Госпитализация Ларисы Арап

Госпитализация Ларисы Арап — недобровольная госпитализация в психиатрическую больницу Ларисы Ивановны Арап, члена мурманского отделения Объединённого гражданского фронта.

8 июня 2007 года беседа с Ларисой Арап была опубликована в местной оппозиционной газете «Марш несогласных» в статье Илоны Новиковой «Дурдом». Л.И. Арап рассказала о злоупотреблениях и издевательствах в психиатрической больнице Мурманской области, город Апатиты, где она провела в качестве пациента два месяца в 2004 году. Эта публикация привлекла внимание и вызвала общественный резонанс. Соратники Ларисы считают, что публикация стала причиной применения к Ларисе Арап карательной психиатрии.

Принудительная госпитализация

5 июля 2007 года Лариса Арап была принудительно помещена в мурманскую психиатрическую больницу после того, как она обратилась в психиатрический кабинет местной поликлиники за справкой для продления водительских прав. До этого, в 2004 году Лариса уже лечилась в психиатрической больнице, затем вернулась к работе и получила разрешение на вождение автомобиля, хотя и с условием ежегодного продления этого права психиатром.

Согласно доверенному лицу Ларисы Арап Елене Васильевой, 5 июля Арап поехала в Североморск, чтобы взять справку. За месяц до этого она прошла полностью медицинскую комиссию, переоформляя водительские права. Зайдя в кабинет психиатра и назвав свою фамилию, она удивилась бурной реакции Ольги Решет — принимавшего доктора, которая спросила: «Вы та самая, которая написала статью о психбольнице?» Лариса подтвердила, что это так. Доктор попросила её выйти из кабинета и немного подождать. Тем временем врач вызвала наряд милиции и бригаду скорой помощи.

Участие психиатра Ольги Решет как первого врача, инициировавшего госпитализацию Л. Арап, подтверждается фотокопией решения суда (18 июля 2007, Мурманск) о насильственной госпитализации. Подпись «Решет О.» как представителя Североморска стоит второй после подписи судьи Пасечной Л. Г. Сразу после принудительного помещения Арап в больницу её дочь и зять попытались узнать, почему она была госпитализирована в срочном порядке; и, по их словам, врач повела себя агрессивно (заявила, что это произошло из-за публикации в газете, и пригрозила таким же образом госпитализировать и дочь, и зятя Арап).

Когда я приехала, её уже не застала в приёмном отделении, её уже увели. У дежурного доктора я попросила ознакомиться с основаниями принудительной госпитализации, то есть именно с направлением участкового врача [Ольги Решет]. Мне было в ознакомлении с данных документом категорически отказано. Причем доктор мне не совсем в этичном виде кинула газету, в которой была опубликована статья «Дурдом», сказала, что это ненормально, чтобы писались подобные статьи, и вообще, моя мама, возможно, будет проходить очень длительное лечение, и возможно, вообще не будет выписана и останется там.

— Таисия, дочь Л. Арап

Решение о госпитализации Арап вынес суд Ленинского района города Мурманска только 18 июля 2007 года. Закон о психиатрической помощи обязывает вынести судебное решение о недобровольной госпитализации в течение пяти дней.

26 июля Лариса Арап была переведена в Мурманскую областную психиатрическую больницу, расположенную в 250 км от Мурманска в г. Апатиты. 6 августа во время мощной кампании протеста администрация больницы обратилась в суд для продления недобровольного лечения Ларисы Арап. К тому времени Лариса уже не отказывалась от лечения, обращалась к руководству больницы с просьбой перевести её в дневной стационар. С аналогичными просьбами обращался и муж Ларисы, обещая содействие в лечении Ларисы дома.

10 августа городской суд г. Апатиты дал санкцию на принудительное лечение Ларисы Арап в психиатрическом стационаре.

