Голицын, Василий Дмитриевич

Василий Дмитриевич Голицын
Род деятельности:	директор Румянцевского музея
Дата рождения:	27 февраля 1857(1857-02-27)
Место рождения:	Санкт-Петербург
Дата смерти:	7 июля 1926(1926-07-07) (69 лет)
Место смерти:	Москва

Князь Василий Дмитриевич Голицын (1857—1926) — черниговский губернский предводитель дворянства в 1905—1908 гг., музейный работник из рода Голицыных, последний директор Румянцевского музея (1910—1921).

Биография

Сын действительного статского советника Дмитрия Михайловича Голицына и жены его фрейлины Зинаиды Васильевны, чей отец В. Н. Ладомирский владел подмосковным Братцево. Правнук князя Н. А. Голицына, строителя усадеб Никольское-Урюпино и Архангельское.

По окончании Пажеского корпуса в 1877 году, произведен был из камер-пажей в корнеты лейб-гвардии Казачьего полка. Участвовал в русско-турецкой войне в качестве адъютанта генерала Гурко и был награждён орденами св. Анны 4-й степени с надписью «за храбрость» и св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом. В 1883 году в чине поручика состоял адъютантом у Варшавского генерал-губернатора.

В 1885 году по семейным обстоятельствам вышел в отставку в чине подполковника. В 1896 году был избран Новгород-Северским уездным, а в 1905 году — Черниговским губернским предводителем дворянства, в каковой должности пробыл одно трехлетие. Кроме того, состоял почетным мировым судьей, почетным попечителем Новгород-Северской гимназии и почетным председателем Новгород-Северского сельскохозяйственного общества. В Москве основал Общество взаимопомощи ремесленников и устройства мастерских.

В 1908 году был пожалован в должность шталмейстера, а в 1910 году — назначен директором Московского публичного и Румянцевского музеев. При нём в 1913 году впервые библиотека Румянцевского музея начала получать казенное финансирование на комплектование фондов. При князе Голицыне были построены: новая картинная галерея с Ивановским залом, новое книгохранилище, читальный зал на 300 мест. В связи с возвращением из Исторического музея рукописей Л. Н. Толстого был построен Кабинет Толстого. По инициативе Василия Дмитриевича в 1913 году было создано «Общество друзей Румянцевского музея». Дослужился до чина действительного статского советника (1913). Состоял почётным членом Русского библиографического общества, Тульской губернской архивной комиссии и Псковской губернской архивной комиссии.

После Октябрьской революции Голицын оставался на посту директора музея, направлял своих сотрудников по стране с целью спасения региональных собраний. В 1918 году его пригласили для работы в Музейно-бытовую комиссию Моссовета, занимавшейся обследованием усадеб, личных коллекций, библиотек и выдачей охранных грамот их владельцам. В тот же год вышло новое Положение о Румянцевском музее и В. Д. Голицын стал председателем Комитета служащих.

10 марта 1921 года был арестован, но вскоре отпущен без предъявления обвинения. С мая 1921 года был заведующим художественным отделом Государственного Румянцевского музея, потом Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина. Скончался в 1926 году в Москве.

Семья

Со 2 июня 1880 года был женат на графине Прасковье Михайловне Толстой (1858—1918), дочери историка графа М. В. Толстого. Дети:

• Зинаида (1881—1928, Париж);
• Михаил (1882—1939), служил в Красной Армии, расстрелян;
• Дмитрий (1886—1951);
• Мария (1894—1943);
• Николай (1899—1980, Вашингтон).

Награды

• Орден Святой Анны 4-й ст. с надписью «за храбрость»;
• Орден Святого Станислава 3-й ст. с мечами и бантом;
• Орден Святой Анны 2-й ст. (1903);
• Орден Святого Станислава 2-й ст.;
• Орден Святого Владимира 3-й ст. (1906);
• Орден Святого Станислава 1-й ст. (1914).

Иностранные:

• румынский Железный крест.

Литература

• О. Р. фон-Фрейман, Пажи за 183 года (1711—1894). Биографии бывших пажей с портретами. — Фридрихсгамн, 1894—1897. — С. 686.
• Список лиц, служащих по ведомству Министерства внутренних дел 1904 года (исправленный по 15 апреля). Ч. II. — СПб., 1904. — С. 764.
• Деятели России: 1906 г. / Ред.-изд. А. М. Шампаньер. — Санкт-Петербург, 1906.
• Список гражданским чинам четвертого класса на 1915 год. — Пг., 1915. — С. 1765.
• Коваль Л. М. Князь Василий Дмитриевич Голицын и Румянцевский музей / Российская государственная библиотека. — М.: Пашков дом, 2007. — 356 с. — ISBN 978-5-380-7. (обл.)
• Коваль Л. М. Война, революции, Музеи: Василий Дмитриевич Голицын // На благое просвещение: Из истории Российской государственной библиотеки: (К 150-летию основания Московского публичного и Румянцевского музеев) / Л. М. Коваль; Худож. оформление: В. В. Покатов; Российская государственная библиотека. — М.: Пашков дом, 2012. — С. 361-491. — 500 с. — 300 экз. — ISBN 978-5-7510-0546-7. (обл.)

Ссылки

• [leninka.ru/index.php?doc=371 Василий Дмитриевич Голицын]

Отрывок, характеризующий Голицын, Василий Дмитриевич

22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.