Гесте, Вильям

Вильям Гесте
англ. William Hastie
Основные сведения
Место смерти	Царское Село, Санкт-Петербургская губерния
Работы и достижения
Работал в городах	Санкт-Петербург, Царское Село
Важнейшие постройки	ряд мостов в Санкт-Петербурге
Градостроительные проекты	план строительства в Царском Селе
Нереализованные проекты	Генеральный план восстановления Москвы после пожара 1812 года
Награды

Вильям Гесте (англ. William Hastie, в России — Василий Иванович; 1763 (возможно 1753) — 4 июня 1832) — русский инженер и архитектор шотландского происхождения.

Биография

Сведения о карьере архитектора сохранились с 1784 года, когда он, по приглашению Ч. Камерона прибыл в Россию и поселился на Английской улице в Царском Селе. Работал чертёжником на строительстве Царскосельских дворцов.

В марте 1787 года он вместе с двадцатью тремя шотландскими мастеровыми каменотёсного дела продлил контракт с Конторой строений Царского Села. Условиями контракта предоставлялось:

• 350 рублей годового жалования,
• Казённое жильё,
• 15-часовой рабочий день с двумя перерывами по два часа на завтрак и обед,
• 30 рублей на обратный проезд в Шотландию.

Последний пункт контракта В. Гесте не понадобился: с 1792 года он поступил на службу архитектором в Кабинет Ея Императорского Величества, разрабатывал проекты «образцовых» домов, одобренные императрицей Екатериной II.

С 5 июля 1795 года по 3 июня 1799 года служит губернским архитектором в Таврической и Екатеринославской губернии. Одним из основных его работ этого периода являются обмеры ханского дворца в Бахчисарае и других памятников Крыма.

21 апреля 1817 года был окончательно утверждён новый план Екатеринослава, составленный В. И. Гесте. Этот план закрепил перемещение центра в нижнюю часть города.

1803—1805 Реконструкция Адмиралтейских Ижорских заводов

После этого Гесте возвращается в Санкт-Петербург, где работает под руководством шотландского инженера К. К. Гаскойна.

С сентября 1803 года по февраль 1805 года являлся архитектором Ижорских заводов, спроектировал ряд построек и сооружений: в 1803—1804 годах здание заводской конторы, в начале XIX века совместно с К. К. Гаскойном строит каменную заводскую плотину на реке Ижора. Историки архитектуры считают, что именно здесь, под руководством Гаскойна Гесте получил навыки работы с металлом, что пригодилось ему через несколько лет, когда он проектировал и руководил строительством ряда мостов в столице.

1806—1820 Первые чугунные мосты Петербурга

Приступив к задаче перестройки мостов в металле, архитектор продолжил традиции

…(Строить мосты) с надлежащею прочностью и красотою

— В. Гесте

В 1805—1806 годах Гесте строит пешеходный чугунный Бердов мост через реку Пряжку, используя предложение конструкции моста Р. Фултона, опубликованное в Лондоне в 1796 году. Хрупкость чугуна наряду с невозможностью восприятия растягивающих усилий определили арку как конструктивную форму пролётного строения, для того, чтобы промышленно производить унифицированные части пролётного строения мостовых конструкций, арочный свод был разбит на отдельные составляющие элементы. После успешной проверки идей и технологий, инженер применил тот же метод при обновлении переправ через Мойку.

Идея проекта моста из чугунных ящиков, скреплённых болтами, чрезвычайно понравилась В. Гесте. Он смог показать это другим градостроителям, и в 1806—1820 годах по проектам и под наблюдением архитектора в Санкт-Петербурге были построены чугунные мосты: Зелёный мост, Красный мост, Поцелуев мост через реку Мойку, Обводный, Александровский мост через Введенский канал.

Кроме того, Гесте возглавлял группу архитекторов, проектировавших вариант замены мостов на реке Мойке в месте истока канала Грибоедова. Тот проект реализован не был, более предпочтительным оказался вариант А. А. Бетанкура, который и был реализован в Тройной мост.