По предложению Независимой психиатрической ассоциации России (НПА) уполномоченный по правам человека в РФ Владимир Лукин создал специальную комиссию для независимого освидетельствования Ларисы Арап и оценки обоснованности её недобровольной госпитализации. 9—11 августа комиссия из членов НПА посетила Мурманскую областную психиатрическую больницу.

20 августа утром (на 46-й день) Лариса Арап была освобождена. Руководитель мурманского отделения ОГФ Елена Васильева связывает освобождение Ларисы с широкой оглаской и протестами общественности. Обсуждалась возможность привлечения к ответственности психиатров, допустивших нарушения при госпитализации Ларисы Арап.

Освещение в СМИ

Случай с госпитализацией Ларисы Арап получил освещение в десятках органов СМИ, а также на пресс-конференции в газете «Комсомольская правда» 14 августа 2007 г.

Сообщения о Л. Арап публиковали в том числе иностранные СМИ.

Мнения в защиту Арап

Президент Независимой психиатрической ассоциации Юрий Савенко, возглавлявший комиссию НПА, подтвердил в интервью BBC, что Арап действительно больна, но не настолько, чтобы для её лечения требовалась госпитализация. Савенко отметил, что Арап не представляет опасности для окружающих и, по его мнению, никаких оснований для недобровольного лечения в больнице не было.

Уполномоченный по правам человека Владимир Лукин заявил на пресс-конференции 14 августа, что активистку мурманского отделения ОГФ Ларису Арап направили на принудительное лечение в психиатрическую больницу не по медицинским показаниям. Лукин назвал помещение Ларисы Арап в больницу местью за публикацию.

Эммануил Гушанский, врач-психиатр, эксперт бюро независимой экспертизы, указывает, что недобровольная госпитализация Ларисы не была своевременно санкционирована решением суда; таким образом, имеет место как минимум процессуальное нарушение закона в отношении Арап.

Известный психиатр В. Я. Евтушенко, заслуженный врач РФ, один из создателей российского Кодекса профессиональной этики работающих в психиатрии, указывая, что Ларису без судебного постановления противозаконно удерживали в стационаре свыше 5 дней, отмечает также, что сама необходимость госпитализации не была в должной мере обоснована. Сомнительны оказались заявления врачей как об опасности действий Арап, так и о возможности ухудшения её состояния. По мнению В.Я. Евтушенко, случай с Ларисой Арап — не проявление «карательной психиатрии», а свидетельство, что «у нас отсутствует правовая культура и нет понимания этических основ нашей непростой профессии».

Президент санкт-петербургского отделения учреждённой Церковью саентологии организации «Гражданская комиссия по правам человека» Роман Чорный с группой правозащитников заявили, что им не разрешили встретиться с Арап. Правозащитники расценили отказ во встрече с пациенткой как подтверждение факта злоупотреблений психиатрией в отношении Арап. Чорный считает принудительную госпитализацию Ларисы актом политического преследования.

Доверенное лицо Арап Елена Васильева утверждает, что в 2006 и июне 2007 года активистка прошла комиссию на водительские права и никаких психических заболеваний у неё установлено не было. Члены ОГФ высказывали опасения, что госпитализация Ларисы станет для неё пожизненным заключением.

Представители Арап сообщали, что в диспансере она дважды объявляла голодовку, протестуя против принудительной госпитализации. Лариса Арап продолжила голодовку 7 августа.

Елена Васильева отмечала также, что Лариса Арап страдает сахарным диабетом. Однако она не была обследована у эндокринолога, а медперсонал ограничивал её в воде.

В обращении, размещённом на сайте движения, ОГФ просил правозащитников содействовать правовому разрешению ситуации, проведению независимой психиатрической экспертизы в отношении Арап и прекращению до этого времени её принудительного лечения.

Иностранные представители были проинформированы о случае с Арап. Весной 2007 года консул США посетил Мурманскую область, но «никаких действий, связанных с ситуацией вокруг госпожи Арап, консульство не предпринимало», что объясняется простым фактом: госпитализация Арап произошла лишь в июле.

