда банда разводит там антисанитарию.
- Роб Макэлхенни в роли Рональда «Мака» Макдональда: Мак — друг детства Чарли и школьный друг, а потом и сосед Денниса. Он совладелец «У Пэдди» и обычно самый активный его управляющий. Он из неудачной семьи; его отец сидит в тюрьме за распространение метамфетамина, а матери всё совершенно безразлично. Мак постоянно ищет поддержки других, особенно родителей, но переусердствует в своих попытках, что приводит к тому, что его считают «говнюком». Также очень сильно потеет в ситуациях сильного стресса (серия «Фрэнк поджигает милашку Ди (03.08)»). Деннис замечает, что Мак пережил старшие классы школы только потому, что продавал наркотики популярным ребятам, и даже тогда считался «козлом». Мак старается быть крутым, иногда чтобы произвести впечатление на отца-преступника, но чаще всего уходит от конфликтов и не слишком хорош в драке. Он считает себя мастером рукопашного боя и вышибалой, часто предпринимая идиотские трюки и нося майки без рукавов, чтобы показать свою физическую форму. Мак — католик, и своей показушной религиозностью он старается подавлять свои порой весьма явные гомосексуальные тенденции. Хотя у него есть некоторое чувство социальной ответственности по вопросам абортов или воспитания детей, есть у него и приличного размера моральные пустоты. До 7 сезона фамилия Мака была не известна, в четвёртом сезоне («The Gang Cracks the Liberty Bell») есть намёк, что она может быть Макдональд. В 7 сезоне, становятся известны настоящее имя и фамилия Мака — Рональд Макдональд («The High School Reunion»). Правда ранее в серии «Мак — серийный убийца (03.10)» Фрэнк называет свою мать «миссис Мак», а по документам на досрочное освобождение в серии «Mac & Charlie Die: Part 1» отца Мака зовут Лютер Мак.
- Дэнни Девито в роли Фрэнка Рейнолдса: Фрэнк — отец Денниса и Ди. В эпизоде «Новый отец Денниса и Ди (02.10)» выясняется, что биологический отец Денниса и Ди — филантроп Брюс Мэтис. Фрэнк был успешным бизнесменом, проводя множество незаконных и жестоких операций. В первом эпизоде второго сезона он появляется как человек, переживающий кризис среднего возраста. Он развёлся с матерью Денниса и Ди и решил присоединиться к своим детям и вести такой же ленивый образ жизни. Фрэнк попал в число совладельцев паба, купив землю, на которой он стоит, что позволило ему навязать себя банде. Он считает себя искусным манипулятором и часто играет ведущую роль в махинациях банды. Среди его знакомых есть много тёмных личностей. Фрэнк и Чарли живут в одной комнате и спят в одной кровати. В одном из эпизодов выясняется, что Фрэнк, возможно, является отцом Чарли, так как имел связь с его матерью в прошлом. Любит рассказывать, как был во Вьетнаме, создавая впечатление бывалого солдата, но на самом деле Фрэнк ездил во Вьетнам в 1993 году, чтобы открыть подпольный цех. Со временем под напором возраста и безудержного гедонизма весьма деградировал и стал очень рассеянным.
Друзья и враги
- Мэри Элизабет Эллис в роли Официантки: Появляется в сериале чаще других второстепенных персонажей. Выздоравливающий алкоголик и предмет безумной страсти Чарли. Официантке безразличен Чарли, однако Деннис представляет для неё определённый интерес. Чарли делает всё, чтобы завоевать её любовь, а тем временем она делает всё, чтобы понравиться Деннису. Деннис и Ди часто используют эту слабость Официантки. При этом для Денниса Официантка — проходное увлечение, в его личном рейтинге она получила одну звёздочку из пяти возможных. В сериале ни разу не упоминается имя Официантки. В одном из эпизодов становится известно, что оно начинается не с «W». Мэри Элизабет Эллис — жена Чарли Дэя.
- Нэйт Муни и Джимми Симпсон в ролях братьев-близнецов Райана и Лиама МакПойлов: Мерзко выглядящие бывшие одноклассники Мака и Чарли. Состоят в кровосмесительной связи друг с другом и с их немой сестрой Маргарет (Тэзи Сёрфэйс). У МакПойлов есть множество братьев и сестёр помимо Маргарет. Отличительные черты всех МакПойлов: монобровь, прыщи и экзема. МакПойлы враждуют с Чарли после того, как он помешал им разбогатеть через ложное обвинение школьного учителя в домогательстве, и с остальной бандой, когда Фрэнк прострелил ногу Дойлу МакПойлу, помешав ему добиться возможности играть квотербэком за «Филадельфия Иглз». В эпизоде «The Gang Gets Held Hostage» МакПойлы мстят банде, разыгрывая вооружённое нападение на паб. Одержимы болезненной склонностью к молоку, любят жаркий и влажный климат.