1808—1832 Городской архитектор Царского Села

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Одновременно со строительством мостов в столице Гесте занимался проектными и строительными работами в Царском Селе. С 1808 года при императоре Александре I Царское Село получило статус города — центра царскосельского уезда. С этого момента городским архитектором Александром I был назначен шотландский архитектор Вильям Гесте.

Здесь он проявил себя в качестве талантливого архитектора-градостроителя, с опорой на классицистические принципы строгой регулярности разработав для быстрорастущего города проект его общей перепланировки и перспективного планировочного развития, а также значительное число архитектурных проектов по официальным и частным заказам.

Зодчий начал работу с составления генерального плана застройки города: Царское Село было разбито на кварталы, застроенные симметрично расположенными зданиями. Кварталы делились на участки с садами и огородами. В генеральном плане были заложены четыре площади: торговая; административная; полукруглая и Знаменская.

В 1814—1815 годах по проектам Гесте строятся: Дом Канобио, Дом Теппера, комплекс зданий больницы, Гостиный двор, прачечный двор, материальный двор, торговые бани, а также многие другие дома для горожан. Сохранились построенные по его проектам:

• Дом дворцового управления (Леонтьевская улица, дом № 8; Средняя улица, дома № 1-3),
• Комплекс зданий Полицейского управления (Леонтьевская улица, дом № 28),
• Дом Канобио (Леонтьевская улица, дом № 15).

1806—1817 Главный архитектор России

В 1806 году задачи упразднённой императором Павлом I Комиссии о каменном строении городов Санкт-Петербурга и Москвы были возложены на вновь созданный в структуре Министерства внутренних дел Строительный комитет. В составе комитета работали ведущие практики архитектуры и градостроительства России того времени.

В том числе в комитет вошёл и Вильям Гесте, с 1810 года он работал в качестве администратора (руководителя экспертно-проектного бюро) и, как профессионал и градостроитель-практик он возглавил

огромную по масштабам работу «по рассмотрению и переделыванию городовых планов по всему государству»

В этой должности выдержки из понравившегося императору плана в качестве «образцовых» проектов кварталов в 1811 году были разосланы В. Гесте во все губернии России для использования в качестве обязательного руководства. Таким образом, с 1810 года Гесте фактически возглавил всё градостроительное дело в России.

Огромная работа В. И. Гесте, проведённая им в Царском Селе по проектированию общественных и жилых зданий, позволила ему в 1809—1812 годах составить два первых выпуска альбомов с «образцовыми» фасадами жилых частных домов (совместно с архитектором А. И. Руска). В этих альбомах было более двухсот чертежей для частных жилых зданий.

В. Гесте, став непосредственным руководителем градостроительного процесса в России, опирался в своей многообразной и трудоёмкой деятельности на помощь ряда высококвалифицированных сотрудников. Кроме того, архитектор смог сохранить за собою столь необходимые каждому профессионалу-практику проектно-творческие функции.

Города Центральной России

В 1803 году составил первый генеральный план города Уфы, но по различным причинам (в частности, банальное отсутствие денежных средств) план не был претворён в жизнь. Гесте в декабре 1817 года снова побывал в Уфе и вместе с губернским землемером Сметаниным внёс поправки в план.

В этом виде правительство утвердило проект 3 марта 1819 года, и этот генеральный план определил строительство Уфы в течение XIX века.

См. также: Уфа#История

В 1812 году составил генеральный план Саратова.

В 1813 году составил первый генеральный план восстановления города Москвы после пожара 1812 года.

Но он был отклонён как не соответствующий духу города.

См. также: Московский пожар (1812)#Восстановление

В 1813 году составил генеральный план города Черкассы в стиле древнеримских городов: широкие, большой протяженности улицы, пересекающиеся под прямыми углами.

См. также: Черкассы#Архитектура

В 1823 году разработал (совместно с А. А. Бетанкуром) генеральный план будущего развития Нижнего Новгорода, высочайше утверждённый в январе 1824 года.

Города Сибири

В середине 1820-х годов в бюро Гесте был разработан перспективный генеральный план города Красноярска.

После окончания работ над проектом он был «высочайше утверждён» 2 декабря 1828 года.