Представитель от международного правозащитного сообщества, заместитель директора отдела Human Rights Watch по Европе и Центральной Азии Рейчел Денбер сделала следующее заявление:

Это принудительное помещение в психиатрическую больницу. Очень напоминает старые методы. Это не годится для современной России, неприемлемо для правового государства.

Международный комитет защиты журналистов выразил обеспокоенность принудительным помещением Арап в больницу и призвал Владимира Путина лично вмешаться в её дело.

В The Times 12 сентября было опубликовано письмо Владимира Буковского, Гарри Каспарова и сэра Джеффри Биндмана и Питера Реддауэя по поводу госпитализации Ларисы Арап, оценивавших случай этой госпитализации как возрождение использования психиатрии в политических целях; письмо заканчивалось обращением к психиатрическим ассоциациям с просьбой «осудить эту практику и оказать давление на российских коллег с целью её прекращения».

Мнения в пользу госпитализации

Согласно врачу больницы Марине Рекиш, состояние Арап вызвало у неё опасение. По словам Рекиш, Арап «пыталась сорвать занавески с окна кабинета, сильно жестикулировала, кричала, что все мы настроены против неё».

Главный врач психиатрической больницы города Апатиты Евгений Зенин отрицал, что принудительное помещение Ларисы в стационар имеет политическую подоплёку. Также он отметил, что пребывание Ларисы Арап и её лечение в больнице дало положительные результаты. Е. Зенин специально отмечал тот факт, что Арап уже проходила психиатрическое обследование в 2004 году, что инициатором обращения к врачам выступил её муж и что тогда же было принято первое решение о принудительном лечении Арап.

Арап опровергает информацию главного врача местной больницы и заявляет, что по собственному желанию обратилась к врачам, так как испытывала после допросов ФСБ, звонков с угрозами и личных проблем стресс и нуждалась в успокоительных средствах.

Мурманские журналисты, посетившие вместе с представителями ОГФ 1 августа больницу, где проходила лечение Арап, были ознакомлены (с согласия пациентки) с её историей болезни и не нашли поводов усомниться в справедливости выводов врачей. В ходе встречи с прессой представитель местного комитета по здравоохранению Аркадий Рубин особо отметил, что «состояние здоровья душевнобольных людей недопустимо использовать в политических целях». От имени комитета по здравоохранению было написано заявление в прокуратуру, в котором чиновники просили разобраться с клеветническими (по их мнению) заявлениями членов ОГФ.

По словам врачей, Арап (вопреки утверждениям о голодовке) отказывалась лишь от больничной еды, охотно принимая продукты, приносимые в больницу её родственниками. Позднее Арап упоминала, что еду от родственников она принимала единственный раз, чтобы иметь возможность выступать в суде.

Принудительная госпитализация и статья «Дурдом»

В своем интервью «Молодёжному информационному агентству» Марина Литвинович, помощник лидера ОГФ Гарри Каспарова, сказала, что версия о связи госпитализации Ларисы Арап с её деятельностью небезосновательна.

Наблюдатели считают, что причиной госпитализации Ларисы Арап было её участие в подготовке статьи «Дурдом». В статье, опубликованной в мурманской газете «Марш несогласных», Лариса Арап утверждала, что в отношении подростков персонал апатитской психиатрической больницы часто проявляет насилие, граничащее с пытками. Эти выводы, по словам Арап, она сделала на основе бесед с самими пациентами и их родителями.

Сведений о привлечении авторов статьи «Дурдом» к ответственности за клевету (по крайней мере до августа 2007 года) не имеется.

Согласно самой Арап, ей угрожали сотрудники ФСБ в связи с раскрытием финансовых нарушений в жилищно-строительном кооперативе, где она работала бухгалтером. «Трижды сотрудники ФСБ вызывали меня к себе, предлагали молчать о финансовых нарушениях шефа нашего кооператива, а на третий раз просто вызвали 26-ю бригаду и пригрозили, чтобы молчала обо всём» (интервью Арап, 2007).