- Артемис Пебдани в роли Артемиды: Подруга Ди из актёрского кружка. Верит в свой актёрский дар, экстравагантна, подвержена эмоциональным взрывам. Прошла процедуру отбеливания ануса. Обладает недюжинной дедукцией. Состоит с Фрэнком в неплатонических отношениях. основанных на взаимном сексуальном фетише (еда).
- Бриттани Дэниел в роли Кармен: М→Ж транссексуалка. Обладает эффектной внешностью и внушительным членом, выпирающим из штанов. В эпизоде «У Чарли рак (01.04)» Мак кладет на неё глаз, ещё не зная, что Кармен транссексуалка, но узнав, с противоречивыми чувствами всё равно продолжает встречаться с ней. В эпизоде «Mак - серийный убийца (03.10)» Кармен бросает Мака, так как ему не удаётся перестать стесняться её. В эпизоде «Mac Fights Gay Marriage» Кармен уже без пениса и замужем за толстым негром. В шестом сезоне Милашка Ди становится суррогатной матерью для их ребёнка.
- Дэвид Хорнсби в роли Мэттью «Колченогого Сверчка» Мары: Знакомый банды ещё со школьных времён. В старших классах носил на ногах гигантские скрипучие скобы, за что и поимел своё прозвище. Ещё с тех времён влюблён в Ди. После школы стал священником. Впервые появляется в эпизоде «The Gang Exploits a Miracle», где обнаруживает, что его любовь к Ди до сих пор не угасла. Играя с чувствами Сверчка, Ди сподвигла его с шумом снять с себя сан, из-за чего он становится бездомным. В эпизоде «The Gang Gets Whacked» члены банды вовлекают Сверчка в кокаиновую зависимость и натравляют на него итальянских гангстеров, которые ломают ему ноги. В школе Деннис часто засовывал яйца в рот Сверчку, когда тот напивался до бесчувствия на вечеринках, а Мак фотографировал это и выкладывал фотографии в Интернет. В эпизоде «Mac and Dennis: Manhunters» Мак и Деннис охотятся за Сверчком, чтобы повторить эту шутку. До этого, в эпизоде «The Gang Exploits a Miracle», Сверчку разрешают засунуть яйца в рот бесчувственному Деннису в качестве извинения за доставленные неприятности. Со временем опустился на самое дно и нынче готов отдаться первому встречному за пару бутылок пива.
Родители
- Энн Арчер в роли Барбары Рейнолдс: Бывшая жена Фрэнка, мать Денниса и Ди. Холодная, безжалостная, эгоистичная, помешанная на деньгах женщина, не заботящаяся о семье. Она убедила Фрэнка, что дети от него, так как он был богаче их биологического отца Брюса Мэтиса. В эпизоде 02.04, «Мак трахает маму Денниса», она переспала с Маком, чтобы позлить Фрэнка. В эпизоде 03.03, «Мать Денниса и Ди умерла», Барбара умирает из-за неудачной подтяжки шеи. По завещанию все деньги наследует Брюс Мэтис, Деннису отходит дом, а Ди не получает ничего. В завещании Барбара называет Ди «разочарованием и ошибкой», хотя Ди и Деннис — двойняшки.
- Стивен Коллинз в роли Брюса Мэтиса. Биологический отец Денниса и Ди. Посвящает всё своё время и деньги благотворительности. Усыновил несколько беспризорных детей. Из-за диаметральных расхождений во взглядах Деннису и Ди тяжело поладить с Брюсом. После смерти Барбары Брюс наследует всё её состояние.
- Линн Мэри Стюарт в роли Бонни Келли: Мама Чарли, внешне милая и робкая, а на деле развратная женщина, падкая на брутальных мужчин и Санта Клаусов. В эпизоде 2.10, «Dennis and Dee Get a New Dad», выясняется, что 30 лет назад она переспала с Фрэнком, что делает его возможным отцом Чарли. Она восстанавливает отношения с Фрэнком через MySpace. После этого он некоторое время живёт у Бонни, наслаждаясь полной властью над ней, пока в эпизоде 3.11, «Dennis Looks Like a Registered Sex Offender», она не переключается на ещё более брутального Лютера, с которым знакомится на вечеринке по случаю его возвращения из тюрьмы. Живёт вместе с мамой Мака.
