Гаёвничек, Франтишек

Франтишек Гаёвничек

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Франти́шек Гаёвни́чек (польск. Franciszek Gajowniczek; 15 ноября 1901 — 13 марта 1995) — сержант польской армии, бывший узник Освенцима, которого в 1941 году ценой собственной жизни спас католический священник Максимилиан Кольбе.

Заключение в Освенцим

В начале Второй мировой войны Франтишек Гаёвничек попал в немецкий плен и был заключён в Освенцим за участие в Сопротивлении. Он содержался в одном блоке со своим соотечественником, польским священником-францисканцем Максимилианом Марией Кольбе. В июле 1941 года из блока, в котором они жили, сбежал заключённый. Тогда заместитель коменданта лагеря оберштурмфюрер СС Карл Фрицш отобрал 10 человек, которым было суждено умереть голодной смертью в блоке № 11, наводившем ужас на весь лагерь. Это наказание Фрицш назначил в назидание и на устрашение заключённым, чтобы больше никто не пытался бежать.

Спасение Гаёвничека Максимилианом Кольбе

Всех обителей барака построили и оставили без ужина (его у них на глазах вылили в канаву). Весь следующий день люди снова провели в строю под палящим солнцем. Вечером пришёл Фрицш и стал отбирать 10 смертников. В их числе был и Франтишек Гаёвничек. Осознав, что сейчас его уведут на казнь, он заплакал и сказал: «Я больше не увижу жену и детей! Что же теперь с ними будет?» И тогда Кольбе вышел из строя и предложил Фрицшу свою жизнь в обмен на жизнь Гаёвничека. Он сказал: «Я стар и болен, а он молод, у него жена и дети».

В итоге Гаёвничек выжил. До 25 октября 1944 года он содержался в Освенциме, после чего был переведён в концлагерь Заксенхаузен, во время эвакуации откуда освобождён вместе с другими заключёнными в мае 1945 года. Всего он провёл в немецком плену пять лет, пять месяцев и девять дней. Его жена Елена также выжила, но его старшие сыновья — Богдан и Януш — погибли, как оказалось, 17 января 1945 года при бомбардировке, предварявшей взятие Равы-Мазовецкой советскими войсками.

Послевоенная жизнь

После войны Гаёвничек воссоединился с уцелевшими членами своей семьи и дожил до глубокой старости. В 1977 году он овдовел и затем вновь женился (его вторую супругу звали Янина).

Когда папа римский Павел VI в 1971 году беатифицировал Максимилиана Кольбе, бывший сержант был его почётным гостем. Год спустя, когда в Освенцим приехало 150 000 паломников, чтобы почтить память жертв нацизма, Гаёвничеку одному из первых было предоставлено слово, и он публично выразил благодарность Максимилиану Кольбе за то, что тот спас ему жизнь. Когда Максимилиана Кольбе причисляли к лику святых, он снова стал почётным гостем в Ватикане, и 10 октября 1982 года на его глазах, в торжественной обстановке под аплодисменты 200 000 верующих, Папа Иоанн Павел II официально причислил его спасителя к лику святых мучеников.

В 1994 году Гаёвничек побывал в США, в г. Хьюстон (штат Техас). В этом городе находится римско-католический приход имени св. Максимилиана Кольбе. Выступая перед местными католиками, он сказал: «Святой Максимилиан спас мою жизнь, и теперь, пока не иссякнет воздух в моих лёгких, я буду рассказывать людям о его героическом поступке. Это мой долг».

13 марта 1995 года Франтишек Гаёвничек скончался в возрасте 93 лет.

Ссылки

• [www.polskieradio.pl/39/156/Artykul/800059,Franciszek-Gajowniczek-zawdzieczal-zycie-sw-Maksymilianowi-Kolbe- Franciszek Gajowniczek zawdzięczał życie św. Maksymilianowi Kolbe] (польск.). polskieradio.pl. Проверено 31 мая 2015.

Отрывок, характеризующий Гаёвничек, Франтишек

Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.