Преследования родственников Арап

Дочь Арап Таисию уволили с работы 9 августа 2007 г. После того, как Таисия дала интервью, «её вызвали в службу безопасности банка, в котором она работала, и предупредили, чтобы она не смела давать интервью, в противном случае у неё будут неприятности». Таисия перестала общаться с журналистами, «но, тем не менее, было принято решение о том, чтобы её уволить; официальная версия — Таисия не прошла испытательный срок».

Близкие Ларисы Арап подали кассационную жалобу в прокуратуру и опасались, что их тоже объявят сумасшедшими.

Другие прецеденты в России 2000-х годов

В прессе публикуются сведения о случаях, сходных с госпитализацией Ларисы Арап. Власти России порой обвиняются в том, что они возвращаются к практике использования карательной психиатрии против инакомыслящих.

• Осенью 2005 года чебоксарский правозащитник Альберт Имендаев, давний оппонент президента Чувашии Фёдорова, был с многочисленными нарушениями по процедуре и срокам помещён в психиатрическую больницу — за считанные дни до заседания местной избирательной комиссии, на котором должен был решаться вопрос о регистрации А. Имендаева кандидатом в законодательное собрание города.
• В 2007 году активист коалиции «Другая Россия» Артём Басыров был недобровольно помещён в психиатрический стационар накануне планировавшегося «Митинга несогласных», одним из организаторов которого выступал А. Басыров. А. Басыров страдал нетяжёлым психическим расстройством, однако реальных оснований для госпитализации не было: Артём нуждался лишь в амбулаторной терапии. В предоставленном суду заключении врачебной комиссии тяжесть психических расстройств была грубо преувеличена.
• Не было оснований для стационарного лечения и в случае с Андреем Новиковым — журналистом, заключённым в тюрьму по обвинению в «экстремизме» после того, как публично критиковал политику В. Путина в Чечне, и направленным на принудительное психиатрическое лечение. Хотя состава преступления в действиях Новикова не было, решить дело наиболее удобным образом позволило наличие у него давнего психиатрического диагноза.
• Организация «Ф.А.К.Э.Л.-П.О.Р.Т.О.С.», молодёжная коммуна макаренковского типа, в 2000 году была разгромлена Люберецким РУБОПом с грубыми нарушениями законодательства; членов организации обвинили в создании «незаконного вооружённого формирования». В частности, Ю. Давыдов был осуждён, приговорён к заключению и направлен на принудительное лечение с диагнозом «шизофрения, бредовые идеи перестройки и реформаторства общества». Диагноз «шизофрения» также получил и был признан невменяемым Е. Привалов.

Ссылки

• [grani.ru/dossier/m.125365.html Дело Ларисы Арап] Грани.ру
• Валерия Новодворская. [www.grani.ru/opinion/novodvorskaya/m.125715.html Вялотекущее преступление]
• [evasiljeva.livejournal.com/ evasiljeva] — Е. Васильева, доверенное лицо Ларисы Арап в «Живом Журнале»
• [www.agentura.ru/culture007/history/psyho/ Карательная психиатрия в СССР. Исторический обзор] Агентура.ру