- Грегори Скотт Камминс в роли Лютера: Отец Мака, уголовник. Впервые появляется в эпизоде 2.10, «Dennis and Dee Get a New Dad». Мак и Чарли приходят к нему на свидание, и он поручает им пронести в тюрьму героин, спрятав его в прямой кишке, но Мак и Чарли не оправдывают его надежд. В эпизоде 3.11, «Dennis Looks Like a Registered Sex Offender», Лютер выходит из тюрьмы, но стараниями Мака, опасающегося мести за проваленное задание, вскоре вновь попадает за решётку, пообещав Маку, что убьёт его, когда освободится. Однако, освободившись, Лютер уезжает в Тихуану, чтобы понять, как простить Мака. Имеет высокий рост и множество татуировок. Говорит, что никогда не моргает. Холоден с Маком, но в глубине души любит его.
- Сэнди Мартин в роли мамы Мака: Впервые появляется в эпизоде 2.04, «Mac Bangs Dennis' Mom», когда Деннис безуспешно пытается склонить её к сексу. Целыми днями курит и смотрит телевизор. Ненавидит Лютера, поэтому принимает его возвращение без энтузиазма. Засыпает во время панихиды по Маку в эпизоде 4.06, «Mac and Charlie Die (Part 2)». Спалила свою квартиру, и в итоге стараниями Мака и Чарли переехала жить к Бонни Келли.
Приглашённые актёры
- Отем Ризер («Одинокие сердца») появляется в эпизоде 1.02, «Charlie Wants An Abortion», в роли Меган, активистки, выступающей против абортов. Мак встречает Меган в центре движения «В защиту жизни» и пытается заинтересовать её, прикинувшись яростным противником абортов.
- Майкл Розенбаум («Тайны Смолвилля») появляется в эпизоде 1.05, «Gun Fever», в роли Колина, вора, помешанного на оружии. Колин обкрадывает бары в окрестности «У Пэдди», завязывая отношения с барменшами и выведывая у них нужные сведения.
- Дэннис Хэскинс («Saved by the Bell») появляется в эпизоде 1.07, «Charlie Got Molested», в роли Кристофера Мюррэя, учителя, против которого МакПойлы выдвигают ложное обвинение в домогательствах.
- Эдди Мекка («Laverne and Shirley») появляется в эпизоде 2.05, «Hundred Dollar Baby», в роли Бобби Тандерсона, который был соперником Фрэнка по боксу в 1960-х годах (а теперь его дочь — соперница Ди).
- Фэйзон Лав, теле- и киноактёр, появляется в эпизоде 3.02, «The Gang Gets Invincible», в роли главного тренера команды кандидатов в игроки «Philadelphia Eagles».
- Ричард Рукколо («Two Guys and a Girl») появляется в роли представителя корпорации, желающей выкупить бар у банды, в эпизоде 3.07, «The Gang Sells Out».
- Джеффри Оуэнс («The Cosby Show») появляется в эпизоде 3.02, «The Gang Gets Invincible», в роли самого себя. По сюжету его нанимают, чтобы он изображал Донована МакНабба.
- Джуди Грир («Arrested Development») появляется в эпизоде 3.05, «The Aluminum Monster vs. Fatty McGoo», в роли модельера и владелицы магазина одежды Ингрид Нелсон. В школе Ингрид имела избыточный вес и носила прозвище «Жиробасина». Ди подавляла её своими фантазиями о карьере актрисы и модели, что мотивировало Ингрид похудеть и стать успешной.
- Близнецы Скляры, известные по их шоу «Cheap Seats» на ESPN Classic, появляются в эпизоде 3.15, «The Gang Dances Their Asses Off» в роли дуэта диджеев — ведущих танцевального марафона.
- Фишер Стивенс («Завтра наступит сегодня», «Остаться в живых») появляется в эпизоде 4.08, «Paddy's Pub: The Worst Bar in Philadelphia», в роли Лайла Кормана, репортёра газеты «Philadelphia Inquirer». Банда похищает Лайла после того, как он пишет отрицательный отзыв о пабе.