См. также: Архитектура Красноярска

В 1825 году составил проект генерального плана города Омска, используя в качестве основы первоначальный городской план 1770-х годов. Первоначальная идея несколько схематичной регулярной разбивки кварталов с широкими прямыми улицами получила дальнейшее развитие и усовершенствование. Архитектор выделил в квартальной жилой застройке площади для приходских церквей и торговли.

С января 1826 года этот проект находился в Омске «для сверки с натурой», и позднее дорабатывался в Санкт-Петербурге, будучи возвращённым с рядом частных замечаний и предложений.

28 января 1829 года генеральный план Омска был утверждён императором и с момента конфирмации на несколько десятилетий стал руководящей основой архитектурно-планировочного развития города.

См. также: Омск#История

В 1824 году бюро для экспертизы был предложен проект перепланировки и планировочного развития города Томска, составленный томским землемером С. Зверевым в 1820—1824 годах. Гесте внёс правки в проект и вернул его «для проверки с местным положением» в Томск. Вариант, предложенный петербургским градостроителем, был рассмотрен в Томске и высказаны замечания по вопросу учёта в нём особенностей рельефа и других местных природных условий. Проект вновь был препровожден в Петербург, где уточнялся в бюро «по замечаниям из Томска» до 1830 года.

После окончательного согласования на месте, генеральный план города 8 августа 1830 года был утверждён императором Николаем I.

См. также: Томск#История

---

Кроме того, под его руководством были составлены генеральные планы застройки Киева, Вильно, Смоленска, Вятки, Пензы, Екатеринослава, Красноярска, Томска и других городов — он «приложил руку» (исполнил планы или проконсультировал) к планам около 500 городов.

Научные труды

Альбомы:

• «Шлюзы, мосты, дома» (1806?),
• «Планы чугунных мостов на Мойке» (1807),
• «Строения для города Царского Села» (1809),
• «Собрание фасадов, Е. И. В. опробованных для частных строений в городах Российской империи» (1809, совместно с Л. Руска и В. П. Стасовым),
• «Разделение городских кварталов на обывательские места» (1811)

Финал жизни

Император Александр I, неоднократно осматривавший Царское Село, был доволен работами, идущими в городе. 28 декабря 1809 года он подписал указ о пожаловании коллежскому асессору В. Гесте ордена Св. Владимира IV степени.

В 1817 году зодчему было высочайше пожаловано в вечное и потомственное владение занимаемый им дом № 152 на Московской улице в Царском Селе и пенсион в 1 500 рублей (без выхода в отставку). При всех этих почестях архитектор продолжал оставаться подданным Великобритании. Вильям Гесте скончался 4 июня 1832 года и был похоронен на Казанском кладбище Царского Села.

К сожалению, местонахождение его могилы неизвестно; кроме того, не сохранилось ни одного портрета архитектора.

Литература

• Пунин А. Л. Новые конструкции и рационалистические идеи // Архитектура Петербурга середины XIX века. — Л.: Лениздат, 1990. — С. 90. — 351 с. — ISBN 5-289-00602-8.
• Коршунова М. Ф. Архитектор В. Гесте (1755—1832). // Труды государственного Эрмитажа XVIII. — Л.: Аврора, 1977. — С. 132—144
• Кузнецов С. Вильям Гесте // Зодчие Санкт-Петербурга, ХIХ — начало ХХ века. — СПб., 2000. — С. 123—131.
• Чулков Н. П. Гести, Василий Иванович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Ссылки

• [www.300online.ru/foreign/geste.html Гесте Вильям (Василий Иванович) (William Hastie)] на сайте 300online
• [encspb.ru/object/2804007299 Гесте В. И. (1753—1832), архитектор] в [www.encspb.ru/index.php Энциклопедии Петербурга]
• [tsarselo.ru/yenciklopedija-carskogo-sela/istorija-carskogo-sela-v-licah/geste-viljam-1763-v-1753--1832.html#.VUcXdI7tmko Гесте Вильям] на сайте «Энциклопедия Царского Села».
• [башкирская-энциклопедия.рф/index.php/prosmotr/2-statya/11865-geste-vasilij-ivanovich Статья в электронной версии Башкирской энциклопедии]

Отрывок, характеризующий Гесте, Вильям

– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.