Отрывок, характеризующий Госпитализация Ларисы Арап

Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.
– Да как обвенчаться! – проговорил Пьер на слова Марьи Дмитриевны. – Он не мог обвенчаться: он женат.
– Час от часу не легче, – проговорила Марья Дмитриевна. – Хорош мальчик! То то мерзавец! А она ждет, второй день ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.
Узнав от Пьера подробности женитьбы Анатоля, излив свой гнев на него ругательными словами, Марья Дмитриевна сообщила ему то, для чего она вызвала его. Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог всякую минуту приехать, узнав дело, которое она намерена была скрыть от них, не вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его шурину уехать из Москвы и не сметь показываться ей на глаза. Пьер обещал ей исполнить ее желание, только теперь поняв опасность, которая угрожала и старому графу, и Николаю, и князю Андрею. Кратко и точно изложив ему свои требования, она выпустила его в гостиную. – Смотри же, граф ничего не знает. Ты делай, как будто ничего не знаешь, – сказала она ему. – А я пойду сказать ей, что ждать нечего! Да оставайся обедать, коли хочешь, – крикнула Марья Дмитриевна Пьеру.
Пьер встретил старого графа. Он был смущен и расстроен. В это утро Наташа сказала ему, что она отказала Болконскому.
– Беда, беда, mon cher, – говорил он Пьеру, – беда с этими девками без матери; уж я так тужу, что приехал. Я с вами откровенен буду. Слышали, отказала жениху, ни у кого не спросивши ничего. Оно, положим, я никогда этому браку очень не радовался. Положим, он хороший человек, но что ж, против воли отца счастья бы не было, и Наташа без женихов не останется. Да всё таки долго уже так продолжалось, да и как же это без отца, без матери, такой шаг! А теперь больна, и Бог знает, что! Плохо, граф, плохо с дочерьми без матери… – Пьер видел, что граф был очень расстроен, старался перевести разговор на другой предмет, но граф опять возвращался к своему горю.
Соня с встревоженным лицом вошла в гостиную.
– Наташа не совсем здорова; она в своей комнате и желала бы вас видеть. Марья Дмитриевна у нее и просит вас тоже.
– Да ведь вы очень дружны с Болконским, верно что нибудь передать хочет, – сказал граф. – Ах, Боже мой, Боже мой! Как всё хорошо было! – И взявшись за редкие виски седых волос, граф вышел из комнаты.
Марья Дмитриевна объявила Наташе о том, что Анатоль был женат. Наташа не хотела верить ей и требовала подтверждения этого от самого Пьера. Соня сообщила это Пьеру в то время, как она через коридор провожала его в комнату Наташи.
Наташа, бледная, строгая сидела подле Марьи Дмитриевны и от самой двери встретила Пьера лихорадочно блестящим, вопросительным взглядом. Она не улыбнулась, не кивнула ему головой, она только упорно смотрела на него, и взгляд ее спрашивал его только про то: друг ли он или такой же враг, как и все другие, по отношению к Анатолю. Сам по себе Пьер очевидно не существовал для нее.
– Он всё знает, – сказала Марья Дмитриевна, указывая на Пьера и обращаясь к Наташе. – Он пускай тебе скажет, правду ли я говорила.
Наташа, как подстреленный, загнанный зверь смотрит на приближающихся собак и охотников, смотрела то на того, то на другого.
– Наталья Ильинична, – начал Пьер, опустив глаза и испытывая чувство жалости к ней и отвращения к той операции, которую он должен был делать, – правда это или не правда, это для вас должно быть всё равно, потому что…
– Так это не правда, что он женат!
– Нет, это правда.
– Он женат был и давно? – спросила она, – честное слово?
Пьер дал ей честное слово.
– Он здесь еще? – спросила она быстро.
– Да, я его сейчас видел.
Она очевидно была не в силах говорить и делала руками знаки, чтобы оставили ее.