- Комик Синдбад и фронтмен группы «Matchbox Twenty» Роб Томас появляются в эпизоде 4.09, «Dennis Reynolds: An Erotic Life», где играют самих себя. Синдбад и Роб Томас фигурируют в галлюцинациях Денниса после нанесённой Фрэнком черепно-мозговой травмы.
- Футболист («Philadelphia Eagles») и политик Джон Рунян появляется в эпизоде 4.03, «America’s Next Top Paddy’s Billboard Contest», в роли одного из строителей, которых интервьюирует Ди, перевоплотившаяся в пуэрториканскую репортёршу Мартину Мартинес. В ролях строителей также задействованы Престон Эллиот и Стив Моррисон — ведущие шоу «Preston and Steve» на филадельфийской радиостанции 93.3 WMMR.
- Саша Ройз («Послезавтра», «Каприка») появляется в эпизоде 7.12, "The High School Reunion", в роли Адриано Кальванезе, бывшего «самого крутого парня в школе», который на встрече выпускников издевается над бывшими одноклассниками.
- Питер С. Джейкобсон более известный по роли доктора Тауба в сериале «Доктор Хаус». Появляется в 1 серии 9 сезона, стартовавшего 4 сентября 2013 года, в качестве подставного продюсера для Милашки Ди.
- Пафф Дэдди сыграл роль доктора Джингса в 6-й серии 8-го сезона
- Джейсон Судейкис появляется в эпизоде 6.08 "The Gang Gets a New Member" в роли Шмитти, бывшего члена банды, которого Мак и Деннис хотят взять на замену Чарли, а также в эпизоде 7.12 "The High School Reunion", где увёл из-под носа Чарли вконец пьяную и готовую отдаться первому встречному Официантку.
- Шон Уильям Скотт присутствует в эпизоде 9.06 "День Мака" в роли двоюродного брата Мака, приехавшего в Филадельфию из родной деревни. Персонажа так и называют — "Деревенский Мак" (Country Mac).
Список эпизодов
Саундтрек
Сериал не располагает оригинальным саундтреком. Обычно используется классическая и лёгкая музыка, что составляет контраст с хаотической природой сериала. Также использовано несколько песен группы «Orange Marsupials». Главная тема — отрывок из продакшн-музыки «Temptation Sensation» композитора Хайнца Кисслинга. Вся задействуемая музыка находится в общественном достоянии. Изначально такой курс был вызван экстремально низким бюджетом сериала, но затем это стало использоваться как приём для достижения упомянутого контраста.
Напишите отзыв о статье "В Филадельфии всегда солнечно"
Примечания
- ↑ [www.2x2tv.ru/blog/tag/В+Филадельфии+всегда+солнечно Блог]
- ↑ [www.paramountcomedy.ru/peredacha/v_filadelfii_vsegda_solnechno/#description В Филадельфии всегда солнечно]. Проверено 1 января 2013. [www.webcitation.org/6DSAKu761 Архивировано из первоисточника 6 января 2013].
- ↑ [tv.ign.com/articles/715/715238p2.html IGN: It’s Always Sunny in Philadelphia Premiere]
- ↑ [hollywoodinsider.ew.com/2008/03/ew-exclusive-it.html 'Always Sunny in Philadelphia' Gets Another Season]. Entertainment Weekly. Проверено 5 марта 2008. [www.webcitation.org/66PQEGuBf Архивировано из первоисточника 24 марта 2012].
- ↑ [tv.ign.com/articles/889/889687p1.html 'FX Shows Love for It's Always Sunny]. IGN. Проверено 15 июля 2008. [www.webcitation.org/66PQFNSiv Архивировано из первоисточника 24 марта 2012].
- ↑ [www.buddytv.com/articles/its-always-sunny-in-philadelphia/profile/kaitlin-olson.aspx Кейтлин Олсон]
- ↑ [www.monstersandcritics.com/smallscreen/news/article_1347014.php/Its_Always_Sunny_screen_test_college_tour_ 'It’s Always Sunny' screen test college tour — Smallscreen]
Ссылки
- [fxnetworks.com/shows/originals/sunny/ Официальный сайт] (англ.)
- [paddyspub.blogs.fxnetworks.com/ Официальный блог] (англ.)
- [www.myspace.com/sunnyfx Официальная страница на MySpace] (англ.)
- «В Филадельфии всегда солнечно» (англ.) на сайте Internet Movie Database
| ||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||
Отрывок, характеризующий В Филадельфии всегда солнечно
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.
К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