Пьер не остался обедать, а тотчас же вышел из комнаты и уехал. Он поехал отыскивать по городу Анатоля Курагина, при мысли о котором теперь вся кровь у него приливала к сердцу и он испытывал затруднение переводить дыхание. На горах, у цыган, у Comoneno – его не было. Пьер поехал в клуб.
В клубе всё шло своим обыкновенным порядком: гости, съехавшиеся обедать, сидели группами и здоровались с Пьером и говорили о городских новостях. Лакей, поздоровавшись с ним, доложил ему, зная его знакомство и привычки, что место ему оставлено в маленькой столовой, что князь Михаил Захарыч в библиотеке, а Павел Тимофеич не приезжали еще. Один из знакомых Пьера между разговором о погоде спросил у него, слышал ли он о похищении Курагиным Ростовой, про которое говорят в городе, правда ли это? Пьер, засмеявшись, сказал, что это вздор, потому что он сейчас только от Ростовых. Он спрашивал у всех про Анатоля; ему сказал один, что не приезжал еще, другой, что он будет обедать нынче. Пьеру странно было смотреть на эту спокойную, равнодушную толпу людей, не знавшую того, что делалось у него в душе. Он прошелся по зале, дождался пока все съехались, и не дождавшись Анатоля, не стал обедать и поехал домой.
Анатоль, которого он искал, в этот день обедал у Долохова и совещался с ним о том, как поправить испорченное дело. Ему казалось необходимо увидаться с Ростовой. Вечером он поехал к сестре, чтобы переговорить с ней о средствах устроить это свидание. Когда Пьер, тщетно объездив всю Москву, вернулся домой, камердинер доложил ему, что князь Анатоль Васильич у графини. Гостиная графини была полна гостей.
Пьер не здороваясь с женою, которую он не видал после приезда (она больше чем когда нибудь ненавистна была ему в эту минуту), вошел в гостиную и увидав Анатоля подошел к нему.
– Ah, Pierre, – сказала графиня, подходя к мужу. – Ты не знаешь в каком положении наш Анатоль… – Она остановилась, увидав в опущенной низко голове мужа, в его блестящих глазах, в его решительной походке то страшное выражение бешенства и силы, которое она знала и испытала на себе после дуэли с Долоховым.
– Где вы – там разврат, зло, – сказал Пьер жене. – Анатоль, пойдемте, мне надо поговорить с вами, – сказал он по французски.
Анатоль оглянулся на сестру и покорно встал, готовый следовать за Пьером.
Пьер, взяв его за руку, дернул к себе и пошел из комнаты.
– Si vous vous permettez dans mon salon, [Если вы позволите себе в моей гостиной,] – шопотом проговорила Элен; но Пьер, не отвечая ей вышел из комнаты.
Анатоль шел за ним обычной, молодцоватой походкой. Но на лице его было заметно беспокойство.
Войдя в свой кабинет, Пьер затворил дверь и обратился к Анатолю, не глядя на него.
– Вы обещали графине Ростовой жениться на ней и хотели увезти ее?
– Мой милый, – отвечал Анатоль по французски (как и шел весь разговор), я не считаю себя обязанным отвечать на допросы, делаемые в таком тоне.
Лицо Пьера, и прежде бледное, исказилось бешенством. Он схватил своей большой рукой Анатоля за воротник мундира и стал трясти из стороны в сторону до тех пор, пока лицо Анатоля не приняло достаточное выражение испуга.
– Когда я говорю, что мне надо говорить с вами… – повторял Пьер.
– Ну что, это глупо. А? – сказал Анатоль, ощупывая оторванную с сукном пуговицу воротника.
– Вы негодяй и мерзавец, и не знаю, что меня воздерживает от удовольствия разможжить вам голову вот этим, – говорил Пьер, – выражаясь так искусственно потому, что он говорил по французски. Он взял в руку тяжелое пресспапье и угрожающе поднял и тотчас же торопливо положил его на место.
– Обещали вы ей жениться?
– Я, я, я не думал; впрочем я никогда не обещался, потому что…
Пьер перебил его. – Есть у вас письма ее? Есть у вас письма? – повторял Пьер, подвигаясь к Анатолю.
Анатоль взглянул на него и тотчас же, засунув руку в карман, достал бумажник.
Пьер взял подаваемое ему письмо и оттолкнув стоявший на дороге стол повалился на диван.
– Je ne serai pas violent, ne craignez rien, [Не бойтесь, я насилия не употреблю,] – сказал Пьер, отвечая на испуганный жест Анатоля. – Письма – раз, – сказал Пьер, как будто повторяя урок для самого себя. – Второе, – после минутного молчания продолжал он, опять вставая и начиная ходить, – вы завтра должны уехать из Москвы.
– Но как же я могу…
– Третье, – не слушая его, продолжал Пьер, – вы никогда ни слова не должны говорить о том, что было между вами и графиней. Этого, я знаю, я не могу запретить вам, но ежели в вас есть искра совести… – Пьер несколько раз молча прошел по комнате. Анатоль сидел у стола и нахмурившись кусал себе губы.
– Вы не можете не понять наконец, что кроме вашего удовольствия есть счастье, спокойствие других людей, что вы губите целую жизнь из того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами подобными моей супруге – с этими вы в своем праве, они знают, чего вы хотите от них. Они вооружены против вас тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на ней… обмануть, украсть… Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребенка!…
Пьер замолчал и взглянул на Анатоля уже не гневным, но вопросительным взглядом.
– Этого я не знаю. А? – сказал Анатоль, ободряясь по мере того, как Пьер преодолевал свой гнев. – Этого я не знаю и знать не хочу, – сказал он, не глядя на Пьера и с легким дрожанием нижней челюсти, – но вы сказали мне такие слова: подло и тому подобное, которые я comme un homme d'honneur [как честный человек] никому не позволю.
Пьер с удивлением посмотрел на него, не в силах понять, чего ему было нужно.
– Хотя это и было с глазу на глаз, – продолжал Анатоль, – но я не могу…
– Что ж, вам нужно удовлетворение? – насмешливо сказал Пьер.
– По крайней мере вы можете взять назад свои слова. А? Ежели вы хотите, чтоб я исполнил ваши желанья. А?
– Беру, беру назад, – проговорил Пьер и прошу вас извинить меня. Пьер взглянул невольно на оторванную пуговицу. – И денег, ежели вам нужно на дорогу. – Анатоль улыбнулся.
Это выражение робкой и подлой улыбки, знакомой ему по жене, взорвало Пьера.
– О, подлая, бессердечная порода! – проговорил он и вышел из комнаты.
На другой день Анатоль уехал в Петербург.


Пьер поехал к Марье Дмитриевне, чтобы сообщить об исполнении ее желанья – об изгнании Курагина из Москвы. Весь дом был в страхе и волнении. Наташа была очень больна, и, как Марья Дмитриевна под секретом сказала ему, она в ту же ночь, как ей было объявлено, что Анатоль женат, отравилась мышьяком, который она тихонько достала. Проглотив его немного, она так испугалась, что разбудила Соню и объявила ей то, что она сделала. Во время были приняты нужные меры против яда, и теперь она была вне опасности; но всё таки слаба так, что нельзя было думать везти ее в деревню и послано было за графиней. Пьер видел растерянного графа и заплаканную Соню, но не мог видеть Наташи.
Пьер в этот день обедал в клубе и со всех сторон слышал разговоры о попытке похищения Ростовой и с упорством опровергал эти разговоры, уверяя всех, что больше ничего не было, как только то, что его шурин сделал предложение Ростовой и получил отказ. Пьеру казалось, что на его обязанности лежит скрыть всё дело и восстановить репутацию Ростовой.
Он со страхом ожидал возвращения князя Андрея и каждый день заезжал наведываться о нем к старому князю.
Князь Николай Андреич знал через m lle Bourienne все слухи, ходившие по городу, и прочел ту записку к княжне Марье, в которой Наташа отказывала своему жениху. Он казался веселее обыкновенного и с большим нетерпением ожидал сына.
Чрез несколько дней после отъезда Анатоля, Пьер получил записку от князя Андрея, извещавшего его о своем приезде и просившего Пьера заехать к нему.
Князь Андрей, приехав в Москву, в первую же минуту своего приезда получил от отца записку Наташи к княжне Марье, в которой она отказывала жениху (записку эту похитила у княжны Марьи и передала князю m lle Вourienne) и услышал от отца с прибавлениями рассказы о похищении Наташи.
Князь Андрей приехал вечером накануне. Пьер приехал к нему на другое утро. Пьер ожидал найти князя Андрея почти в том же положении, в котором была и Наташа, и потому он был удивлен, когда, войдя в гостиную, услыхал из кабинета громкий голос князя Андрея, оживленно говорившего что то о какой то петербургской интриге. Старый князь и другой чей то голос изредка перебивали его. Княжна Марья вышла навстречу к Пьеру. Она вздохнула, указывая глазами на дверь, где был князь Андрей, видимо желая выразить свое сочувствие к его горю; но Пьер видел по лицу княжны Марьи, что она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об измене невесты.
– Он сказал, что ожидал этого, – сказала она. – Я знаю, что гордость его не позволит ему выразить своего чувства, но всё таки лучше, гораздо лучше он перенес это, чем я ожидала. Видно, так должно было быть…
– Но неужели совершенно всё кончено? – сказал Пьер.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на него. Она не понимала даже, как можно было об этом спрашивать. Пьер вошел в кабинет. Князь Андрей, весьма изменившийся, очевидно поздоровевший, но с новой, поперечной морщиной между бровей, в штатском платье, стоял против отца и князя Мещерского и горячо спорил, делая энергические жесты. Речь шла о Сперанском, известие о внезапной ссылке и мнимой измене которого только что дошло до Москвы.
– Теперь судят и обвиняют его (Сперанского) все те, которые месяц тому назад восхищались им, – говорил князь Андрей, – и те, которые не в состоянии были понимать его целей. Судить человека в немилости очень легко и взваливать на него все ошибки другого; а я скажу, что ежели что нибудь сделано хорошего в нынешнее царствованье, то всё хорошее сделано им – им одним. – Он остановился, увидав Пьера. Лицо его дрогнуло и тотчас же приняло злое выражение. – И потомство отдаст ему справедливость, – договорил он, и тотчас же обратился к Пьеру.
– Ну ты как? Все толстеешь, – говорил он оживленно, но вновь появившаяся морщина еще глубже вырезалась на его лбу. – Да, я здоров, – отвечал он на вопрос Пьера и усмехнулся. Пьеру ясно было, что усмешка его говорила: «здоров, но здоровье мое никому не нужно». Сказав несколько слов с Пьером об ужасной дороге от границ Польши, о том, как он встретил в Швейцарии людей, знавших Пьера, и о господине Десале, которого он воспитателем для сына привез из за границы, князь Андрей опять с горячностью вмешался в разговор о Сперанском, продолжавшийся между двумя стариками.
– Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы – с горячностью и поспешностью говорил он. – Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. – Пьер узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.
Когда князь Мещерский уехал, князь Андрей взял под руку Пьера и пригласил его в комнату, которая была отведена для него. В комнате была разбита кровать, лежали раскрытые чемоданы и сундуки. Князь Андрей подошел к одному из них и достал шкатулку. Из шкатулки он достал связку в бумаге. Он всё делал молча и очень быстро. Он приподнялся, прокашлялся. Лицо его было нахмурено и губы поджаты.
– Прости меня, ежели я тебя утруждаю… – Пьер понял, что князь Андрей хотел говорить о Наташе, и широкое лицо его выразило сожаление и сочувствие. Это выражение лица Пьера рассердило князя Андрея; он решительно, звонко и неприятно продолжал: – Я получил отказ от графини Ростовой, и до меня дошли слухи об искании ее руки твоим шурином, или тому подобное. Правда ли это?
– И правда и не правда, – начал Пьер; но князь Андрей перебил его.
– Вот ее письма и портрет, – сказал он. Он взял связку со стола и передал Пьеру.
– Отдай это графине… ежели ты увидишь ее.
– Она очень больна, – сказал Пьер.
– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
– Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз.
– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.


В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.